Константин Демченко "Обитель"

Обитель
Константин Демченко

Мать умерла от лихорадки, отец погиб в пасти злобной твари, родной посёлок превратился в золу, впереди – рабство и смерть… Или всё-таки можно дать бой этому миру, выжить на зло всем, и людям и тварям, и Светлому и Опаляющему?! Тем более если ты, как оказалось, не один.

Константин Демченко

Обитель

Глава 1

Нехорошая была ночь.

Ни звёзды, ни луна не могли пробиться сквозь мрачные тучи, затянувшие небо ещё с утра.

Хотя тучами то, что пригнал с севера дующий уже третий день ветер, называть язык не поворачивался. Ночью-то ещё ничего, их хотя бы не было видно, а вот днём каждый раз по телу пробегала дрожь, и голова втягивалась в плечи, когда взгляд падал на свинцово-серую, местами почти чёрную, кое-где угрожающе лиловую и даже тёмно-бордовую, словно засохшая кровь, массу. И с каждым часом она опускалась всё ниже и ниже, давила, всё больше набухала влагой, наливалась неприятностями. Казалось, в любой момент непрочная облачная ткань может не выдержать, лопнуть, и тогда на землю обрушатся тонны воды, градины размером с куриное яйцо или ещё что похуже.

Хорошо, что следить за небом ни требовали ни начальство, ни необходимость: опасность крылась внизу, у подножия двадцатиметровой стены. И чтобы вовремя обнаружить нечто, что пытается по этой стене забраться, надо было смотреть в оба глаза и слушать в оба уха. Не помешали бы и ещё какие-нибудь органы чувств, но тут уж как кому повезло.

Густые заросли подступали к стене вплотную, а особенно цепкие лианы с огромными листьями поднимались чуть ли не до её половины, прежде чем сорваться, не выдержав собственного веса, и упасть обратно, подняв в воздух тучи москитов и распугав змей и лягушек. Кроме того, почти всегда у земли стелился мутный туман, в котором могло спрятаться вообще всё, что угодно.

Время от времени подступы к стене заливали горючкой и поджигали, но этого хватало ненадолго. Проходило несколько дней, неделя, и снова туман пронзали острые пики травы, нагло вылезали разлапистые папоротники, раскидистые кусты протягивали укутанные лохмотьями лишайников ветви.

Судя по плотному разноцветно-зелёному покрову, последний раз устраивали эту процедуру не меньше месяца назад. А обрабатывать периметр чаще не получалось – горючка штука дефицитная. Надо её в недрах земных найти, потом добыть, привезти, обработать… В общем, затратно это и хлопотно. Жалко, конечно, что нет-нет да и выползало из этой клоаки что-нибудь этакое и кончало одного-двух Вольных, но так ведь люди – не горючка, они не кончаются. И уж точно дешевле стоят.

По крайней мере, так считал Совет, который и выделял горючку согласно им же установленным квотам. К тому же, как вполне себе справедливо отмечал Совет, раз уж вы назвались Вольными и тыкаете всем в глаза своими свободами и независимостью, то будьте добры, за это платите. Можете деньгами, а можете жизнями, дело ваше… Вы же Вольные.

И Вольные платили. И тем, и другим.

Марий, заступивший на пост чуть больше часа назад, не отрываясь всматривался в клубящуюся далеко внизу темноту сквозь довольно широкую смотровую щель в полу башенки, которую здесь называли дотом. Дот выступал от стены примерно на полтора метра, так что можно было наблюдать и за зарослями, и за самой стеной. Ну как наблюдать… Пытаться.

Вдруг что-то как будто скользнуло в зарослях, всколыхнув растворённую в темноте листву и более чёрным, чем ночь, пятном, прилипло к стене. В первое мгновение Марий очень сильно захотел объявить тревогу, но удержался и решил немного обождать. Прошла минута, две, а движение не повторилось. За ложную тревогу никто попрекать не станет – дело привычное и даже необходимое, но Марий сам не желал лишний раз поднимать тревогу. А если показалось? Его только-только приняли в стражу, где и жалованье, и обмундирование приличное положено, и уважение окружающих прилагалось, и ему очень не хотелось проявлять слабость и выглядеть обделавшимся сосунком в глазах командира и ветеранов.

Ох, как его за такие мысли отругал бы Фома, что командовал взводом в ту смену…

Сгусток темноты медленно, по сантиметру, перетекал от лианы к лиане, укрываясь под лопухами листьев, цепляясь за малейшие трещинки в, казалось бы, идеально гладкой стене. Он уже выбрался из зоны видимости Мария, который по неопытности продолжал смотреть только в ту точку, где заметил движение. Вот лианы кончились, и некто замер на мгновение, а потом устремился вверх по отвесной стене так быстро, словно это был утрамбованный тракт. Марий краем глаза заметил всплеск темноты, рванулся, рука протянулась к тревожному шнуру, но в смотровую щель влетело тончайшее щупальце, тут же обвившее правое бедро. Ещё не ощутив боли, Марий успел-таки дёрнуть за шнурок. Пронзительно взвизгнул гудок, вспыхнул сигнальный огонь, щупальце врезалось в незащищённую ничем ногу, пошёл еле заметный дымок… Марий в первую секунду не понял, что происходит, но, когда увидел, как его нога отделилась от тела и упала на пол, наконец-то заорал. При этом боли он не ощутил: щупальце разрезало плоть и кость, прижгло повреждённые ткани и обильно сдобрило их анестетиком. Очень удобно: можно оттяпывать от жертвы целые куски, при этом не давая ей умереть раньше времени и даже позволяя чувствовать себя вполне комфортно. Тварь перехватила ногу и потащила к себе, но тут она не рассчитала: добыча оказалась великоватой и не пролезала в смотровую щель. И надо было либо нарезать её слайсами, либо попытаться отхватить кусочек поменьше… Видимо, второй вариант показался твари предпочтительнее, и щупальце взметнулось вверх, снова нацеливаясь на Мария. Логично – уже оторванное не убежит.

А парень застыл, не в силах пошевелиться, и как завороженный смотрел на тонкую, орошённую его собственной кровью смерть…

Ночь озарилась двумя потоками яркого пламени, устремившимися вниз по стене и скрестившимися как раз в том месте, где к ней приросло чёрное пятно. Мгновение ничего не происходило, а потом неудачливый хищник вспыхнул, словно копна сена. Щупальце, не успев оттяпать от Мария ещё кусочек, исчезло в смотровой щели, а объятый пламенем бесформенный кусок мяса полетел вниз. Окружающие заросли на мгновение осветились, но тело пробило их ковёр, провалилось глубже и исчезло из виду. Тварь наверняка не сдохла, и будь у неё час-другой отошла бы, регенерировала, но ей этого не позволят. В ближайшие пару минут за неё примутся более-менее крупные любители свежатины, потом их сменят твари помельче, а доделают дело болотные слизни, способные растворить даже кости. И уже через час от трупа не останется и следа.

Марий в это время так и продолжал стоять на одной ноге, вцепившись рукой в тревожный шнур, и в ужасе смотреть на вторую, уже вроде бы и не его.

В узкий входной проём дота заглянул подоспевший Фома, окинул взглядом поле битвы (хотя, какая уж тут битва…), покачал головой и сочувственно цокнул языком:

– Не повезло…

Марий перевёл взгляд на Фому, отпустил шнур, неловко покачнулся и упал, взмахнув руками –хотел опереться на несуществующую конечность, да не вышло.

– Парни, отключите его, а то ещё умом тронется, – проговорил Фома и посторонился, пропуская внутрь одного из подчинённых.

Тот протиснулся, на ходу вынул из поясной сумки шприц, в пару шагов добрался до Мария и без прелюдий воткнул иглу ему в плечо. Бедолага дёрнулся, попытался что-то прохрипеть, но уже через секунду его глаза закатились, и голова безвольно упала набок.

Фома подошёл к смотровой щели, внимательно её осмотрел, попинал ногой решётку с крупными ячейками и проговорил:

– Значит, языкастый пожаловал… Давненько их не было.

– Да уж месяца три не видели, – откликнулся стражник.

– И поэтому на правила забили?! – с угрозой спросил Фома. – Расслабились?! Кто пост принимал?!

– Да он сам и принимал…

– Один?

– Ну он же не маленький…

– Не маленький! Зато новенький! Салага же, не знает ни хрена! Где колпак?!

– Да пару дней, как разбили. Заявку подали, но складские ответили, что на складе пусто. Ждут прихода.

– Уроды… – пробурчал Фома. – Знаю я, как у них пусто… Опять всё налево пустили, а мы тут дохни… Ну ладно, я им завтра устрою, тварям… Ногу выбросьте, нечего ей тут валяться. Новичка отнесите в лазарет, пусть перевяжут, обезбол вколют да смажут чем положено… И скажите им, что я проверю, и, если что не так, бошки пооткручиваю!

Двое стражников тут же подхватили Мария подмышки и потащили вон из башни.

– Джой, ты заступаешь, – обратился Фома к оставшемуся стражнику. – Только внимательно, руки-ноги-шею береги, не зевай!

– Да у меня ж зрение ночное, – ответил нескладно выглядящий, но очень плавно двигающийся парень. – Ко мне никто не подберётся.

– Зрение, это хорошо, – одобрил Фома. – Ладно, служи. Смена через два часа.

– Фома, а ему ногу-то дадут? – спросил уже развернувшегося командира стражник.

Фома остановился на секунду, не оборачиваясь ответил:

– Ему даже выходное пособие не дадут, не то, что ногу. Ты же знаешь, не меньше месяца надо отслужить, чтобы хоть на какие-нибудь плюшки рассчитывать. Попробую для него протез выбить, хотя бы самый простенький. Но, хорошо, если костыль выделят…

– Парень он чёткий, я с ним успел минут пять поболтать, свой в доску…

– Был чёткий, теперь расплылся. Калеки у нас долго не живут, – ответил Фома, машинально потерев скрытый под толстой кожей рукава шрам на правом плече.

– Так может… – начал Джой, но не закончил.

– Всё, хватит трындеть! – сердито прервал его Фома, резко обернувшись. – Вниз смотри и по сторонам! А то сам будешь…

Он не договорил, развернулся и быстрым шагом направился к главной башне.

А Джой вздохнул, поднял с пола уже никому не нужную ногу, вытащил из дота и сбросил со стены. Потом вернулся на пост и продолжил делать то, чем до него здесь занимался Марий – внимательно наблюдать.

Прошло около часа, когда среди обычных ночных звуков Джой различил кое-что новенькое: довольно сильный шум расплёскиваемой воды и шелест травы. Такое здесь редкость – местные обитатели предпочитали подобраться втихушку и всадить клыки жертве в загривок или ядовитое жало в спину. Дальше, в глубине Клоаки, конечно, водились и другие, которые скрываться не привыкли, но сюда они захаживали крайне редко, ибо чревато.

Джой развернулся и прильнул к бойнице в стене и действительно рассмотрел какое-то движение. И да, движение неправильное. Кто-то ломился через заросли словно носорог, отмечая свой путь сильно колышущейся листвой. Сердце застучало сильнее – это должен быть кто-то очень серьёзный, чтобы так нагло себя вести в этих местах. Но понять, кто это, возможности не было: слишком высокая растительность укрывала гостя целиком.

Но вот он выбрался на ту часть, что периодически выжигали, и Джой различил похожий на человеческий силуэт. Правда, ему показалось, что голов было больше одной, а на спине выдавался приличных размеров горб.

– Помоги! – раздался глухой крик.

Точнее, это должно было быть криком, а получился придушенный, вымученный хрип, который Джой услышал только потому, что хотел его услышать.

– Помоги! – снова услышал Джой, понял, что ему точно не показалось и дёрнул за тревожный шнур.

Провизжал гудок, вспыхнул огонь, тут же затопали тяжёлые сапоги стражников.

– Что опять?! – прорычал подбегающий Фома.

– Вроде, человек внизу, – коротко ответил Джой. – Помощи просит.

– Внизу? – удивлённо переспросил командир, подходя к парапету и перегибаясь через него, чтобы попытаться рассмотреть хоть что-нибудь. – Человек? Ночью? А почему вроде?

– Да выглядит странно.

Фома ночным зрением похвастаться не мог, и потому через пару секунд зычно крикнул:

– Свету дайте, раздолбаи!

Ругнулся он скорее для проформы, чем из необходимости – раздолбаев среди стражи не было, просто не выживали. Так что Фома ещё не успел договорить, а со стены уже полетели три каната с привязанными к ним факелами, и вытянулась «удочка» с таким же факелом на конце лески.

– Ну, где там твой человек? – спросил Фома, вглядываясь в подкрашенный жёлто-красным туман.

– Справа от вас на четыре метра, – ответил Джой, для верности указав рукой направление и в свете факелов рассмотревший гостя во всех подробностях. – Женщина. Старуха.

Фома присмотрелся.

– И правда, старуха. – пробурчал он.

Она добралась уже до самой стены и теперь застыла, прислонившись к ней спиной и выставив перед собой руки.

– Что там у неё, горб? – обратился Фома к Джою. – Видишь?

– Ребёнок, – ответил Джой чуть погодя. – Привязан к ней.

Тут старуха задрала голову, поводила ею туда-сюда, наконец разглядела торчащие из-за края стены шлемы, и неожиданно громко прохрипела, почти прошептала:

– Помоги…

На этот раз её услышали все, но никто даже не дёрнулся: все ждали команду Фомы.

Вдруг в нескольких метрах от старухи колыхнулись листья папоротника, и туман прошила быстрая тень. Через мгновение что-то глянцево-чёрное, отражавшее огни факелов, вылетело и ткнулось старухе в голову, обволакивая её почти целиком. У Фомы мелькнула мысль, что проблема решилась сама собой, ибо если до тебя добрался ненасыть, то шансов выжить – ноль. Это отродье Опаляющего выжигало глаза и впрыскивало через глазницы, рот, нос – любое неприкрытое отверстие в теле жертвы – кислоту, которая почти мгновенно превращала внутренности в удобную для всасывания кашицу. Но старуха снова удивила: под ненасытью полыхнуло голубым, и она будто нехотя ослабила хватку, соскользнула и исчезла в пелене тумана.

– Ведьма… – пробурчал Фома с непонятной интонацией, одновременно уважительной, неодобрительной и опасливой. – Вытаскивайте её.

С одной стороны, видеть ведьму рядом ему не хотелось совершенно, с другой, дать ей погибнуть у себя под стенами тоже нехорошо. Фома в проклятия не верил: одно дело тварь сжечь, пусть даже непонятно как, и совсем другое порчу наслать или что-нибудь этакое, из детских сказок. Но, во-первых, многие стражники с ним бы не согласились, во-вторых, чёрт его знает, чего эти ведьмы умеют на самом деле, а чего нет, а в-третьих… В-третьих – ребёнок у неё за спиной. Детей оставлять на корм гадам Клоаки – последнее дело.

Со стены снова полетели канаты, только теперь с концами, завязанными в кольца.

Старуха явно знала, что с ними нужно делать: схватила один и потянула ниже, к ногам, прижалась всем телом, вцепилась руками и прохрипела:

– Тащи!

Стражники дружно потянули канат, быстро-быстро перебирая руками, и старуха взлетела над землёй, кружась вокруг своей оси, ударяясь об стену то боками, то головой, то привязанным ребёнком, сдирая кожу и теряя лохмотья одежды.

Когда её дотянули до самого края стены, стражники застыли в нерешительности – дотрагиваться до старухи голыми руками никто не захотел. Все видели, как она расправилась с ненасытью, да и то, что она ночью умудрилась прорваться через топь впечатляла, а насколько она при этом в своём уме и не шибанёт ли по ним чем-нибудь нехорошим, непонятно.

Но старуха не стала ждать, пока ей помогут, отпустила верёвку, ухватилась за край стены, подтянулась и перевалилась через парапет, но не свалилась мешком, а встала на ноги, подобралась, пригнулась и замерла в подобии боевой стойки, внимательно смотря на окружающих её стражников. Хотя, если присмотреться, можно было заметить, что всё её тело дрожало от напряжения, а в глазах, тёмных и мрачных, плескались изнеможение и отчаяние.

– Успокойся, хотели бы тебя убить, просто не кинули бы верёвку, – проговорил Фома, сделав шаг вперёд и сложив руки на груди, и, чтобы сразу внести ясность, продолжил: – Я ведьм хоть и не люблю, но и за врагов вас не считаю. Люди всё ж таки.

Старуха посмотрела Фоме прямо в глаза, простояла так, уставясь, какое-то время, а потом глубоко вздохнула и осела на пол, словно из неё все косточки вынули.