Михаил Берман "Маскарад тоскующих острот"

– Привет! – сказал Ржевский и поцеловал ей руку.

– Привет. Меня зовут Истина, – сказала Истина.

– Очень приятно. Добросовестность, – представилась женщина.

– Как живете, Добросовестность, как ваш сын? – спросил Ржевский.

– Он уже немного читает на латыни. Спасибо профессору Иванову. Чудесный человек. Он предлагает мне отдать сына в школу Древних языков и профессий. Очень престижная школа. Но не знаю, конечно, многое зависит от школы, но судьба человеческая… как поймать свою синюю птицу? Я бы не хотела, чтобы моего сына так же сильно обидела жизнь, как когда-то меня, но ведь никто не застрахован.

– На все воля Всевышнего. Мы получаем лишь то, чего заслуживаем, – сказала Истина.

– Может быть, вы и правы, Истина, – сказала Добросовестность. – Но когда жизнь выкинула меня на улицу, мне казалось, что я не заслужила постигшей меня участи. Я была многообещающей пианисткой, образованной и приятной во всех отношениях женщиной.

– Что же с вами произошло? – спросила Истина.

– Мой друг совершил один гадкий поступок, а я за него заплатила. Я не хочу вам рассказывать, что он сделал, но я взяла вину на себя. «Любовь без жертвы – вовсе не любовь», как было когда-то написано. И исчезло все, что было даровано мне воспитанием и образованием, родителями и ангелами-хранителями.

– Опуститься – не значит упроститься, – сказал Ржевский. – Вы самый приятный человек города Шизо.

– То же самое считает и профессор Иванов. Иногда он говорит со мной на латыни. Я не понимаю, что он говорит, я только киваю головой, даже не понимая, о чем речь. Но профессору мое незнание не мешает насладиться болтовней на латыни. Ведь не всегда понимание главное. Главное не мешать! Многие мужчины любят, когда им не мешают, – сказала Добросовестность.

К проститутке подошел маленький мальчик, одетый в строгий черный костюмчике с оранжевым галстуком.

– Это Давид, мой сын, – сказала Добросовестность.

– Привет, молодой человек! – сказала Истина.

– Привет, привет! – сказал Ржевский.

– Здравствуйте, – сказал Давид. – Мама, можно я поучу латынь?

– Учи, сынок, учи, – сказала мама со слезами на глазах. – Спасибо профессору Иванову.

Истина и Ржевский тоже были тронуты.

– Людям с трудной судьбой Господь не может не помочь, – сказала Истина.

– Может, вы и правы, – сказала Добросовестность. – Но без добрых людей помощь Господа была бы невозможна.

– Так в том и заключается его помощь, что в твоей судьбе появляются те самые люди, – сказала Истина. – Те самые люди.

16. Мир – это блюз, который давно всем осточертел

На окраине старого Шизо под аркой, похожей на арку, сидел уличный музыкант, один из лучших гитаристов старого города – Икс. Рванная майка и рванные джинсы были вдоль и поперек исписаны разновеличинными крестами, или, как некоторые считали, иксами. Он виртуозно играл на гитаре семиструнной. Было довольно поздно, никого рядом с ним не было, и если бы не Ржевский и Истина, он бы и продолжал играть сам для себя. Но с их появлением у него появились слушатели, и он заиграл с вдохновением.

В конце концов он исчерпался или просто устал. Слушатели наградили его аплодисментами, может, не бурными, но продолжительными.

– Вы виртуоз, – сказала Истина.

– Когда я был молод, я играл намного лучше, – сказал музыкант. – Где теперь тот парень, пьяный и обдолбанный, небритый и немытый, полный надежд и разочарований? Что с ним стало? Туман времени поглотил его, а когда рассеялся, то парня и след простыл.

– Я давно не слышал лучшей игры, – сказал Ржевский, которого по-настоящему восхитила игра Икса.

– Спасибо, если бы вы слышали меня лет двадцать назад, то поняли бы, что сейчас имеете дело лишь с тенью того гитариста, которого носило на руках все Шизо. А сейчас… сейчас нет никого, кроме гитары и меня, перебирающего руками холодные струны.

– Все еще может вернуться. Вы и сейчас отлично играете, – сказал Ржевский.

– Может быть. Но ничего не возвращается. Как говорит Добросовестность, «вернуть прошлое – как вернуть старую любовь». Понимаете? Ты не сможешь полюбить того, кого разлюбил.

– А если вам кажется, что вы его разлюбили? – спросил Ржевский.

– Как такое может казаться? Это как ты кончил играть блюз – и все. Блюз окончен. Ты можешь сыграть его еще один раз, еще десять раз, еще сто раз, но это будет не то. Пойми, настоящий блюз можно сыграть только один раз. Также и невозможно полюбить одного человека дважды.

– Да, наверное, – согласился Ржевский. – Да и не имеет смысла.

– Имеет, не имеет – неважно. Это просто невозможно. Знаете, что такое подобие? Подделка?

– Понятно, – сказала Истина. – Но мне кажется, что настоящая любовь навсегда. Она не может пройти-уйти, если она настоящая.

– Может, но есть ли что-то в нашем убогом мирке настоящее? – спросил Икс. – Мир полон фальшивой любви и ненависти. И слова такие, как настоящее, истинное так же фальшиво, как и все прочее. Эти слова подобны тараканам, которые прикидываются павлинами. У нас когда-то была неплохая песня: «Если ты таракан, не прикидывайся павлином. А если ты павлин, не симпатизируй таракану! Не симпатизируй! Не симпатизируй! Не симпатизируй та-ра-ка-ну!». В общем, надо быть самим собой и не смотреть на мир как на то, в чем можно жить и быть, пребывая в хорошем настроении. Мир – это блюз, который давно всем осточертел.

– У людей нет мира, кроме этого. И лучше любить данность, чем не любить ее, – сказала Истина. – Поймите и вы, что, не принимая наш мир, вы не даете ему шанс принять вас. Мир полон несовершенства, что приносит боль. Но попытка доброго отношения к павлинам и тараканам может сделать вас и спокойнее, и разумнее.

– Девочка моя, – сказал Икс. – Я любил мир в детском возрасте как место, где можно поесть мороженое, шоколадки и поиграть с друзьями. В подростковом возрасте, открыв пару прописных истин, о которых мне сейчас неохота говорить, я стал относиться к миру и к жизни как к неизлечимому безумию. И только спустя годы я прозрел: мир не безумен – мир скудоумен.

– Мне вас жаль, – сказала Истина.

– А мне вас. То, что я вам сказал, не просто треп и брехня спившегося гитариста, у которого все лучшее позади, а та горькая правда, которую открываешь и принимаешь, лишь будучи в зрелом возрасте.

К Иксу подошел облезлый кот, стал тереться о его ноги и задушевно мяукать. Икс встал в весь свой огромный рост, поднял кота за хвост и стал раскручивать.

– Вы думаете, он меня любит? Нет. Все его душевное мяуканье объясняется любовью к колбасе. Просто до него не доходит, что вместо колбасы, он получит возможность на несколько секунд почувствовать себя птицей, которую он не прочь задрать и сожрать. Правда, котик? – сказал Икс, и, раскрутив кота, кинул в давно выбитое окно заброшенного дома. Кот мяукал, как пел, и летел.

Икс опять сел на землю и сказал:

– А ведь люди еще лживее и наглее. И ничего не изменить. Ничего не изменить. И никого ничему не научить.

– Разве людей, пусть и немногих, невозможно научить любить или быть добрее друг к другу, менее корыстными? – спросила Истина, следя за полетом кота.

– Нет, – сказал Икс именно в тот момент, когда кот влетел в давно выбитое окно давно никому не нужного дома.

Икс уснул сидя, прислонив голову к стене арки, и не заметил, как влюбленные ушли, а кот, тот самый кот вернулся, чтобы тереться о ноги и мяукать.

17. Я дал своему лесному маяку имя – маяк счастья

За окраиной старого города начинался лес, в который и вошли поэт с возлюбленной, чтобы вернуться в лечебное заведение. Никто не пожелал им перед дальней дорогой «Яркой Луны!», но, несмотря на это, луна светила ярко.

– Посмотри какой прекрасный дуб, – сказал Ржевский.

– Ошибаешься, милый друг, это просто очень толстый клен, посмотри на листья, – сказала Истина.

– Все-то ты знаешь, – и Ржевский нежно и бережно обнял Истину и еще нежней и бережней поцеловал. Истина закрыла глаза и представила, как луна и солнце, сойдя со своих орбит, мчатся навстречу друг другу сквозь космическое-аллегорическое пространство, а примчавшись, сливаются, исчезая друг в друге.

Вдруг из чащи вышел опять лось и пошел перед парой возлюбленных, как бы приглашая их следовать за собой. И они последовали, тем более что он шел в направлении больницы. Может быть, и лось нуждался в лечении и заботе? Кто его знает? Что вообще известно о животном мире, кроме педантичных анатомических подробностях и противоречивых пикантных сведениях о поведении и повадках верноподданных Природы?

– Представь, что этот лось – король нашего леса. Все ему подчиняются, – сказала Истина.

– Да, а сейчас он осматривает свои владения.

– Нет, не так. Его выдал нам в провожатые сам Пан [19]. Он же должен покровительствовать тебе. Помнишь, ты рассказывал, как тебя приворожил роман «Пан» [20]. Разве этого недостаточно, чтобы заслужить расположение Пана?

– Возможно, – улыбнулся Ржевский. – Но я думаю, что Пан просто влюблен в тебя и посылает нам надежного проводника.

– Пан, – крикнула Истин. – У меня есть надежный проводник. Лучшего проводника, чем мой поэт, для меня нет.

Лось свернул в чащу.

– Пошли немного за ним, – предложил Ржевский.

– Пошли. Интересно, куда он нас заведет на этот раз.

Лось вывел их к странному строению. Оно напоминало маяк. Маяк в лесу.

– Я слышал про лесной маяк. Не помню, кто-то рассказывал о нем, но я не верил, – сказал Ржевский.

– Я тоже слышала. Маяк счастья. В нем живет какой-то человек, который когда-то был смотрителем маяка, а теперь перебрался сюда. Он понял, как ему быть счастливым – смотреть сентиментальные фильмы со счастливым концом и гулять в лесу. Кажется, его неплохо знает старуха Креветка. Хотя, может, я и ошибаюсь.

– Не знаю. Говорят, что он напоминает Франциска Васильнанду. И внешне, и внутренне.

– Глупости. Ничего общего.

Рядом с входом маяка – дверью, цветом и формой напоминающей гигантский лист, сидел старый человек и смотрел на звезды. У него была длинная борода и густые брови, почти как у старухи Креветки. Он был одет как дед, но с косынкой на голове. Видимо, он чтил Франциска Васильнанду.

– Извините, мы вам не помешаем, если поговорим с вами? – обратилась к нему Истина.

– Нет, – сказал человек. – Я Хэппи Энд. Очень приятно, что в такую ночь есть с кем поговорить. Ночь ведь создана не только для сна. Ночь создана и для разговоров. А что может быть приятнее приятного разговора с приятными людьми!

Хэппи Энд вынес из лесного маяка два симпатичных стула и предложил сесть на них.

Истина с Ржевским с удовольствием сели.

– Ваш дом похож на маяк. Есть какая-та связь или просто так кажется? – спросил Ржевский.

– Не кажется. Вы правы – это маяк. Маяк, который я решил построить в лесу. Давным-давно я был смотрителем маяка. И когда я смотрел на море, я мечтал о лесе. Долгие годы, смотря на море, я представлял себе лес, а слушая шум волн, представлял пение птиц. Все, что у меня было в душе, – это мечта о жизни в лесу и телевизор, по которому бы крутили всякие сентиментальные комедии и мелодрамы. И все, что я хотел, – это жить в лесу и смотреть сентиментальные фильмы.

– Вы так любите лес? – спросил Ржевский.

– Я обожаю лес. И когда мне представилась возможность оставить маяк и построить свой, я выбрал место, близкое к храму Двух Утешительных Истин Франциска Васильнанды. И когда я сюда переехал, я довольно быстро достиг счастья. Поэтому я дал своему лесному маяку имя – Маяк Счастья. В нем нет ничего особенного – неприметный маячок в лесу, в нем неприметный старичок-дурачок, то смотрящий сентиментальный и добрый фильм, то наслаждающийся лесом. Но этот маяк – именно то место, где я счастлив. Я не осчастливил никого кроме себя, но разве этого недостаточно для меня? Разве недостаточно? – спросил Хэппи Энд, пытливо вглядываясь в глаза поэта и Истины.

– Вполне, – сказал Ржевский.

– А как же люди? Как же другие? Вам все равно? – спросила Истина.

– Я всегда рад видеть других людей. И всегда готов поделиться секретом, которого нету. Смотри добрые фильмы с приятным концом и гуляй в лесу.

– То есть добрые фильмы – как бы идеализированный внешний мир. Внешний мир часто неспокоен, но в конце концов успокаивается, – сказала Истина. – А лес дает покой внутреннему миру.

– Да, наверное, так, – согласился Хэппи Энд. – Я всегда рад, когда меня понимают или стараются понять, даже если не совсем верно. Я, честно говоря, никогда не задумывался над тем, почему я достиг счастья после того, как перебрался в лес. Я хотел так жить и все. Может, это то спасительное ощущение-догадка, которое для многих незаметно, неслышно. Но когда ты день изо дня смотришь на море, ты начинаешь слышать в себе то, что при других обстоятельствах осталось бы неуслышанным. Ты разгадываешь себя. Скорее, даже разгадываешь код счастья в себе. Может, так я могу объяснить себя.

– Вы удивительный человек! Удивительный! – восторженно сказала Истина.

– Вы поэт! Поэт! – сказал Ржевский не менее восторженно.

– Нет, я просто счастливый человек.

И когда Ржевский и Истина покидали его, он сказал:

– Приходите еще. И… и… Мир душе вашей!

18. Новое – лишь вольная или невольная интерпретация старого

На рассвете Ржевский и Истина подошли к храму Двух Утешительных Истин, на круглой крыше которого сидела птичка и пела о чем-то своем. Затем к ней подлетела другая птичка, и они стали петь вместе. Иногда они прекращали петь и целовались. Обцеловавшись, они продолжали петь.

– Песню сменяют поцелуи. На смену поцелуям приходит песня, – сказал Ржевский и принялся напевать известную песню Арнольда Дезодоранта «Женщина, влюбленная в робота. Кис. Кис. Кис».

– Глупая песня, – сказала Истина.

– Вначале мне тоже так казалось. В нее надо въехать.

– А стоит ли игра свеч?

– Думаю, да. Она символична.

– Может быть, для подростков.

Влюбленные вошли в храм и сели напротив портрета Франциска Васильнанды.