Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
Анна Кладова
Духи зверя – созданная Черным Драконом раса полулюдей. Искусственно рожденные через ритуал смерти, проклятые своим создателем, они ходят среди людей – бесстрашные, бесчувственные, бездушные, вынужденные убивать, так как энергия чужой жизни питает их.Олга становится духом Змея, умерев на ступенях храмовой школы от руки своего будущего Учителя. С этого момента для неё начинается долгий и мучительный путь от ненависти к любви, от мирских оков к свободе. Путь, полный потерь и боли, страданий и радостей. Путь становления великого воина и Великого Духа.
Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
Анна Кладова
Дух зверя
Книга первая: Путь Змея
Повесть о рождении Змия,
составленная Беляном Мякишем
Змий ударил хвостом поперек Земли,
Раскололась Земля на две стороны,
Обнажилось нутро изумрудное.
И стекались ручьи-реки к ране злой,
Чрево полня слезами солеными.
Нутряное море явилось так.
Слово о Змии, Духе Великом.
Песнь падения.
Повернется круг и
встанут на битву
воины былого
воины настоящего
воины будущего
опять.
Книга сотворения.
Часть первая
Глава первая.
Смерть
“Некоторые мудрецы-богословы склонны утверждать, что мор, эпидемии, смерчи, наводнения и прочие бедствия, приводящие к гибели целых народов, вершатся волей Творца, как кара за грехи, содеянные человечеством. Так происходит очищение и обновление пораженного болезнью духа народа, утратившего веру и осквернившего себя богохульными мыслями и сомнениями в существовании Всевышнего”.
Тошнота снова подступила к горлу. Сил сдерживать рвотные позывы больше не оставалось. Она отодвинула лист бумаги, подцепила сведенными пальцами онемевшей левой руки деревянную плошку и вновь сплюнула кровавую смердящую массу.
“Но, странное дело, большие страдания причиняются не тем, кто слаб духом, а тем, кто слаб телесно.В чем повинны перед Творцом младенцы и неокрепшие дети, чьи помыслы чисты и безгрешны, ибо их разум не способен породить греховную мысль, а плоть не способна желать греховных удовольствий? Именно они, по слабости телесной, в первую очередь становятся жертвами”.
Боль в очередной раз пронзила нутро. В глазах потемнело. Тело забила крупная дрожь. Она вся сжалась, превратившись в тугой комок мышц, чтобы подавить очередной приступ. Даже стонать не хотелось, зная, как раздирает распухшее горло любой, даже самый слабый звук. Несколько мгновений длилась эта изнуряющая борьба с собственным телом. Несколько мгновений, показавшихся вечностью.
Отпустило. Прикосновение щекою к холоду каменных ступеней принесло некоторое облегчение. Правым, еще не опухшим глазом она видела тело девочки-монашки на лестничной площадке. Кажется, ее звали Бая. Оцепеневшими пальцами она крепко держала гобелен, наполовину сорванный со стены. Широко раскрытые глаза, застывший взор устремлен к переплетению потолочных балок, перекошенный рот измазан спекшейся кровью, и мухи, жирные мухи, назойливо жужжащие над телом. Девочке было восемь лет.
“Творец Всемогущий, разве справедливо отнимать у самых беззащитных созданий твоих возможность жить?! Разве справедливо карать безгрешных. А, может, Ты посылаешь нам знак, заставляя нас мучиться от душевных болей при виде умирающих детей, пестуешь в нас силу духа и сострадание к слабым творениям Твоим, приучаешь нас к мысли, что все мы по сути своей – прах, из праха вышедший, и в прах же обращаемый, что тела наши бренны, и все мы, рожденные в грехе, умрем грешниками. Но к чему такие жертвы? Неужели ради достижения какой бы то ни было цели, на алтарь должно возлагаться столько кровавых жертв? Даже если воля божественна, а цель неизмеримо велика…”
Перо дернулось, порвав тонкую бумагу. Жирная клякса расплылась там, где должен был появиться знак вопроса. Она уже не чувствовала ног. Пустота медленно всасывала ее тело. Лишь ноющая боль, терзающая нутро, не давала сознанию погаснуть. Клякса замерла, задрожала от слабого дыхания. На ее поверхности сияла белая точка отраженного света. При взгляде на нее стало нестерпимо больно, и новая волна тошноты подкатила к горлу.
“Мы все – ничто, белые точки в черной пустоте. Ты заставляешь нас являться из тьмы, и в нее же низвергаешь, чтобы потом опять явить на землю наши бессмертные души. Это – игра? Творец, зачем ты так жесток к слабым детям Твоим?
А, может, нет в том Твоей воли? Может, для Твоего взора нет различий между нами и другими тварями, которыми Ты наполнил Землю. Ведь мы, люди, мало чем разнимся с животными. Нами владеют те же побуждения, которые мы, наверное, ошибочно считаем низменными. Да и что мы знаем о природе, о том прахе, из которого вышли? Несмотря на нашу разумность, мы живем по законам звериного мира. Выживает сильнейший. Может быть, мы и есть звери…”
Перед глазами заколыхалось багровое облако тумана. Неужели все? Она не хотела умирать в шестнадцать лет. Она не хотела умирать так, лежа на лестнице монастыря в луже кровавой рвоты, ежеминутно сплевывая разлагающиеся внутренности. Она не хотела, но … она очень устала. Тьма была сильнее хрупкой девичьей жизни. А багровый туман, застилающий глаза, успокаивал воспаленный разум. Она видела, как приближается Смерть – черная с ног до головы, и белое пятно ее лица. Плоская, как тень, она ступала неслышно, что-то волоча за собою.
В ушах стоял ровный гул.
Вот Смерть приблизилась к гобелену, застыв над телом девочки. Толкнула труп ногой. От удара та безвольно мотнула головой, изо рта потек густой черный туман. Жизнь выплеснулась из бесполезного ныне тела. Смерть склонилась над мертвой. Бледная рука выхватила слабое сияние, небрежно бросила в мешок. Мешок?! Да, обычный холщовый мешок, в кровавых пятнах. Так вот куда попадают души.
Мешок! Он позвякивает при движении. Не надо! Пожалуйста!
Смерть приближалась, осторожно спускаясь по скользкому камню. Казалось, черная вязкая жижа струится вслед за нею, жирными, как деготь, змейками сползая по ступеням. Узкая ладонь мелькнула совсем близко, вырвала лист бумаги из сведенных в судороге пальцев. Несколько минут, а может часов, стояла тишина. Изредка что-то дребезжало.
Мешок?
И вдруг чья-то воля заставила тело перевернуться на спину.
Сквозь серо-бурую муть она увидела белое пятно с черными точками глаз.
Мешок!
Отвращение и злость нахлынули, сметая все оставшиеся чувства, как штормовая волна. Она дернулась, выворачиваясь из крепких объятий Смерти, и плюнула ей в лицо. Страшный хриплый хохот покатился под высокими сводами храма, разрывая воспаленную гортань. Она смеялась, захлебываясь кровавой жижей. Вдруг холод резанул по животу. Обжигающий холод стального клинка. Она умолкла, потеряв сознание. Она умерла.
***
Свет причинял боль. Кто-то отдернул занавеску, и яркое утреннее солнце проникло сквозь веки, окрашивая их красным. Она зажмурилась, и тут же перед глазами запрыгало множество зеленых противных искр. От их пульсирующих движений закружилась голова. Надо бы зашторить проем. Она попыталась приподняться, но у нее не было тела. Она не ощущала его. Если я чувствую боль, значит, я жива. Если я жива, значит, у меня есть сердце, которое гонит кровь по венам. Если у меня есть вены, по которым бежит кровь, должно быть и тело, опутанное сетью этих сосудов. Должно быть тело, в котором бьется сердце. Оно должно быть. Оно есть. Странно, но заставить себя поверить в существование собственного тела было очень трудно. Мысленно она раз за разом повторяла последнюю фразу, пытаясь пошевелить хотя бы одной из существующих конечностей. Существующих? Она надеялась, что так.
Свет причинял боль. Проклятое солнце! Она начинала впадать в ярость.
Оно есть! Кажется, она произнесла эти слова вслух. Произнесла и дернулась из последних сил, вкладывая в движение всю накопившуюся ярость и желание подтвердить свою правоту. Она не любила ошибаться.
Оно есть! И она скатилась с лежанки. О, Творец всемогущий! Оно действительно есть. Лучше бы его не было! Тысячи ржавых тупых гвоздей вонзились в живот откуда-то изнутри, и каждый начал ворочаться, прокладывать себе ложбинку. Боль, как масляный шарик на вощеной бумаге, перекатывалась от горла к ногам, вызывая приступы сухой рвоты. Она почувствовала каждую часть своего тела, и.… И вдруг спазмы прекратились. Только голова гудела после удара об пол. Чьи–то руки погладили ее по щеке. До чего холодные! Как у мертвеца. Затылок снова утонул в мягкой пахучей шкуре, валиком скатанной в изголовье. Солнце исчезло. И руки тоже.
Слезы потекли по лицу, щекоча сухую кожу, но нечем было утереться. Ощущение тела пропало вместе с болью. Глупо, но она не понимала, почему плачет. Радость? Страх? Или это – обычное слезотечение после сильных мышечных спазмов?
Где я?
Этот вопрос так неожиданно возник в мутном сознании, что она вздрогнула. Перед мысленным взором поплыли размытые картины. Белое пятно с черными точками глаз… голубое чистое небо далеко-далеко впереди, гладкое и звенящее, как натянутая струна… мерное покачивание и скрип по обе стороны головы… Телега? Возможно.
Холодные руки! При одной мысли о них становилось … нет, не то чтобы страшно, но нехорошо. Именно те руки, что только что касались ее щеки. Тяжелые и холодные, как сталь меча.
Я жива! Творец Всемогущий, благодарю тебя за чудо!… Но как?! Я же видела ее! Я видела Смерть! Она стояла надо мной! Она держала меня! Эти страшные глаза…
Мешок!
Она сразу открыла глаза. Мешка не было. Лишь расплывчатые из-за влажной пелены ребра низкого потолка, черного от копоти. Она перевела взгляд на плотно зашторенное грязной тряпкой окно прямо напротив лежанки. Часто поморгав, дабы осушить слезы, она скосила глаза влево, чтобы осмотреться. Дом, а не сарай, как она думала изначально, представлял собой старый, обросший по углам паутиной сруб, по размеру больше подходивший для бани, нежели для жилья. В центре был очаг – углубление в деревянном настиле, сквозь доски которого кое-где прорастала трава. Значит, топили по-черному. Справа и слева от очага два неотесанных сосновых бревна подпирали сгнившие балки потолка. Кто-то совсем недавно на скорую руку правил осевшую крышу – сосна не успела потерять свой смолистый дух. На сучках развешаны домашняя утварь и оружие… много оружия. Одну стену занимала грубо сколоченная лавка, заваленная хламом. На другой стене – пара маленьких окон, заткнутых ветошью. Двери она не видела, но поняла, что та приоткрыта. В солнечных лучах, протянувшихся по всему полу сквозь щель, водили неспешные хороводы крупицы пыли. Она некоторое время пристально наблюдала за их движением, пока глаза не стали болеть от света и напряжения. Видимо, дом долгое время обретался без хозяина. Слишком грязно, слишком пыльно. Она прикрыла веки. Пылинки продолжали медленно плыть перед глазами, оранжевые, похожие на искры в затухающем горне.
Она вспомнила старшего брата, Милада, гонявшего ее, любопытную и вертлявую девчонку, из кузни. Было за что. Однажды она подпалила свои косы, сунув голову в печь. При этом чуть сама не сгорела и кузню не сожгла.
Стало жарко. Она почувствовала такой резкий приступ жажды, что все сомнения насчет собственной телесности испарились. Воздух нещадно ожег воспаленное горло при вдохе.
Воды!
Сухим опухшим языком она провела по растрескавшимся губам. Гортань превратилась в камень. Говорить было больно. Но зато вернулось слабое ощущение тела. Она подвигала левой рукой и потянулась к изголовью. Оказалось, что мышцы невероятно ослабли. Непослушный отросток плоти двигался как мешок с песком, а пальцы, так те вообще существовали отдельно от тела, не соглашаясь подчиняться его законам. Она неловко столкнула руку с лежанки, ударившись костяшками пальцев об пол.
Так низко?!
Она пошарила ладонью по грязным доскам, угодив в нечто склизкое, наткнулась на кувшин. Опустив в него кончики пальцев и убедившись, что сосуд полон, она совершила глупость – попыталась поднять кувшин. Тот гулко ударился об пол и покатился, обильно орошая гнилые половицы и проросшие сквозь них сорняки. Она застонала от бешенства и бессилия.
Дверь противно скрипнула, и в комнату вошел человек. Она замерла, вслушиваясь в его легкие шаги и дробный стук поленьев, брошенных на пол. Он присел у очага, воткнув топорик в сосновую подпорку и повесив на него, как на крюк, связанные меж собою птичьи тушки. Ее поразило, насколько легко и грациозно двигался этот человек в захламленном пространстве тесной клетушки. Когда он начал раздувать огонь, она наконец-то смогла рассмотреть его лицо. Он был молод, не старше Милада, лет двадцати. Вытянутый вперед профиль с тонким, чуть вздернутым носом придавал ему сходство с лисицей. А жесткое и хитрое выражение лица вкупе с крепко сжатыми тонкими губами только дополняло сходство с диким зверем. Черные крупнокудрые волосы росли неровными прядями, закрывая шею. Видимо, он срезал отросшие локоны от случая к случаю. Подбородок же был по юношески чист, без намека на бороду. Тело, оголенное по пояс, представляло собой крепкий костяк, обтянутый плотно перекрученными мышцами. Ничего лишнего, идеальная фигура мелкого хищника – поджарая, ловкая, сильная. Этот человек был очень красив, но во всем его облике она четко ощущала жестокость и, как следствие, опасность. Мурашки побежали вдоль позвоночника. Ей стало жутко. Она прекрасно понимала, что он чувствует на себе пристальный взгляд и в любой момент может обратить на нее свое внимание, но отвести глаз так и не смогла. Казалось, он намеренно давал ей возможность подробнее рассмотреть себя. Она ясно осознала, что этот человек вызывает у нее чувство беспричинного животного страха, и эта мысль привела ее в ярость. Она ненавидела страх.
Огонь весело заплясал в очаге. Установив металлическую треногу над пламенем, человек закрепил в кольце котелок и высыпал в воду буроватый порошок из металлического короба. Тяжелый дух растекся по дому вместе с дымком.
В подобных котелках лекари-храмовники варили декокты и лекарственные зелья до того момента, когда в храме вспыхнула эпидемия. Ни один отвар не спас от неизвестной “гнилой” болезни, убивавшей за несколько суток.
Неприятная догадка холодным комком сжалась меж ключиц. Она сглотнула и снова почувствовала сухие рези в горле.
Тем временем человек всыпал очередную порцию порошка в котелок и, размешав металлической палочкой бурлящее варево, встал и косо поглядел на нее. Как будто бритвой резанул!
– Воды дай, – как можно тверже произнесла она, глядя выпученными от страха глазами на его уши, обросшие по верхнему краю черной шерстью.
Это не человек.
Он скривил губы – видимо, усмехнулся, – но все же исполнил ее просьбу. Снял с крюка черпак, наполнил из бочки и поднес к ее губам.
– Пей, – приказал он.
Она почувствовала издевку в этом коротком, с усмешкой произнесенном слове. Приказать ей пить было равносильно тому, что приказать ему принести питье. Злость поборола страх, и она посмотрела ему прямо в лицо. Ее крик погас в бульканье судорожно сглатываемой воды. Белое пятно с черными точками глаз … ее поила Смерть.
