– Что с тобой, парень, – хлопал по щекам сумасшедшего подошедший Арпад, -опомнись, друг наш, надежда наша, – повторял воевода, присев рядом с поверженным, – что же с тобой нам делать.
– Про сестру, ведьму, забыли мы, наставник. Ей весть пошлем, если она не поможет, и не знаю что делать, пусть Семеро решают тогда.
– Гун, неси бересту и писало, Кнут, Тал, Арий и Сирак поплывут за Элисией, подарки, несите все что есть у нас, мамонтов зуб, нефритовые чаши, все для Прях и для Мары. И ты Гун езжай, ты же друг его, и ты самый из нас говорливый. Но- будь осторожен, и Мары берегись, и если россказни про Эллу правда хотя бы наполовину, то больше помалкивай и на жалость дави, брат ведь заболел ее. Но кто знает, что с ней Пряхи сделали, – и Арпад схватился руками за голову, – я поплыву что отроков посылать, – и он вскочил с камня, но Катей и Тал его удержали.
– Атаман, – нельзя, ты обет дал, Остров не покидать без приказа Семерых.
Напор наставника ослаб, и он не рвался больше из рук своих дружинников, только переводил дыхание, и все смотрел и смотрел неотрывно на Улля, и поправил пояс с кинжалом, после заложил за ремень большие пальцы ладоней.
– Ладно, Гун, – вздохнул он снова, хотя этот вздох был больше похож на выдох кита, – ты справишься. Давай сюда бересту.
Арпад стал писать:
«Маре от Арпада поклон и привет.
Прошу прислать Эллу к нам на Буян остров,
С Уллем плохо, он сам не свой, одержим стал,
не узнает никого. На нее одна надежда, что его
вылечит»
– Вот, бери послание, – и он взял перстень, обмазал сажей, и поставил печать внизу надписи. Гун взял это послание, положил письмо в кожаную суму на боку, и отряд пошел за лодкой, стоявшей на берегу у пристани. Когда ватага пришла к берегу, Арпад подошел к отрокам, и обнял каждого на дорогу.
– На вас одна надежда, – и он слабо улыбнулся, – Илиос свидетель, такого здесь никогда не было. Не вздумайте утонуть по дороге, мы вас ждем с Девой Острова здесь. Возьмите пару острог на всякий случай, – и Пал положил в лодью два длинных копья. Тем временем юноши вытащили лодью на рейд.
– Ждите нас через четыре дня! – крикнул Гун, прыгая в лодку к друзьм.
– Давайте вперед, – и встал за рулевое весло.
Весла ударили в такт, вспарывая водную гладь Студеного моря. Стояло безветрие, как будто такую погоду наколдовали, и гребцы без устали быстро работали веслами, и уже показалась гора и вечные туманы Алатырь-острова. Качка была небольшая, и Гун заметил, что Сирак устал, заменил его на банке, и стал грести в паре с Талом. Оставалось уже недолго, показалась линия пибря, и неторопливые волны разбивались о прибрежные камни, вздымая кучи брызг. Вот еще и еще гребок, и лодка прошла по гальке, и отроки выскочили из лодьи, оказавшись по колени в воде, но кожаные штаны не давали проникнуть воде и намочить разгоряченные тела, но холод моря они ощутили сразу, и подхватив лодку за края бортов. Ноги отроков в сапогах скользили по камням под водой, воспитанники шумно дышали, и на крик: «И – раз!» рывком вытащили ее на берег, и пронесли ее на весу еще с десяток шагов, дабы волны не повредили суденышко.
– Что дальше, Гун, – спросил, как у старшего, Сирак, – остров запретный, мужчинам идти нельзя к их обители. Побывать на Алатыре? Никто и не поверит.
– Ну, гору отсюда видно, сейчас две остроги свяжем, а к ним мою куртку привяжем, тогда заметят.
– Неплохо, – похвалил Арий, – вот возьми ремень у меня запасной, – и протянул его товарищу.
Гун наклонился к лодке, достал копья, положил их на камни, выровнял, друзья поддерживали буевища, пока он их связывал ремнем, продев ремень в пряжку и затянул, а потом крепко обмотал копья, и получил пятиметровую рею, и привязял веревкой свою куртку, а рукава своей куртки тоже, и водрузил свое импровизированное знамя над собой, рядом встал Арий, поддерживая флаг слева, Тал встал с другой стороны, и не поверил глазам, ветер выгнул мех так, что из рукавов, мехового воротника и широкой полы одеяния Гуна получилось ЗНАМЯ ГРИФОНА.
Грифон грядет
Младшая воспитанница вышла из пещеры, открыв дверь и полог, снаружи было холоднее и неуютнее, чем у теплого очага, но ей надо было сходить к источнику и набрать воды. Девица поправила капюшон на голове, убрала косу под шубу, и взяв кожаные ведра, пошла к ручью. Она оглянулась, ей показалось, что вдали, на берегу, кто-то есть, и присмотрелась, и увидела на шесте рядом с фигурками людей, знамя из знамений. Знамя Грифона, руки разжались у девочки сами собой, и ведра глухо ударились о камни, и она стремительно распахнула дверь прохода, и помчалась по коридору, но не издала ни звука – сказались уроки Мары, и вбежала в горницу, отвесила поклон старшей, коснувшись ладонью правой руки пола, наконец сказала тихо:
– Грифон здесь.
– Ты что, Ута, – говорила тихо, но угрожающе Мара, – Уроков Прях много слышала на ночь? Завтра опять пойдешь ловушки острова обходить, – и все-таки привстала она с сиденья.
– Пошли, покажешь.
И они вдвоем прошли через коридор обители, и вышли наружу, к яркому солнцу из полумрака горницы. Ута показала рукой, где видела знамя, Мара туда повернулась, и увидела жданное- но- нежданное.
– Пошли девочка, взглянем, кого Лада сюда принесла.
И они пошли по камням, кое -где покрытым невысокой травой, и небольшими языками земли, где трава росла гуще. Мара в волнении сняла капюшон, ноги подгибались у нее в коленях, она боялась не удержаться и закричать, но Ута ее отвлекала, и при ней она не хотела показать свой ужас, и боялась увидеть, что должна была. Они подошли к пяти юным отрокам, один из которых держал в своих руках импровизированное знамя, а сам был без куртки на ветру.
– Привет вам, юные мореходы, – она присмотрелась к одежде и кинжалам, и сказала по-другому:
– Здравы будете, отроки избранного воинства, что взыскуете на скрытом острове?
– Пришли мы от Арпада, а зовут нас Гун, – юноша показал на себя, и положил флаг на землю, и одел куртку, – Это Арий, – он показал на отрока справа, – это Сирак, – показал еще на одного, – а это Кнут и Тал, – и указал на последних, и те тоже поклонились ведунье в пояс.
– Меня зовут Мара, – и ведунья заметила, как отроки вздрогнули, -и Ута, – показала на молодшую, которая зарделась под взглядами парней.
– Что за дело пытаете, или от дела лытаете, добры молодцы, – стала говорить она Высоким слогом.
– А отпусти ты с нами Деву – славницу свет Элисию, дабы излечила она брата своего Улля, воина отважного, и просят за это вся дружина могучая Алатырь -острова чудесного. А это, -и он показал на дары, и на чудесный индриков зуб, – дары вам от Семерых и Арпада и всей нашей дружины славной. И письмо от Арпада, – и отдал из кожаной сумы письмо.
– Что ты говоришь? – сразу растерялась Мара и перешла на обычную речь.
– Не узнает никого, наш удалец, как будто Гуси-лебеди его уже унесли в Царство Небесное.
– Понятно, вы лодку перенесите к хижине, и там ждите, – и она указала, куда идти, благо что жилище было недалеко, в пятидесяти шагах.
Отроки поклонились, и положив острогу в лодку, взяв лодку на плечи понесли ее к хижине. Дошли, положили судно кверху дном, чтобы высыхало от морской воды, и пошли в дом греться. Окна, закрытые рыбьей выделанной шкурой, пропускали мало света, но все больше, чем масляные светильники, но Гун достал один, зажег, и поставил за плошкой бронзовое зеркало, так что дома стало светло. Гун и Арий положили мешки с едой на скамьи, и стали доставать хеб, вяленую рыбу, а Сирак расставил черненые лощеные плошки, Тал разлил по деревянным ковшам квас из фляги. Когда все было готово, пятеро храбрецов сели вокруг стола, сняв капюшоны курток. Все наконец-то поели, хлеб и рыба после тяжелой работы-хорошая еда. Гун встал и провозгласил:
– Здесь собрались Ганы и Маны, что бы спасти Улля, который не раз нам помогал, а кого-то и от смерти спасал. За удачу! За нашу удачу!
* * *
Мара тем временем с Утой вернулась в обитель, и села в кресло в крайнем волнении. Всего Семеро ведуний сидели рядом, и одна из них Мара, и сучили шерстяные нитки. Они смотрели друг на друга, и боялись начать разговор первой, лишь у большинства нитки стали получаться неровными. Шана сидела рядом со старшей и шумно вздыхала, а Ирма стала вдруг подкашливать, изредко бросая на Мару выразительные взгляды, и наконец она, сказала:
– Надо мне идти. А то посмотрите, сейчас Пряхи пришлют послушницу, Эля могла что-то почувствовать.
Видела она Эллу очень редко, несколько раз в год, Пряхи ее не пускали к обычным людям. «Все равно надо идти, хоть целый день сидя.»
Тут от Прях прибежала послушница, Любава, и с порога закричала:
– Элисия рассержена, Мара, требует тебя к себе. Я ее такой не видела никогда, то всегда улыбчивая, а улыбается она красивая такая, а тут губы-в нитку, за косу свою держится, говорит глухо, незнакомо.
Все Семеро переглянулись, Ирма ухмыльнулась, но ни слова не сказала.
– Как ты и говорила, – сказала Шана.
– Надо идти, раз зовет, – усмехнулась ведунья, – а ты здесь оставайся, согрейся, Любава.
Она прошла через горницу, подошла к тайной двери, открыла, вышла и пошла по тоннелю в горе, поднимаясь выше. В руке у нее был факел, освещающий путь в кромешной мраке пещеры, и отсветы сталактитов, свисающих сверху, отражали свет факела, делая путь прекрасным и неповторимым. Горные кристаллы светились разноцветными огнями. Несмотря на лето, гора хранила зимний холод, так что шла она в шубе. Вот и подошла она к двери, обитой бронзой, двери спрятанной между сверкающими в свете огня сталактитами, так что отблески от них засвечивали глаза искателя, белыми, красными и золотистыми огнями, и он просто никогда бы не увидел эту тайную дверь. Она прошла, между ними, и три раза постучалась, и ей открыли. Около двери стояла послушница, а в креслах с высокими спинками сидело трое и одна, Пряхи и Элисия. Все были одеты в строгие вязаные льняные темно-серые платья, пожилые носили косынки, покрывающие волосы, и были видны лишь височные кольца на висках, Эля была с непокрытой головой, на лбу была золотая тика, на висках блестели по четыре золотых височных кольца с каждой стороны, на шее ожерелье, а на плече поверх платья золотой браслет в виде двойной спирали, носила она и серьги. Ее длиннейшие светлые волосы ничуть не потемнели от возраста, и были убраны в одну косу сложным плетением. Она смотрела строгими глазами на Мару.
– Привет вам, Пряхи и тебе Элисия, – и поклонилась им в пояс.
– Пришла я вам с просьбой от Арпада атамана Буян – острова. Беда с Уллем, братом Элисии, захворал он, не узнает он никого. Вот и просит атаман прибыть на остров Эллу вылечить брата, посольство прислал, пятеро отроков. Вот и письмо от Арпада, – и отдала ведунья Элле письмо.
Мара взглянула на Элисию, и не узнала, то было лицо рассерженной девушки, а тут вскочила, брови домиком, лицо побледнело, подошла к ней, а скорее подбежала и забрала грамоту не читая. Взглянула в письмо, лицо посерело, даже веснушки пропали, рот скривился, вот-вот заплачет, но сдержалась, выдохнула только:
– Через два дня на третий готова буду, пусть ждет дружина. Спасибо, что пришла сразу, Мара. Как чувствовала, что неладно все. А мне собираться надо.
– Подожди, – сказала при ней одна из Прях, – спросить надо, гадать буду я.
Лицо Мары напряглось, сейчас колдуньи возьмут кости, с особыми, священными буквами на гранях, и будут Змея, или Змею- Скоропею вопрошать, ведь будущее и прошлое никто кроме его не ведает, ибо он сам и Время есть. Отошла колдунья, достала резной дубовый ларец, и вынула из него таблички из кости с вырезанными на них знаками, переложила кости в высокий сосуд, и стала трясти его, обращаясь к богам, Илиосу и Лето, а также к Кроносу-Змею, или Скарапее, что бы раскрыл тайное.
– Подойди, – Пряха повернулась к Эле, – ты гадать станешь, пора уже. Встряхни кости, обратись разумом к богам, спроси о чем думаешь, и ответ проси, и подумав доставай три кости правой рукой, не смотря в сосуд. Приступай, – глухо закончила Пряха.
Элла чуть побледнела, задумалась о чем -то, так что и глаза стали неживыми. Потом взяла сосуд деревянный, встряхнула несколько раз, постояла немного, задумавшись перебирала секунду сосредоточившись и наконец, достала три кости со знаками, и не смотря на них, отдала Пряхам. Те окружив послание божества, долго смотрели, что-то бормотали, наконец, изрекли слово:
Брат разум потерял
И сердце стало ледяное
Что б прежним снова стал
Сердце нужно рядом лишь родное
– Нельзя тебе ехать девица, а нужно, – закончили Безымянные.
– Я пойду, Свет Элисия, прости за недобрую весть, – поклонилась ей Мара.
– Пока не умер, все исправить можно, – тихо молвила Элисия.
Мара повернулась, послушница открыла ей дверь, и подала пылающий факел, и ведунья пошла обратным путем. Вошла к себе в горницу, погасила факел, в покоях горели масляные лампы, зеркала отражали огонь и освещали все в желтоватый свет, сняла шубу, но все равно стало зябко и неуютно. В кого превратилась Элла? Маленькая была хохотушка, а здесь просто кремень стала, воля ее и скалу в пыль сотрет. И Пряхи смотрят на нее- не насмотрятся. Сама бы поплыла, да нельзя ей остров покидать. Спать пойду, утро вечера мудренее. Послушницы смотрели на нее во все глаза, но ни слова не сказали. Она прошла мимо них, и легла спать. Так ничего ей в ночь Лада не показала, знать не ей было Улля спасать. Так и прошло два дня, послушницы обходили остров, собирали рыбу из ловушек, часть добычи Мара велела отдавать ватажникам. Прошел последний день, не спалось ведунье в ночь, и ворочалась, и одеялом меховым укрывалась, а заснуть так и не смогла. Только она умылась, как раздался стук в покои с тайной стороны, и одна из девочек кинулась открывать, и вошла сама Элла, с послушницей, которая тащила короб вязанный из лыка.
– Мара, отправь к Пряхам помошницу, пока я не вернусь, старые они, – вздохнула она, – помогать надо.
Подняла Мара глаза на Близнеца, а краше в Лед кладут, к Матери. Круги легли под глазами девушки, вся бледная стояла перед ней, только глаза ледяным огнем горят.
– Хорошо, все сделаем.
– Веди на берег, я собралась, – сказала Элла усталым голосом.
Но украшения все на ней были, что бы положение не уронить, и впечатление должное на отроков произвести, оделась хорошо, в длинную меховую куртку и на ногах сапоги мягкие меховые.
Мара оделась, и позвала с собой двух воспитанниц:
– Ута, и Вила, соберите поесть короб для отроков, одевайтесь быстрее и со мной пойдете.
Девушки-воспитанницы только таращились на Элисию, никто и ни слова не произнес, только делали страшные глаза, да суетились, собирая еду в дорогу. Но собаки, потомки тех, старых, примчались знакомится к Эле, тыкались ей черными носами в ладони, все вставали на задние лапы, упираясь передними ей в шубу, норовя лизнуть девушку в лицо, и униматься совершенно не собирались, тогда девушка села на корточки, погладила каждую, что -то шепнула на ухо обоим, и те успокоились, легли рядом с ней, только частенько поднимали морды к Эле-не уходит ли? Наконец все было готово, и вышла из горницы наружу целая процессия-впереди собаки, за ними чннно следовали Мара и Элисия, а за ними воспитанницы с коробами. Шли они к хижине, по каменистой почве острова, с кое-где растущей травой. Вот и показалась хижина, дым поднимался над крышей, один из парней был на улице, и увидев женскую процессию мигом влетел в хижину, и из нее одеваясь на ходу, вышли все пятеро отроков держа поклажу в руках, и к ним было кинулись, облаивая собаки, но Элла лишь крикнула: «Стоять!», как мохнатые сторожа вернулись с полдороги к девушке, сразу же признанной хозяйкой.
Элла подошла первая, не замечавшая, как спешат, и другие почти бежали за ней, а послушницы раскраснелись, неся всю поклажу.
– Здравствуйте, добры молодцы, – и она поклонилась им.
– Здравствуй краса-девица, – только и смог проговорить Гун, кланяясь, и другие ватажники поклонились вместе с ним.
– Я – Элисия, та кого вы ждете, со мной поплывет Лия, послушница Прях, – представилась она.
– Это вам всем, на дорогу, – сказала Мара, и жестом указала послушницам положить короб рядом.
– Спасибо, госпожа, – поклонился Гун, – потом очаг послушницы не погасят? Мы бы хотели, прямо сейчас отправится в путь, а то вдруг ветер поднимется.
– Хорошая погода будет, – глухо сказала Элла, – море будет тихое, – повернулась и села на скамью рядом с домом, а послушницы пошли гасить печь, а отроки складывали вещи в лодку. Наконец все было готово, и воины потащили лодку в море, а Элисия подошла прощаться к Маре.
– Вернусь я скоро, спасибо, что помогла, – и неловко подойдя, обняла и поцеловала Мару в щеку, та ответила, и поправила сбившиеся волосы девушки.
– Тебе всегда я рада, – ответила Мара,
– Рада это другая будет, потом она придет, – подняв ставшие на миг неживыми глаза сказала чужим голосом Эля, – вернусь я скоро.
Повернулась, и подняв полы шубы и платья, зашагала вместе с Лией по соленой воде, и будучи по колено в воде, забрались в лодку. Гун и Арий выпрыгнули в воду, подняв тучу брызг и стали толкать суденышко в корму, и вскоре лодка закачалась на спокойной воде, а юноши забрались на борт, и сели на свои места, и начали грести. Элла с Лией сели на скамьи в середине лодки, и ведунья стала проверять вещи в коробе, при этом она откинуля капюшон своей шубы, и Гун смог рассмотреть ее получше. Она была очень высокой, чуть ниже ростом Гуна, и на голову ниже своего брата, волосы очень светлые и необыкновенно длинные, и то бы не мешались, убраны в косу. Лицо красивое, но необычное для ганов и мансов- такие чаще встречались у магов на Каме- курносая, глаза глубоко посажены, брови очень светлые, подбородок чуть скошен, губы красивые, крупные. Сейчас она была очень серьезна, проверяя поклажу, а Лия настороженно смотрела на хозяйку, и облегченно выдохнула, когда ведунья вытащила край грубой рубашки и удовлетворенно кивнула головой, и улыбнулась. Улыбка необыкнвенно красила ее, хоть рот был крупноват. Затем они опять перевязали короб, положив его на место, и вдруг Элла повернулась к Гуну.
– Надеюсь, понравилась, – ехидно улыбнулась Элисия, а старшина вздрогнул.
– Конечно, очень красивая девушка, ты свет Элисия, – выразился возможно витиевато Гун, и как можно изящнее, как ему тогда показалось, и кивнул головой.
Элла кивнула в свою очередь и глаза ее смеялись, но она сдержала свои дрогнувшие губы, и спросила:
– Что с братом произошло? – спросила она уже глухим голосом.
Это произошло после испытанием Лабиринтом, никто его не прошел кроме него, он пошел последний, глаза его были завязаны…
* * *
Улль смотрел на хитрые загородки выше роста человека, что бы испытуемые не могли видеть путь в Лабиринте. Он посмотрел на уставших товарищей, никто из них пройти не смог, и их вытаскивали из Священных путей при помощи лестниц.
– Ну давайте пойду я, буду за вас стараться, – и засмеялся, что бы поддержать друзей, сидевших с хмурыми лицами. Он пошел мягкими шагами по каменистой почве острова, медленно перемещаясь к манящей и пугающей головоломке. Вот отделяет его пять шагов, четыре, три, два и – он очутился внутри загородок, с закругленными стенами выше его роста, и серое небо Буян – Острова было видно, и это с одной стороны его успокаивало, с другой – ему было трудно сосредоточится, освободится от малого, и понять главное, он старался войти в особое состояние, и погрузится в мир чувств из чувства мыслей, и понемногу он смог сделать это, оторвался от давления своего ума, и доверился внутренним ощущениям. сделал шажок влево, закрыв глаза, сделал два шага вправо, то, что нашептывали ему Голоса, и так и двигался, практически в тане, доверившись внутренней музыке, которая звучала в его теле, продвигая его вперед и вперед, Улль шел и шел, будто продвигаясь в масле, в чем- то тягучем и вязком, не торопясь и не медля. Он как будто воспарил к небу, но он не видел узор Лабиринта в явном виде. Его чувства приобрели невиданную легкость, он не чувствовал тяжести своего тела, а уподобился бабочке, или листу дерева, ведомому лишь ветром, и он, влекомый этим ветром, продвигался к выходу, столь желанному многими, и ставшего недосягаемым для всех остальных, кроме него, Улля, одержимого, он шел и шел, и вышел из Лабиринта. Его друзья видели, как он выходит спустя пару часов, идя странной, будто парящей походкой, шаги его стелились по земле, а сам был подобен не человеку, а скорее мотыльку, летящему на огонь.
Друзья бросились к своему высокорослому другу, Улль был выше всех на полголовы, кудри его развивались ветром, сам он никого и ничего вокруг не замечал, обернулся к друзьям, подбежавшим к нему, не узнавая никого больше. Гун попытался хлопнуть его по плечу, в знак восхищения, все улыбались и радовались, что один из них прошел испытание, а Улль, как в борьбе, как в схватке, уклонился, сделав лишь шаг в сторону, и посмотрел на Гуна, не узнавая его. Парень смотрел на друга в ужасе, и попытался ухватить его за плечи, и великан уклонился и тут.
– Что с тобой, – закричал в страхе Гун, – Арпад, иди сюда! Пал, Гнур! Помогите!
– Кто вы такие, – наконец открыл рот Улль, – что вы тут делаете? По какому праву вы со мной речь ведете?
Улль совсем сошел с ума, разговаривал со всеми лишь в повелительном тоне, как господин, и когда старшие подбежавшие дружинники пытались скрутить его, раскидал их всех, и лишь потом сетью удалось его связать и отнести в горную обитель. Семеро подошли к нему, посмотрели, и дали ответ:
– Шлите гонцов к Маре за Элисией, она лед ему из сердца уберет и сердце растопит.
