Команда: военно-театральная комедия
Роман Суховей
Сборник юмористической прозы.Юмор – это оружие добрых людей. Это не сатира, сарказм или ирония, а штука более хрупкая, требующая любви к предмету, на котором заострилось ваше авторское внимание.Юмор – это скальпель, которым невзначай можно поранить, но правильнее всего использовать его для лечения «пациента».Если вы заглянули в эту книгу для получения этакого заряда бодрости – ура, вы на правильном пути!Если вы служили в «Команде» или закончили ВТУ им. Щепкина, это тоже ваша книга.И если вы – тот самый читатель, который за смешным может увидеть серьёзное, а глубокомысленное выражение лица заставляет вас смеяться, смело ныряйте в эту книгу – она ваша.
Роман Суховей
Команда: военно-театральная комедия
Sex в конце туннеля
Восточно-крымской археологической экспедиции.
Нашей общей памяти о палатках, лопатах и девушках посвящаю.
Да, кстати!
Sex – слово нерусское. Противно оно нашему уху.
Оттого русских букв мы на него тратить и не будем.
Девушки уезжают на юг. Им хочется нежности, любви, немного ласки. Временами они многозначительно думают, мечтают. Поезд уносит их далеко от своих городов навстречу чему-то романтичному, бессознательному. Лёгкие касания, слова, шёпот, сакральный страх…
И в этих же вагонах едут молодые люди, которым ничего этого не нужно: а им просто хочется, хочется, хочется этих девушек.
«Хочется, а они не дают, не дают, не дают расслабиться ни себе, ни другу», – так думал Ромуальд Шапочкин, юноша девятнадцати лет, сидящий в плацкартном вагоне и водящий пальцем по окну поезда «Москва – Керчь».
«Всё, в этот раз я стану мужиком. Ё-моё, скоро уже двадцать лет, а я всё ещё этот, как его, де… Ладно, надо поесть курицу. Настоящие мужики всегда едят мясо руками, особенно в присутствии женщин». Ромуальд достал целлофановый пакет и вытащил оттуда курицу, завёрнутую в фольгу. Развернул, положил на стол и посмотрел на соседку Ксюшу, сидящую напротив. Это была девушка лет восемнадцати, тихая, худая, в роговых очках, которые как-то неуклюже застряли на её носу и били лазерами из-под огромных диоптрий. На плече у Ксюши повисла тугая серая коса.
«Если предложу ей курицу, подумает, что я слабак и не мужик, – размышлял Ромуальд. – Если не предложу, решит, что я жмот. Она, может быть, мне и не очень нравится, но в моём положении лучше всегда иметь про запас два-три варианта. Неужели я опять вернусь в Москву де… Нет, нет, нет, надо предложить курицу».
– Хочешь крылышко? – произнёс Шапочкин как-то даже слегка бравурно.
– Нет, не хочу, – ответила девушка.
«Да, – подумал Ромуальд, – дело совсем плохо: надо срочно подкачать руки».
– Я люблю ножку. Можно, я возьму ножку? – неожиданно добавила Ксюша.
«Так, спокойно, без паники, выравниваем дыхание, не делаем лишних движений, – заскакали мысли в голове Ромуальда. – Она хочет ножку. Это что, сигнал? Спокойно, спокойно, делаем вид, что ты ни о чём не догадался».
– Конечно, бери ножку, я и сам тебе хотел предложить ножку, ведь ты такая худенькая, – произнёс он, отламывая сочный кусок курятины и передавая его девушке.
– Спасибо, я передумала, – неожиданно скуксилась Ксения и отвернулась к окну.
«Ё-моё, зачем я сказал «худенькая»? Больше ничего не мог придумать?». Ромуальд мысленно укусил себя за палец. «Можно было сказать «как дела?» или хотя бы «ку-ку, привет» – всё лучше, чем «худенькая». Учила же меня мама, что в присутствии девушек я должен казаться естественным и беззаботным. Вот вам, пожалуйста, всё естественно и беззаботно, в результате – ноль! Куда, куда я теперь дену этот кусок курицы? Да положи, положи его на стол. О-о-о, началась экспедиция. Если и дальше всё пойдёт в таком духе, считай, что твой гусар опять останется без прогулки. Будешь черпать эротический опыт из рассказов Бунина».
Шапочкин положил кусок курицы в фольгу и завернул её с остальной частью. По вагону пробежали пацаны – Лёха Борман и Николай Табошидзе.
– О, здор`ово, Ромуальд. А мы всё думаем, ты в каком вагоне едешь? Ты чего с пионерами устроился? – улыбнулся Николай.
– Не с пионерами, а с пионерками, – парировал Борман и как-то неаккуратно заржал.
Парни побежали дальше по вагону. А Ромуальд остался на прежнем месте, всё больше погружаясь в собственные размышления, удачно рождаемые под монотонный перестук вагонных колёс.
«Я еду в археологическую экспедицию. Уже третий сезон я туда езжу. Собрал, как всегда, рюкзак, палатку, поехал. Ещё со школы начал, а результат? Какой результат? Эти смеющиеся надо мной «интеллектуалы»? Куда, куда я еду? С кем, с кем я там буду общаться? Не понимаю. Год назад я поступил в Литературный институт имени Максима Горького. Моими приятелями стали поэт небывалой глубины Максим Бархатов, острый, хлёсткий сатирик Кира Петнер и яркий порно-романист Витя Петухов. Это же серьёзные парни, золото моего поколения. Вместе мы посещаем семинар старика Рейна, друга самого Бродского. Я ищу себя в прозе. Говорят, что мой конёк – внутренние монологи. Знали бы они, откуда взялся этот конёк, «Конёк-Горбунок». Какую груду душевной руды приходится перерабатывать, чтобы дать возможность «поскакать» этому коньку. Еду, еду. Куда я еду? С кем, с кем прикажете мне там общаться, с Борманом и Табошидзе? О чём, о чём мы будем говорить? Как, как мы сможем вместе искать внутреннего человека по системе Льва Толстого? Если б не это позорное желание и стыд оттого, что я всё ещё де… Ой, сидел бы дома и развивал бы свои монологи. Но нужно набираться жизненного опыта. Говорят, что у меня не хватает мяса. Мой мастер курса Есин сказал, что пока я не стану мужиком, из меня ни хрена не выйдет. Так и заявил: «Ни хрена!». Хорошо хоть это было в коридоре, а не в аудитории, при всех. Не понимаю, как он догадался. У меня что, на лице написано? Ё-моё! Кира – уже мужик, об этом несложно догадаться, ведь он женат. За Бархатовым вечно бегают две фанатки-поэтессы из Челябинска, а о порно-романисте Петухове я вообще молчу. Остался один я».
В этот момент на Ромуальда как-то по-предательски, из-за спины налетел сон – положил его голову на плечо, что-то нашептал и укачал, убаюкал, усыпил…
– Чистополье через десять минут! – бодро хрипанула проводница. – Стоим всего две минуты. Экспедиция, поторопись! Дольше ждать не буду.
Все похватали рюкзаки, палатки, двинулись к тамбуру. Ромуальд так же, как и все остальные ребята, вскочил, быстро протёр руками сонное лицо, достал с верхней полки огромный рюкзак цвета хаки и привязанную к нему палатку. Попытался разогнуть шею – она поддавалась с трудом. Тут только он понял, что проспал целую ночь в этой неестественной сидячей позе.
В тамбуре возникла весёлая давка. Ромуальд протиснулся сквозь оживлённый строй молодых ребят и девчонок и прижался к чему-то мягкому, большому и тёплому.
– Эй, аккуратнее, чего к Жанке жмёшься? – раздался писклявый окрик высокорослой девушки, стоящей тут же, в углу.
– А тебе чего, жалко? Хочешь, я его к тебе прижму, – предложила другая девица и звонко захохотала, а затем хрипло закашляла.
Тут только Ромуальд понял, к чему или, вернее, к кому он прижался. Это была девушка Жанна. Она смотрела на него живым, смелым взглядом. И совсем не смущалась этому прикосновению к её розовой футболке с весёлым Микки-Маусом, облегающей выпуклое и в то же время точёное девичье тело. Каштановые волосы Жанны были убраны в хвостик, открывая белый лоб и всё лицо этой немного курносой девушки с редкими очаровательными веснушками. Ромуальд сделал быстрый глоток воздуха, затем ещё один и вдруг совсем перестал дышать. Он почувствовал, что у него что-то застыло в горле. Такое ощущение, как будто пробка из-под шампанского влетела ему в рот, упала внутрь и застряла где-то в районе дыхательных путей.
«Очаровательная, живая, солнечная, милая, притягательная», – вихрем понеслись мысли в голове Шапочкина. «И, и, и… она такая, такая грудастенькая, эта загадочная Жанна. Вот, вот оно, ради чего стоило ехать в экспедицию», – заключил Ромуальд и, мысленно вытащив пробку изо рта, отпрянул от её тёплой и уже немного родной груди.
Поезд остановился. Проводница открыла дверь на улицу и приподняла железный засов, закрывающий ступени. Все, словно горох из стручка, попрыгали на мелкую насыпную гальку, лежащую в ста метрах от железнодорожного перрона небольшой крымской станции Чистополье.
– Народ, давай сюда, – послышался голос начальника экспедиции Нестора Куроедова.
Чётко, как-то по-военному чеканя шаг, он двигался в сторону выпрыгивающих на перрон ребят. Его голову покрывала широкая белая бандана. За ним шли «старики», то есть молодые, но уже бывалые археологи, или так называемые копатели: Алик Макаров, Серж Галичин и Алексей Баночкин. Крепко держа за ручки, они катили перед собой зелёные металлические тачки. На лицах «стариков» уже был желтоватый крымский загар, они были поджары и сдержанны в эмоциях.
Рюкзаки погрузили на тачки и передали их управление пионерам, то есть вновь прибывшим археологам. «Старики» и начальник неделю назад приехали на место, развернули лагерь и вот теперь встречали основную группу трудящихся. Да, именно не отдыхающих, а трудящихся.
Ехать в экспедицию за отдыхом – это всё равно что искать санки в продовольственном магазине. В принципе, они там бывают, но это уж очень большая редкость. Хотя найти санки где-то между картохой и плавлеными сырками было бы весьма «романтично». И многие их там находили. Наверное, именно за этой романтикой все туда и ехали.
Пионеры, восемь пацанов из подмосковной Балашихи, попеременно меняясь, везли тачки. За ними двигались начальник и «старики», приехавшие и встречающие. Рядом шли девушки-пионерки из той же Балашихи и примкнувший к ним Шапочкин. Девушки хохотали в ответ на весёлые и не очень весёлые шутки «стариков». Ромуальд, поздоровавшись со всеми старыми товарищами, также подхихикивал, чтобы никто не заподозрил, что ему не смешно и что в голове у него совершенно конкретные, индивидуальные планы.
Через час, пройдя по пыльной степной дороге, отряд добрался до лагеря. В высоких кустах акаций и одинокого тутовника, рядом с пересечением двух песчаных дорог, стояло несколько больших армейских палаток и виднелся вытянутый Т-образный стол, спрятанный в тени брезентового навеса. Ужасно хотелось пить. Пионеры вывалили рюкзаки на траву и бросились к артезианской скважине, из которой торчал резиновый шланг, выпускающий прохладную плотную струю воды. Скважина была метрах в ста от лагеря. Через секунду около неё уже возникла некоторая давка. Пионеры пили жадно, набирали воду в термосы и железные кружки. Те, у кого их не было, губами присасывались к резиновому шлангу. К артезиану подошёл Алик Макаров.
– Тут вода не очень. Сероводородная. Если её пить неочищенной, то доживёте максимум до двадцати пяти лет, – заявил он.
Пионеры в ужасе отскочили от скважины, стали плевать на траву и суетно выливать воду из термосов. Только сейчас они обратили внимание, что вода действительно отдавала каким-то странным запахом. Макаров неспешно подошёл к шлангу, приподнял его и налил себе в кружку воды. С удовольствием выпил.
– Я, в принципе, больше двадцати пяти жить не собираюсь, поэтому мне можно, – как-то нехотя промолвил он и пошёл обратно в лагерь.
Балашихинцы с неподдельным волнением проводили взглядом уходящего вдаль «старика» Макарова. Позже всех к скважине подошёл Ромуальд. Набрав воды в железную фляжку, он сделал два быстрых глотка.
– Что ты делаешь, разве её можно пить? – прищурилась Ксюша.
– Выплюнь, до двадцати пяти не доживёшь, – поддержала землячку Жанна.
«Какой у неё приятный голос, – подумал Ромуальд. – Как красиво он звучит, когда она волнуется. Особенно приятно, что она волнуется из-за меня».
– Я если сейчас не выпью, то и до двадцати не доживу, – нехотя заявил Шапочкин и с каким- то молодецким прищуром посмотрел на пионерок.
Ему было важно, что уже в первый день он обратил на себя внимание этой привлекательной девушки. С такими оборотами можно было поверить в долгожданный, но уже близкий успех. Ромуальд не спеша сделал ещё два крупных глотка.
– Неважно, сколько ты проживёшь, главное – как, – заявил он.
– Ты что, как Алик, хочешь только до двадцати пяти, и всё? – с ужасом уточнила Ксюша.
– Разумеется. Дольше жить интеллигентному человеку как-то неприлично, – парировал Ромуальд.
К скважине подошёл начальник Куроедов:
– Так, народ, чего ждём? Набрали воды – и вперёд, расставляем палатки.
Куроедов подставил под струю свою большую керамическую кружку, налил воды и выпил её до дна. Пионеры в недоумении посмотрели на начальника.
– Ну, чего замерли, через час встречаемся за столом.
– Простите, Нестор Игоревич, – робко спросила долговязая пионерка Ирэн, вязко растягивая слова, – а разве её можно пить? Это не вредно?
– Говорят, дольше двадцати пяти не проживёшь, – поддержала вопрос подруги Ксения.
– Кто сказал? Она у нас на подходе системным фильтром очищается, каждую неделю заборы делаем, проверяем.
– А запах? Как же запах? – иронично уточнил опытный копатель Борман.
– Всё это как-то странно, – добавил Ромуальд, продолжая поселять в юных археологах ужасные сомнения.
– Запах через пять минут выветривается. Вы чего, забыли что ли?
– Вам хорошо, вы уже больше двадцати пяти лет прожили, а как же ребята? – продолжал Борман.
– Народ, кончай пионерам лапшу на уши вешать, – почувствовав подвох, ухмыльнулся Куроедов. – Нормальная вода. Пейте, ребята, не бойтесь.
«Старики» и начальник захохотали.
Через минуту и пионеры стали судорожно смеяться, некоторые из них даже обнялись. Они догадались, догадались, что это была обычная шутка, с которой встречали всех вновь приехавших в экспедицию, но, правда, воду в этот день никто из них пить не стал.
День пролетел незаметно. Все расставляли палатки, раскладывали вещи, рыли новую яму-туалет и передвигали на неё небольшой деревянный домик. Затем стали поливать друг друга из шланга, кидались тутовником. Настраивали гитару и пели под неё песню о пуле, которая, пролетев, пробила грудь отпетому бандиту и махновцу, не желающему вступать в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Так, в трудах и забавах, лагерь уснул, забывшись после первого бесконечного дня.
«Похоже, я её поразил, – размышлял Ромуальд, погружаясь в сон. – Реально поразил. Она больше всех смеялась. Балашиха – какой прекрасный город эта Балашиха, как мне нравится этот город», – смаковал Ромуальд приятную мысль.
Ему показалось, что он летит над этим сказочным чудесным градом с золотыми огоньками, светящими над высокими старинными башенками. Ветер обдувает его длинные светлые волосы, а рядом с ним летит она, в розовой футболке с Микки-Маусом на груди. «Ты любишь Балашиху?», – спрашивает Жанна. «Конечно, конечно, я люблю Балашиху, – отвечает Ромуальд, протягивая к ней трепетные руки. – Я очень, очень, очень люблю эту Балашиху. Люблю и хочу её…».
– Балашиха, на выход! – прозвучал бойкий голос Алика Макарова. – Рота, подъём! – добавил он свой любимый утренний призыв.
Стрелка на часах показывала шесть утра. Ромуальд сумел это разглядеть сквозь пелену полуоткрытых глаз. За столом уже сидели все – и «старики», и пионеры, и даже те, кого Шапочкин ещё не сумел увидеть в первый день. Были две дамы приятного телосложения, но с болезненным и усталым взглядом, говорящим о бурно проведённой бессонной ночи. По всей видимости, наложницы кого-то из «стариков», но кого? Эту тайну дамы всегда уносили с собой вместе с миской каши на завтрак и ужин. Так было и в этот раз: взяли, положили и удалились отсыпаться перед следующей трудовой ночью. Все остальные сидели на длинных лавках вдоль стола и молча ели гречку. Отчего-то чесалось тело. По-моему, у него началась аллергия на ранний подъём. Тело кричало, сопротивлялось, не слушалось, возмущалось: «А где же праздник, куда он делся? Подайте мне его немедленно!». Праздник услышал и быстро пришёл на выручку. Уже через пять минут он собрал отряд и повёл за собой. Все взяли тачки, положили в них лопаты штыковые и совковые, щётки, веники, кирку и покатили всё это гуськом на холм, стоящий в отдалении от лагеря. Покатили для того, чтобы копать, чистить, возить, вставать, нагибаться, поднимать и опускать руки и ноги – короче, давать ошалевшему от раннего подъёма телу этакую яркую физическую нагрузку. Данную нагрузку обычно давали до того момента, пока тело не погружалось в подлинный безотчётный праздник.
На вершине холма находилось скифское городище. Большими квадратами с земли был снят дёрн. Каждый из них был раскопан примерно на метр вглубь. Бровки, то есть края квадрата, были зеркально зачищены, внутрь спускалась широкая деревянная доска для удобства закатывания и выкатывания тачки. Внутри квадратов виднелись ямы. В основном это были мусорные скифские ямы, в которые горожане скидывали всё, что им было не нужно. Археологам же это было очень нужно, потому как мусор со временем имеет свойство превращаться в артефакты. В некоторых квадратах ямы соединялись между собой довольно просторными туннелями – так, что по ним можно было ходить, практически не сгибая головы. Каждый день археологи искали в этих ямах и туннелях глиняные п`ифосы, то есть большие горшки. Искали также и горшки поменьше. По фрагментам складывали находки в целое из стенок, донышек, ручек и венчиков. Ужасно радовались какой-нибудь деревянной иголке и впадали в дикий восторг, найдя маленькую железную монетку, напоминающую искорёженную пуговку. Счастливчика ждали три банки сгущённого молока.
Всё это Ромуальд уже знал наизусть, и не венчики и монетки привлекали его внимание, а оголённые женские ножки, выпуклости под футболками, вьющиеся локоны волос – то есть юные и привлекательные пионерки из Балашихи. Вот что занимало его в это утро.
Быстро пролетела первая неделя, наступил выходной день. Начальник решил, что всех нужно вывезти на море. Для этого дела заказали крытый грузовик, прозванный в отряде «крокодилом». Все запрыгнули в кузов машины, уселись – кто на деревянные лавки, а кто просто на пол, подстелив туристический коврик. Машина резко тронулась и поскакала по степной дороге в сторону моря. Причём действительно было ощущение скачек. Тот, кто не успел вставить ноги в стремя и крепко ухватиться за уздечку, немедленно вылетал из седла. Все, сами того не желая, стали прыгать друг на друга, как пинг-понговые мячики в спортлото. Причём каждый из мячиков реально имел свою цифру. На колени к Ромуальду приземлилась Ксения с весом примерно в 40 кг, затем она улетела, освободив место для долговязой Ирэн с массой в 45. После долговязой на колени к Ромуальду приземлилась Нателла Шульц с цифрой 60. Шапочкин сразу догадался, что это – победительница лотереи. Нателла удобно уселась и почему-то не улетала с колен до конца поездки. «Ой-ё, только б не травмировать гусара, – забеспокоился Ромуальд. – Иначе вся экспедиция коту под хвост».
Машина приехала на море в Коровью бухту. Почему она называлась Коровьей, никто не знал, но молока тут явно не давали. Вместо молока «старики» захватили с собой ящик крымского портвейна с ярким названием «Алушта». Все стали раздеваться до плавок и купальников и прыгать в тёплые прибрежные волны Азовского моря. Ромуальд немного замешкался, но уже успел снять футболку и оголить своё щуплое скелетообразное тело с небольшими проблесками мышц в районе груди и плечевого сустава. Он сразу же немного напряг этот «перспективный район», дабы казаться чуть-чуть пофактурнее, но через секунду размяк, случайно задетый бицепсом пробегавшего к морю Бормана. «Ничего, – подумал Ромуальд, – зато я сухожилый и у меня крепкая кость».
Жанна, так же, как и другие девчонки, разделась. Скинула с себя футболку и лёгкую коротенькую юбку, оставшись в открытом ярко-розовом купальнике, сидевшем точно по её девичьей фигуре, заметно выпуклой только в районе груди. Гибким движением рук она собрала густые каштановые волосы в хвост и закрепила его алой резинкой. Жанна потянулась вверх, волнообразно вытягивая руки к небу, затем развела их в стороны, опустила и неспешно двинулась к морю. В этот момент Шапочкину показалось, что у него внутри взорвалась грозовая молния и её боевые кругообразные волны ударили во все части его хрупкого тела. Под воздействием этой молнии коротенькие джинсовые шорты Ромуальда как будто бы выдавило изнутри. Они напряглись, стали упругими и гордыми, образуя впереди странную выпуклость в виде небольшого холмика. Шапочкин срочно опустил руки на холмик.
– Давай к нам, Ромуальд, – крикнул Алик Макаров.
«Старики» уже стояли по плечи в море и передавали по кругу открытую бутылку портвейна.
– Чего ты забыл там, снимай шорты и вперёд, – поддержал товарища Коля Табашидзе.
Шапочкину ужасно хотелось в море, ужасно хотелось сделать глоток портвейна. Он помнил это приятное чувство, когда вино, опускаясь в тело, создавало лёгкий озноб, вызываемый контрастом между горячительным напитком и прохладной водой. Но его руки прикрывали холмик на шортах, который не только не уменьшался, а наоборот, рос под воздействием какой-то сверхъестественной силы. Снять эти шорты и остаться в плавках было совсем нереально. «Кто знает, – думал Ромуальд, – если через джинсу так прёт, то непрочные трикотажные плавки может просто разорвать к чёртовой бабушке!».
