– Мне, видимо, придется за тебя, а не за себя поволноваться, – медленно произнес Решетников. – Живешь, я погляжу, явно не на широкую ногу.
– Такова наша тяжелая боярская доля, – пошутил Веригин. – Но я не жалуюсь и плакаться тебе в жилетку не собираюсь.
– Зато женщины, смею предположить, тебя по-прежнему любят, – задумчиво сказал Валентин. – В школе ты у девчонок, помнится, был в большом почете. Они из-за тебя ссорились и даже тузили друг друга. Мне на этом фронте везло меньше.
– Ну а сейчас тебя уж никак не назовешь неудачником. Ты сейчас кто? „Новый русский“? Или „старый советский“?
– Выберем что-нибудь среднее, нейтральное. Пусть я буду неизменным москвичом. Устраивает такая формулировка?
– Мне в принципе все равно.
– Себя-то ты к какой прослойке общества причисляешь? – спросил в свою очередь Решетников.
– К обывательско-прозябающей, – ответил Веригин и тряхнул своей впечатляющей гривой. – Живу непонятно для чего. С тех пор как мать умерла, все вокруг стало каким-то отдаленным, запредельным… У меня такое впечатление, что я смотрю на все происходящее вокруг меня словно из иного мира, будто бы из четвертого измерения.
– У-у, браток, это симптоматично. Это психушкой попахивает.
– Нет, я серьезно, Валь, эта жизнь мне стала скучна. Я потерял к ней интерес.
– Ты, Максим, извини меня, что я не смог быть на похоронах твоей матери: меня в то время не было в городе.
– Да ладно, – махнул рукой Веригин. – С чего начнем? – Он указал пальцем на бутылки.
– А ты говорил, что потерял интерес к жизни! – усмехнулся Решетников. – Раз пить не бросил, значит, не все еще потеряно, Макс! Ты что предпочитаешь? Аперитив, джин, виски?
– Вообще-то водку, – признался Максим. – Не приучен к этой иностранной выпивке.
– Теперь я возьмусь за повышение твоей квалификации! – заверил одноклассника Валентин. – Пора приобщаться к цивилизации. Мы вошли в Совет Европы, а ты до сих пор не знаешь, что тебе больше нравится, – виски или джин.
– Плевал я на Европу с ее бурдой! Вот наша беленькая – это да!
– Прошу простить меня! Я не учел ваших вкусов! И все же осмелюсь предложить вам начать с „Дюбонне“.
– Это что же, кошкины слезки? – спросил Максим, уставившись в этикетку с изображением лежащей кошки.
– Ах, вот ты о чем? – догадался Валентин. – Нет, это не кошкины слезки. Вряд ли сюда, в эту посуду кот плакал. Просто хорошее французское вино. Сейчас сам в этом убедишься. – И Решетников разлил темно-красную жидкость в стаканы. – Ну, Макс, за встречу!
– За встречу, – поддержал тост приятеля Веригин, и старые друзья чокнулись.
– А компотик ничего, – оценил французский напиток Максим. – Я б такой каждый день потреблял перед обедом, для аппетита.
– А что тут у тебя из закуси? – Веригин выудил из кучи заморской снеди оригинально упакованный деликатес. – Что за покойник в этом гробике?
– Паштет, – коротко ответил Решетников.
– Так, так. Останки живности, которая когда-то крякала, хрюкала или блеяла. Куда смотрят гринписовцы? Тут фауну истребляют и брикетируют, а они как воды в рот набрали!
– Оставь, Макс! Не мудрствуй лукаво и намазывай паштет себе на хлеб. А я крабовый рулет порежу. Здесь только птица и дары моря. От животного мяса я пока воздерживаюсь и тебе не рекомендую его употреблять.
– А почему? – искренне удивился Максим.
– Ты что, телевизор не смотришь?
– Смотрю, но там мало что видно.
– Но звук-то у него есть?
– Есть, – кивнул Веригин.
– Значит, тогда ты должен был хотя бы слышать, что в Англии в мясе коров обнаружили какую-то гадость. Поешь – и готово разжижение мозгов.
– Ну, нам, русским, не грозит! – отмахнулся Максим. – В нашей стране давно разжижение мозгов и причиной тому вовсе не буренки!
– Да, дружище, с такой философией безразличия к самому себе, и в первую очередь к своему здоровью, ты долго не протянешь! У тебя крыша точно поедет! – И Решетников показал, каким образом едет с головы „крыша“.
– У меня она не сползет! – усмехнулся Максим. – По очень простой причине: ее просто нет! Я не бизнесмен и в услугах кровельщиков не нуждаюсь! А вот ты в ней, видимо, заинтересован, если сам не являешься таковой!
– С братвой не имею ничего общего. Я, как и ты, вольный казак, сам себе хозяин! Но скромничать не стану: в бытовом плане обустроился неплохо. Продал прежнюю квартиру и купил трехкомнатную в Крылатском. Фазенду приобрел по Рижской дороге, катаюсь туда периодически на собственной тачке.
– На шестисотом „мерсе“, – огласил гипотезу Веригин.
– „Девятка“, – поправил друга Решетников.
– А чего так?
– А зачем светиться?
– Понимаю… Конспирация. А то на мушку можно попасть или на мину напороться, а то и так могут, без ничего, с голыми руками наехать.
– Типун тебе на язык, Макс!
– Ага! – Максим громко расхохотался. – Все-таки побаиваешься стриженых ребят в спортивных костюмах! – Заметив, как приятель изменился в лице, Веригин смилостивился над Валентином. – Ладно, сменим тему. Как Надя?
– Да я развелся с ней полтора года назад.
– Да? – приподнял брови Максим.
– Угу, – жуя крабовый рулет, отозвался гость.
– Разошлись, значит, пути-дорожки?
– Угу, – опять буркнул Решетников, занятый пережевыванием пищи.
– Выходит, ты холостяк, как и я?
– Выходит. А Надюхе я купил двухкомнатную, и мы расстались полюбовно. А вот тебе следует задуматься над вариантом женитьбы на Мариночке, твоей боевой подруге. По-моему, она ничего. Такая сможет загнать тебя под каблук и навести порядок в твоих хоромах и твоих мыслях.
– И чтобы потом, после всего этого, развестись? Ха! К чему так усложнять? А она тебе что, сильно понравилась? – Максим поставил локоть на стол, положил на ладонь подбородок и пристально посмотрел в глаза однокашника.
Тот выдержал взгляд и невозмутимо ответил:
– Понравилась. Я же всегда говорил и, видимо, буду говорить, что тебе везет на девчонок.
– Ты мне завидуешь? С твоими-то средствами! Езжай в сауну с массажем – и ноу проблем!
– Это все не то, Макс. – Решетников тихо, сдержанно вздохнул. – Не то…
Глава вторая. О своём, о девичьем
Марина Лосева, сбегая по ступенькам последнего лестничного марша, чуть не наскочила на молодого человека в превосходном дорогом костюме и со вкусом подобранном галстуке. В руках он держал яркий полиэтиленовый пакет, который придерживал снизу, чтобы под тяжестью содержимого не оборвались ручки. Высокий, стройный, холеный незнакомец с тонкими чертами лица мог бы в свое время с успехом сойти за князя или графа, но, делая поправку на текущий момент, Марина зачислила красавчика в разряд „новых русских“.
Предполагаемый нувориш был близок к ее идеалу мужчины, но в его наружности что-то настораживало. Лишь потом девушка поняла, что виной тому глаза незнакомца. В них было что- то холодное, скользкое и безжизненное, как у замороженного окуня. От такого сравнения девушку передернуло. Все же молодой красавец на некоторое время отвлек Лосеву от мыслей о ссоре с Максимом Веригиным. Пройдя несколько метров по тротуару, Марина достала из сумочки сигареты, вовремя отобранные ею у своего приятеля. Остановившись, она закурила, выпустила несколько струек табачного дыма в тонкую щелочку между подкрашенными чувственными губами и прошествовала к станции метро „Площадь Ильича“.
На эскалаторе Марина крепко задумалась, куда же ей ехать. Домой ее не тянуло, шататься бесцельно по городу – не прельщало, слоняться по магазинам с пустым кошельком – удовольствие ниже среднего. И тогда она выбрала, как ей представилось, самый беспроигрышный вариант: навестить давнюю подругу Антонину Брускову, дочь друга отца. Их первое знакомство состоялось в далеком детстве, уж не вспомнить когда – память в раннем возрасте, как и в старости, отказывается фиксировать многие важные детали жизни. Дружба Марины и Антонины была явлением чрезвычайно редким в системе женских взаимоотношений.
Найдется немного представительниц прекрасной половины населения постсоветского государства, которая смогла бы сохранить к зрелому возрасту близкую ей по складу души и мировоззрению сверстницу. Ведь еще совсем девчонки начинают видеть в своих одноклассницах потенциальных соперниц в борьбе за благосклонные улыбки или хотя бы пустячные знаки внимания со стороны ребят из старших классов. Зарождающийся флер романтической любви толкает девочек на очищение пространства вокруг себя, дабы быть более заметной для юношей. В условиях подобной высокой конкуренции подруги перерождаются в соперниц.
С вытравленным напрочь жестокими и грубыми мужчинами матриархатом исчезло и понятие женской дружбы. Подобное словосочетание кажется нелепым и противоестественным. В наши дни дружба может быть только мужской. Лишь фронтовые подруги могут пронести до скончания своих лет единение опаленных войною сердец. На войне исчезает все наносное. Даже посвящение себя Богу не сближает монашек, а, наоборот, подвигает на индивидуальное, единоличное, выраженное в вознесении молитв посреди узкой кельи. Сестры во Христе никогда не становятся подругами, они так и остаются сестрами. Возможно, из-за этого в великом и могучем русском языке нет женского эквивалента слов „мужская дружба и братство“. Женская дружба – корявое, щиплющее язык выражение. Сестерство? Сестричество? Это уже совсем неуклюже. И если в английском языке для монашеской обители подобрали выражение Систерхуд, а для студенток выдумали название Сорорити – для нашей страны оставлен рудимент социалистического прошлого – „женский коллектив“.
Подобные мысли не посещали голову Марины Лосевой, у нее было достаточно других забот. Сейчас же ей просто хотелось поболтать с Антониной Брусковой, в мягком кресле с чашечкой кофе в руке. Марина и Антонина были теми самыми подругами, о ком обычно говорят „не разлей вода“. Их многолетний альянс был из тех редких исключений, которые только подтверждают правила.
Выйдя из метро и добравшись до знакомого дома, девушка поднялась на лифте на восьмой этаж и нажала кнопку звонка. За массивной дверью послышались едва различимые шорохи.
– Тонь, открывай! – скомандовала Лосева, подставляя свое лицо к глазку, словно фотомодель перед объективом фотоаппарата, чья оптика должна пропустить сквозь себя тончайшую гамму рекламируемой косметики. – Это я! Протри свой окуляр!
Внутри квартиры тут же загремели ключи, замок несколько раз щелкнул, и дверь открылась наружу.
– Приветик, Тонь! – помахала рукой Лосева.
– Маринка! – радостно взвизгнула Брускова. – Заходи, заходи! – Она пропустила подругу, захлопнула дверь и лишь после этого поцеловалась с гостьей. – Чуяло мое сердце, что ты скоро заявишься! Представляешь, ты мне сегодня приснилась! Сон-то в руку!
– Вещий! – улыбнулась Марина. – Как дела?
– Нормально. С Сережей вот гуляли, только что вернулись.
– А я ему подарочек принесла. – Лосева достала из сумочки резиновую игрушку. – Вот. Крысенок. Нынче же год крысы. Пусть он ему удачу принесет! Ну? Где твой сынок?
– Заснул. Я его даже из коляски не вынимала. Если хочешь, иди в спальню и посмотри на него.
– Ладно, пусть спит, а то ненароком разбужу его. – Марина поставила сувенир на тумбочку в коридоре рядом с телефоном.
– Вы как вроде дверь новую поставили? – спросила она, повесив сумочку на крючок.
– Да. Прежняя на честном слове держалась. Эта надежнее, да и спокойнее как-то с ней.
– Точно, как в бункере, – согласилась Марина и прошла с Антониной в гостиную.
– Муж на работе?
– Дима-то? На работе. Где ж ему быть? Месяц назад устроился в одну фирму программистом. Оклад ему хороший назначили, премии посулили.
– Неплохо.
– Я тоже так считаю, – кивнула Антонина.
– Вот с первой его получки дверь и поставили.
– Молодцы ребята! – похвалила Марина. – А в твоем банке место за тобой держат?
– Обещали, по крайней мере. Сказали, как только выйду из декрета, так сразу же и посадят опять операционисткой.
– Ваш банк в числе надежных? – поинтересовалась Лосева. – А то в последнее время они стали дружно лопаться, как мыльные пузыри.
– Я тоже за это переживаю, – призналась Брускова.
– Но пока Бог миловал. Я звонила девчонкам, спрашивала, что там да как. Они меня вроде бы успокоили. Так что пока все о’кей.
– Ну и слава Богу.
– У тебя-то как? – в свою очередь спросила Антонина.
– А! – скривила губы Марина. – Никак. В подвешенном состоянии. Правильно люди говорят: беда не приходит одна. У меня, правда, все же не беды, а неприятности, и тем не менее…
– Лосева вздохнула и через несколько секунд продолжила: – Сначала отца вытурили из армии, „ушли“ на пенсию. А он рассчитывал до генерала дослужиться.
– Мне мой папа сказал, что его просто-напросто подсидели, – участливым тоном произнесла Антонина.
– Потом он с матерью развелся, – сетовала дальше Лосева, – это после стольких-то лет!
– Мужиков, что ли, не знаешь? Им как стукнет за сорок, так у них мозги набекрень. Седина в бороду, бес в ребро! Одно слово – кобели!
– Возможно, и так, – вяло проговорила Марина. – Теперь он переехал от нас с мамой на дачу и кукует там, как одинокий волк. Дальше – больше. В общем, напасти сыплются на мою голову, ну прямо как яблоки на голову Ньютона!
– Ну у тебя, Марин, и сравненьица! – засмеялась Брускова, но тут же прикрыла рот ладонью, вспомнив о спящем ребенке.
– Что у тебя-то стряслось?
– Контора моя, где я работаю, рассыпается на глазах. Шеф куда-то запропастился, налоговая полиция из офиса не вылезает, бедную бухгалтершу замучили, а нам зарплату не платят уже второй месяц. Короче, пахнет жареным. Видно, прикроют лавочку, и весь персонал фирмы пополнит ряды российских безработных. Вдобавок ко всему, я утром с моим парнем повздорила.
– С Максимом? – переспросила Антонина.
– С ним, – подтвердила гостья. – Ссорой, конечно, это назвать нельзя, так, бой местного значения. Но на душе от этого не легче.
– Ой, Маринка! – всплеснула руками Брускова. – Ну надо же!
