Влад Стифин "Рифмовщик"

Ньюка изобразил на лице сомнение в реальности того, что что-то получится, и произнес фразу, достойную мудреца:

– Попытаться можно. Если ничего не делать, ничего и не будет.

– Ну что ж, коллеги, начнем писательскую деятельность, – радостно объявил редактор.

Гости не возражали. Редактор достал со стеллажа книгу. Наугад открыл ее где-то посередине и торжественно прочел:

– «Он стоял и сжимал топор. Он был точно в бреду. Он готовился даже драться с ними, когда они войдут. Когда стучали и сговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить всё разом и крикнуть им из-за дверей».

Редактор остановился и спросил:

– Может быть, повторить?

Ньюка ответил:

– Если хотим что-то сочинить, так надо записывать.

Племянник подхватил эту мысль:

– Повторите, я запишу.

Редактор во второй раз прочел текст и остановился. Племянник уже что-то дописал. Он оторвался от листа бумаги и прочел продолжение:

– «Уходите, проклятые! – Пришельцы напирали. Их страшные, в пупырях, лица он видел сквозь щели. Их ядовитое дыхание проникало к нему. Ему было страшно и противно. Но он готов был стать героем, защищать землян от этой напасти. Только он один мог справиться с ними, и Центр недаром послал его сюда». Ну как, получается? – спросил племянник.

– Неплохо для начала, – ответил редактор. – А вы, Ньюка, как считаете?

Ньюка задумался и не очень уверенно ответил:

– Получается… Давайте дальше.

Редактор еще раз наугад открыл текст за серединой книги и продиктовал:

– «Они уже стояли перед последней лестницей, рядом с хозяйской дверью, и действительно заметно было снизу, что в каморке свет».

Племянник минуты две что-то шептал про себя, что-то писал, чиркал и, наконец, прочел:

– «Он включил все галогены, чтобы в ярком свете они видели, с кем имеют дело. Его защитный костюм отливал серебром и сверкал в лучах бластеров и лазерных мечей».

Редактор продиктовал следующий случайный отрывок:

– «”Ведь обыкновенно как говорят?” – бормотал он как бы про себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. – “Они говорят: «Ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один только несуществующий бред»”».

Племянник старательно записал текст и задумался. Ньюка, глядя куда-то в сторону стеллажей с книгами, заметил:

– Какой-то плохой переход от лазерных мечей к какому-то бреду. Надо что-то вставить.

– Да-да, я сейчас, – заторопился племянник. – Последняя фраза в нашем предыдущем отрывке будет такая: «Он начал уставать от их давления».

– А что дальше? – спросил редактор.

– Можно мне? – спросил Ньюка. – Я продиктую.

Никто не возражал, и он монотонно под запись произнес:

– «Его меч рубил направо и налево. Он не щадил никого. С диким ревом пришельцы падали к его ногам. Через час всё было кончено. Попутчик вернулся за ним. Одобрительно крякнув, он долго объяснял ему новое задание».

Едва племянник записал текст, как редактор, полистав книгу, сказал:

– Вот и конец хороший можно приделать. Я только эту вашу находку с «попутчиком» вставлю – послушайте: «Он давно уже не слушал. Поравнявшись со своим домом, он кивнул попутчику и повернул в подворотню. Попутчик очнулся, огляделся и побежал далее».

Они почти хором перечитали всё, что у них получилось, и Ньюка заметил:

– Что-то в начале топор ни к чему. Давайте заменим на меч. Так будет лучше.

– А вы, Ньюка, попробуйте писать – у вас должно получиться, – сказал редактор, убирая книгу на место. – Вы можете попробовать воспроизвести военные рассказы деда. Он ведь что-то вам рассказывал?

Ньюка посуровел.

– Нет, ничего не рассказывал.

– А учителя мне говорили, в школу приходил ваш покойный дедушка, встречался с ребятами…

– Я в этом не участвовал, – резко ответил Ньюка. – Нам пора, – он дернул за рукав племянника, который увлеченно что-то писал.

– Да, сейчас, сейчас, только прочту короткое стихотворение, четверостишие. Я думаю, к нашему рассказу это подойдет.

– Вы еще и стихи пишете? – искренне удивился редактор. – Пишу, когда получается, – ответил племянник и нараспев прочел:

«Он шел и напевал про себя гимн:

“Мы победили пришельцев,
Нет нам на свете преград.
Нам поручили важное дельце:
Всех разгромить их подряд”».

***

«Он долго музыку искал,
А звуки где-то обрывались,
А хаос был, не отступал,
Лады мелодий не давались.

Вот нотка скромно появилась,
Затем другая, и аккорд.
Он слушал, и ему приснилось:
Аллегро покатилось с гор.

Всё громче, явственней и чище
Альты гудели, славя звук.
Душа летела выше, выше,
Рояль всех избавлял от мук.

Куда-то занесло все мысли,
Обыденность пропала вдруг.
Ему открылось много смыслов,
И в каждом смысле – чистый звук.

Но сон прошел, как ночь проходит,
И быт уже к нему подходит,
И крепко за руку берёт —
Иди, иди скорей в народ».

– Ты будешь публиковать свои стихи? – спросила Юста, когда он закончил читать.

– У меня их очень мало, и все только для тебя, – ответил он.

– Только для меня, – повторила она. – Спасибо.

– Ньюка стихи не пишет. А жаль, – сказала она.

– Еще тот фрукт, – продолжил он.

Она возразила:

– Он не фрукт, он яблоко. Генеральское яблоко.

– Ты хочешь сказать, что яблоко от яблони недалеко падает? – спросил он.

– Нет, я так не думаю. От генерала Ньюка далеко расположился. Скорее он фрукт папочкин.

– Они с папой оба генеральские, – заключил он.

Тихий вечер опустился на дачный поселок. Где-то вдалеке залаяла собака. Ей ответили парочкой тявканий на другой стороне улицы.

– Хорошо здесь, – сказала она. – Спокойно, и люди не мешают друг другу. В городе толкаются, спешат. Норовят опередить другого. От скорости жизни невежество процветает.

– Невежество связано со скоростью жизни? – спросил он.

Она ответила:

– Я так думаю. Мне так кажется.

– Может быть, может быть, – продолжил он. – Странно, мы сегодня совсем не говорим о твоем деле. Ты закончила его?

– Осталось три дня, – ответила она, – и всё, время закончится.

Он зашел в дом и вернулся с подносом, на котором расположились чашки и всё, что нужно для чая.

– Повечерим? – спросил он.

Она усмехнулась и ответила:

– Да, повечерим. Ты что-то сейчас пишешь?

– Да, вот только что, созерцая соседский фонарь, набросал.

– Ты прочтешь? – спросила она.

Он ответил:

– Угу, – и медленно, вполголоса прочел:

«Пространство освещал фонарь,
То место, где никто не ходит.
Как будто драма происходит:
Не может осветить он даль.
Он только здесь, в локальном мире,
Ему недостает свечей,
Ему б немножечко пошире,
Хотя бы вот до тех дверей,
Где каждый вечер, чуть стемнеет,
Она проходит не спеша
И каждый раз чуть-чуть немеет,
Услышав шорох от куста.
Но нет, судьба его другая —
Вся в ожидании она.
Он ждет, как будто что-то зная,
Когда она придет одна».

Несколько минут они молча пили чай.

– Красивые стихи, – сказала она. – Это тоже для меня?

– Для тебя, – ответил он.

Она задумалась о чём-то и снова спросила:

– Как ты думаешь: стихи улучшают людей, общество?

– Что значит «улучшают»? – спросил он.

Она помешала ложечкой чай, потерла ладонью лоб и ответила: – Люди становятся менее агрессивными, злоба уходит. Общество хоть чуточку гуманизируется. Интересно: кто-нибудь проводил исследование зависимости степени гуманности общества от насыщенности его стихами?

Он усмехнулся и предложил:

– Интересная мысль: измерить количество стихотворных строк, приходящихся на одного жителя региона, и сопоставить с коэффициентом гуманности. Это что-нибудь из вашей криминальной жизни. Количество гадостей на душу населения.