На следующий день у меня сломался компьютер. Как всегда в мае – рефераты-курсовые, все надо. Настроение упало ниже ватерлинии, поэтому с девчонками мы выпили две бутылки вина на троих, а утром отец назвал меня пьяницей.
Рита пришла раньше Ани, и поначалу нам было как-то неловко вдвоем. Разговор скакал с Аньки на ребят и обратно. Мы сидели в моей солнечной комнате за маленьким столиком на колесиках. Был крабовый салатик, нарезка и фрукты. Анька пришла уже под шафе – со дня рождения мамы. Я старалась не думать ни о сломанном компе, ни о Славе с его предложением руки и сердца, ни о предмете моего обожания и его блондинке. Кажется, мне было хорошо и весело, насколько это возможно, когда стараешься о чем-то не думать. Девчонки обсуждали общую знакомую, с которой у Анны разладились отношения, а Рита только начала с ней общаться. Аня поражала меня то своей осознанностью, то буквализмом. При ее незаурядном уме и эрудиции, она казалась человеком приземленным. Во всяком случае, в стихах и песнях она не видела десятого дна и толковала их на редкость примитивно. Что до осознанности, она выдала фразу, которая до сих всплывает у меня в голове: замуж выйду, детей воспитаю, а когда буду им уже не нужна – монашество приму. Кажется, у нас с Марго отвисли челюсти. Вот это видение! Вот это планирование! А я не знаю, что будет завтра, как жить и о чем мечтать. Мы не обсуждали это с Ритой, но я чувствовала – ее волнуют те же мысли. У нас похожие ситуации, и это пресловутое замужество замаячило перед носом. Еще жизни не было, всего девятнадцать, а уже такая кабала!
Аня же стала рассуждать о том, какой она была бы требовательной мамой, потому что ребенка надо как можно большему научить до десяти лет, чтобы он мог выбирать. Сама она чем только ни занималась – и танцами, и шитьем, и графикой, и языками. Все ей удавалось, все до конца доводила, всему время уделяла. Только со стихами как-то не шло, и она все еще печалилась по этому поводу. И по поводу влюбленностей тоже. Зато – сразу замуж.
Дли Риты фраза «полжизни отдать за» была более характерна. Признаюсь, она тоже не вызвала у меня понимания. Лишнее доказательство того, что дружба – не про понимание. Это, по сути, такая же химия, как любовь, только слабее. Мы зачем-то нужны друг другу на определенном этапе. И все дается нам на время, включая саму жизнь, поэтому я решила не унывать из-за расставаний и невозможности удержать людей. Теперь я Рите нужна куда больше, чем в юности, и смысл тут чисто практический. Во взрослой жизни именно восторженная раздолбайка Рита оказалась человеком практическим и приземленным. Это имеет мало общего с эрудицией, умением логично рассуждать и убедительно звучать. Тут скорее дело в смелости и быстром принятии правильных решений. Риту этому научило материнство.
Тогда же мы ничего этого о себе не знали. Нам было по девятнадцать, мы учились на втором курсе и кажется, до конца вуза можно было и не волноваться ни о чем, но…
– А пойдемте погуляем? – предложила я.
Погода чудесная. И мы по привычке пели песни «Арии», хотя, как мне казалось, Марго этого стеснялась. Прохожие на нас косились, мальчишки что-то кричали, а пьяные дядьки недоумевали, но отвешивали комплименты. Утро понедельника наступит только завтра, а дома еще есть бутылка вина.
2020
Брюс Дикинсон пел о «перемене сердца». До сих пор не ведаю, как перевести это красиво, но мысль я, кажется, уловила. Быть может, ошибаюсь. А дальше все грустнее «Скорпы», в обновленном на тот момент звучании, пели о том, каким холодным стал бы мир без мечтателей вроде тебя. Тему продолжали Aerosmith, а дальше…
– Мне она всегда нравилась, – Слава увеличил громкость на песне Элтона Джона You’ll be blessed, – а ведь не положено, правда? Он же не рокер и вообще голубой!
Я расхохоталась. Интересно, много ли у нас таких тайных любимых песен?
Мы сидели в его машине и слушали мою подборку. Я не могла пригласить его к себе, а у него в этом городе нет собственного дома. На улице слишком холодно и дождливо, чтобы гулять.
– Одуванчики такие огромные! Никогда не успеваю налюбоваться этим временем – оно так быстро улетучивается!
Мне всегда казалось, что май слишком ярок для меня. К моим упадкам духа скорее подошел бы ноябрь или март, но теперь я передумала: они бы на меня еще больше тоски нагнали, тут хоть красота вокруг и ароматы дивные.
Как-никак у меня день рождения, а мне даже некуда деть старого друга. К родителям? – одно дело за сараем, другое дело – в комнату. В свою подростковую, эклектичную комнату. Плакатов там поубавилось, но гробы-колонки и одноместная кровать говорили обо мне больше, чем слова. Да и как мои к этому отнесутся? В качестве кого он пришел? Зачем вы встречаетесь?
– А это кто, «РЭМ»?
– Нет, Фил Коллинз.
Он тоже не потрудился сказать «ар-и-эм», такой же ленивый как я.
– На самом деле, мама была бы рада тебя видеть, – сообщил он через минуту.
Я спросила, как она. Он ответил, что все, слава Богу, хорошо. Стинг интеллигентно ввернул свою сердечную песню (Shape of my heart).
– Слав, скажи… – я повернулась к нему насколько было возможно, – если бы не карантин, ты бы уже уехал?
Он молча глядел, как ползут капли дождя по стеклу. Сумрачный день из серого превратился в свинцовый с отблеском синевы.
– Ты не представляешь, как все изменилось после нашей встречи, – промолвил он, наконец, – да и эта эпидемия вскрыла многие нарывы, прояснила многие загадки, сообщила правду о людях. То, что казалось важным, обернулось пылью. Не знаю, что сказать. Мир уже не будет прежним. И глобально, и локально.
Я услышала его. Так же мне думалось и про песню Дикинсона – передать не могу, но смысл поняла.
– Мой мир тоже не будет прежним. И это не возвращение, хотя в первые минуты мне так казалось. Возвращение в прошлое, лет на пятнадцать назад. Но нет, туда нам уже не вернуться. Все равно будет по-другому.
Он вздохнул, а я поспешила объясниться:
– Не в смысле у нас что-то будет… в смысле… просто, будет… у меня, у тебя, неважно. Может, кризис дня рождения? Такая невнятная цифра и такой же страх, как в юности. Хочется на что-то опереться. На время, когда была счастлива с учетом пройденного опыта, что ли…
– Я понял, – он усмехнулся и опустил глаза, – А почему не у нас?
Тишина.
– Ты разве не думала о нас? – он положил руку мне на колено.
Как я могла не думать? Ни о чем другом и думать не могу с тех пор, как увидела его.
– А как же грабли? Одна река и прочее?
– Грабли… грабли – это сурово! – он рассмеялся.
Rasmus заблеяли Sail away, и Славка возмутился: что, мол, они тут делают. То же, что и Элтон Джон. Будь я одна, лежала бы на полу в своей комнате и ревела. А с ним смешно слушать самый депрессивный депресняк.
– Жизненный опыт – это когда наступаешь на грабли, а ты уже в каске! Подумай, подумай.
Я поинтересовалась, что думает он. Было бы логично завести про разность наших жизней, про кучу прожитых отдельно друг от друга лет, про разные города, наконец, про старые обиды. Но все это казалось таким несущественным, таким пошлым, надуманным и мелким на фоне надвигающейся неизвестности и угадываемой за ней катастрофы. Может, это просто страх? В моем случае вполне понятный бабий страх одиночества, нищеты и старости. А он? Чего боится он? Тяжелые времена одному пережить проще, когда ни о ком душа не болит. Война со всех сторон, а я опять влюблен… что ты будешь делать? – звучал в моей голове «Сплин».
Но на этом диске русскоязычных нет и тему сердечности и мечтательности продолжили Forgive-me-not.
– Ты какая-то нервная и мрачная, – заметил Слава, – впрочем, ты и в юности особой веселостью не отличалась, но ребята мне говорили, что ты изменилась. Полюбила яркие цвета, стала иначе одеваться.
Я пожала плечами – мол, да, было такое, и до эпидемии, до этой непонятной ситуации у меня были какие-то планы и надежды. Не скажу мечты – они давно превратились в цели и их просто достигаешь. Теперь же и на работе не поймешь что, и с личным все глухо, и книги мои как были нужны только мне, так и остались. А жизнь проходит. Кто знает, сколько времени осталось…
– Да брось ты! Пусть другие помирают, а ты даже не думай об этом.
– Я всегда чувствовала, что времени мало и мне надо многое сказать. Поэтому я написала впрок – можно теперь заняться изданием. Ну да ладно, это все ярмарка тщеславия и вопли выжившего ребенка.
Он спросил, что с работой – ведь работаю я в Минздраве и на нас эпидемия должна повлиять благотворно. О чем мне волноваться?
– Сейчас врачи вновь стали героями, им платить надо и много. А простых сотрудников сокращают. Боюсь, попаду. И на что тогда жить в этой новой квартире? Ой, Слав, я нашпигована страхами под завязку! Я всего боюсь… никогда бы не подумала.
– Чего же еще?
Этот вирус многие иллюзии развенчал. Особенно иллюзию безопасности. Безопасность якобы обеспечивают деньги. Пока есть работа – все будет хорошо. А чтобы работа была всегда, надо делать карьеру, быть нужным. И где-то в интернете есть счастливые люди, которые вышли из говна и теперь живут в Майами, зарабатывая сколько-то там миллионов в год и за умеренную плату готовые всех этому научить. Ведь хорошо же иметь просторную квартиру, заниматься любимым делом, а не таскаться на каторжную работу; хорошо дать лучшее образование детям, носить одежду, которая действительно нравится. Все это хорошо, и я в какой-то момент поверила. Считала себя неудачницей, потому что этого в моей жизни нет, и стала внушать себе и людям, что все можно изменить, главное – захотеть. Но вот одна бактерия – и мир остановился. Где работа, где деньги, да и кому теперь нужны тряпки, если некуда пойти? А лучшее образование – если не знаешь, что будет завтра и как жить дальше? Радует, что есть сбережения и хоть год или два можно прожить на них. Копила я на ремонт в новой квартире. Моей квартире. В городе, чтоб на работу удобнее было ездить и перед друзьями не краснеть, что с родителями живу. Теперь все резко утратило ценность. Все это кажется таким пшиком, таким фуфлом!
Может быть, у людей в интернетах есть капиталы во всех банках мира, может, и карантин легче пережить в большом доме, чем в крохотной квартире, может, онлайн-бизнес по-прежнему приносит доход, но эти люди где-то там и я больше им не верю. Где-то здесь есть одинокая мать, у которой вот-вот умрет отец, и она останется одна в огромном старом доме. Где-то здесь и многодетная мать, у которой ребенок болен ДЦП, и она попросту забыла о своей жизни и своих желаниях. Еще одна мать с двумя пацанами осталась одна на библиотечном жаловании. И еще одна – тоже с двумя – на детсадовском. Инвалиды с высшим образованием, вынужденные работать на квотированных местах за унизительную зарплату. Вдовы, посвятившие себя любимому делу, которое перестало приносить доход, а накоплений не было – только сдавать металл, что у мужа в гараже завалялся. Бездетные старухи. Вот какие люди меня окружают. Работая в Минздраве, я видела тысячи жаждущих и страждущих, и почти всем нужны хорошие врачи и качественные лекарства.
– Сейчас всем страшно, – резюмировал Слава, – даже одиноким мужчинам, которым нечего терять. Зато мы вновь почувствуем вкус жизни и научимся ценить здоровье и свободу передвижения.
Я кивнула. В конце диска остались только женские голоса – Nightwish, Celtic spirit, Милен, Селин.
– Это песня из «Титаника» что ли? – он рассмеялся.
– У меня тоже есть свои секреты, – главный заключается в том, что я над ней постоянно реву. То ли голос такой мощный, то ли текст, то ли музыка нервы щекочет. Наверное, все вместе.
– Вижу, ты в соцсетях постишь «арийское» старье, сам с удовольствием посмотрел. Жалел, что без тебя.
– Я бы тоже хотела посмотреть это с тобой.
Я скучаю не по себе-подростку, не по старым добрым временам. Я скучаю по себе счастливой. По той, которая верила, что все впереди и все будет хорошо. По той, которая не боялась жить и для которой не существовало неопределенности. До института было еще далеко. «Ария» еще не распалась. Друзья рядом. Родители молодые. И каждый день подарок, ожидание чуда и вера в то, что это чудо непременно случится. Я скучаю по той себе, которая умела так ярко чувствовать и так бурно радоваться, в дневнике которой частоколом стояли восклицательные знаки. Я скучаю по себе нужной и любимой. По себе беззаботной. Вопрос денег меня не касался и, возможно, для дальнейшей жизни было бы лучше, если бы я еще подростком начала работать. Определенно, я бы ценила деньги, умела бы зарабатывать. И теперь не скучала бы по той, которая во всем этом не нуждалась… или все равно скучала бы, потому что в шестнадцать лет любой опыт впечатывается навеки лишь потому, что он первый.
– Слав, если бы не ты, я не знаю, как жила бы, – быть может, зря я? Ведь мы уже чужие люди, между нами пропасть лет, а я говорю с ним так, словно мы только вчера попрощались, – я не верила, что в моей жизни будет что-то хорошее. И вдруг снова увидела тебя и осознала, как много уже было, а я не умела ценить. Наверное, большего мне не причитается.
Он, конечно, стал вправлять мне мозги – мол, что за глупости, ты молода и красива, все эти нагнетенные страхи пройдут вместе с эпидемией и все станет как прежде. И не такое переживали – чума, холера, войны, а уж как нашему народу досталось, да как тебе не стыдно!
– Мне кажется, это и есть война. Просто раньше все было ясно, а теперь – все это к чему-то идет, и все это чувствуют. Если раньше мы жили ради светлого будущего, верили в это – хотя бы наши родители, если уж не мы, то теперь всем очевидно, что дальше будет только хуже. Даже дети это понимают. А потому ничего не хочется, ни в чем не видишь смысла. Тем более, когда настоящим жить не дают. Человечество устало.
– Это ты начиталась всякого шлака в интернете, – отмахнулся Слава, – оппозиция и прочее, многие недовольны. Это справедливо. Но давай решать проблемы по мере их наступления. Раньше ведь ты так и делала, откуда вдруг паника?
Он улыбнулся и пристально посмотрел на меня. Стало легче и теплее.
– Ты всегда готов был ринуться в бой за правду – с чего вдруг стал таким конформистом?
– Я не стал, – он усмехнулся, – просто не вижу смысла себя накручивать. Прибереги энергию, когда надо будет что-то решать и действовать. Пока отдыхай. На самом деле, для многих это спасение. Я и сам понял, как умотался.
Мы работаем теперь с десяти до семи и научились дышать ушами. После перчаток весь вечер кажется, что руки чем-то воняют. Я бы и рада отдохнуть, но не так, чтобы сидеть в четырех стенах.
– Ладно, давай не будем об этом, – предложил Слава, – моя мама телевизор смотрит бесперебойно и потом начинает на меня все это выливать. У меня уши набухают, мозги уплывают, а она меня ругает, что я ни во что вникать не хочу.
Это на него не похоже.
– Как видишь, наша встреча и на меня произвела сильное впечатление. Стало не до ерунды всякой.
Хороша ерунда – жизнь и здоровье. Впрочем, мне тоже не до этого. Если раньше думала – заболеешь так и сдохнешь быстрее, не за что цепляться. А теперь в хорошее верится. Не надо ставить крест на своей жизни – вдруг что-то еще ждет за поворотом?…
2003
Полжизни назад я получала медаль в кинотеатре «Родина». Серебряную медаль, потому что «четверка» по математике и поставили мне ее умышленно, дабы я не ездила писать работу в чужую школу, где никто не поможет. В нашей же помогали буквально все и сочинение по литературе за меня написали. Нет, не потому, что я тупица, я и сама написала – сидела там с девяти утра до трех дня, лопатила тома «Войны и мира». Просто требования, которые предъявляли к работам медалистов, мягко говоря, не соответствовали жизненному опыту и мышлению семнадцатилетнего человека. То, что он отличник, не делает его ни философом, ни пережившим холокост.
Полжизни назад был один из самых счастливых дней моей жизни. Это какая-то стадионная фигня, когда играет светлая музыка, все нарядные и завершается важный жизненный этап. Невольно начинаешь проникаться. Помню такое же – пять лет спустя на церемонии вручения дипломов под Ванессу Мэй. Куда там! Аж слезы на глаза наворачивались. В семнадцать я, конечно, не была такой циничной и думала, что счастлива без всяких манипуляций. Быть молодым, быть влюбленным, быть в Париже. Впрочем, и первых двух пунктов хватало.
На вручении медали ко мне подошла девушка с завитыми светлыми локонами и в кремовом платье.
– Дана, ты, должно быть, не помнишь меня. Люда Вержиковская, мы в садике вместе были.
Да, за десять лет мы здорово изменились, надо полагать. Люда меня бы тоже не узнала, но услышала мое имя. Я удивилась, что упустила ее фамилию – такую не забудешь.
– Ее, как обычно, исковеркали, – махнула она рукой.
Телефон у нее не изменился. Когда мы были детьми, я звонила ей, и мы о чем-то болтали. Люда была очень умная и старательная. Мы не только в садике вместе были, но и в первом классе школы. Все у нее было в образцовом порядке, каждую букву она выводила, как японский иероглиф, но отличницей по итогу года почему-то стала я, а не она. Хотя учеба давалась мне тяжело, и я все делала левой ногой. Почему так? Впрочем, и сейчас замечаю такую тенденцию: один дурью мается, поет под караоке на камеру и собирает лайки, а другой из последних сил пытается откопать в себе талант и трепеща записывает на видео монологи, которых совершенно не чувствует – и, разумеется, в ответ тишина. Однако порой трудолюбие перевешивает талант – такие истории мы тоже знаем. Иногда мне кажется, у меня так с писательством. Нет жизненного опыта, фантазии и любви к людям, есть только хорошая память и крепкая задница. Я не самородок, я пахарь. В других областях могла бы добиться большего, но мне это неинтересно. Все, что дается легко, меня не занимает.
Итак, Люда. Я уже фантазировала, как позвоню ей и предложу встретиться – хоть в том же «Прокофии». После стольких лет, просто не верится! Посидим, поболтаем. Как у нее складывается жизнь?
Однако после телефонного разговора стало ясно, что встречаться нет смысла. Поговорили суховато, мне тяжело было привыкнуть к ее быстрой речи. Она собирается поступать на математический, училась в самом казарменном лицее, где люди могли купить медаль, а потом проспать ее вручение. Я слушала ее и чувствовала себя инопланетянкой. Чего-то я не понимаю в этой жизни, засиделась в своей деревне.
Она тоже не предложила встретиться. О чем нам говорить?
В тот день в конце июня Слава сдавал какой-то суровый экзамен по химии. Третий курс, не хухры-мухры. Он, естественно, хотел присутствовать при эпохальном событии, но не смог. Да и что бы он там увидел? Меня в вельветовых штанах и фисташковой блузке? Я наотрез отказалась от выпускного платья. Каждая девочка была одета на две зарплаты. Наверное, так на собственную свадьбу не нарядишься. Меня же мама подкрасила, волосы, отросшие до середины спины, я собрала крабиком на макушке и вместо приличных туфель, которых у меня не было, надела демисезонные черные ботинки.
Еще нам вручили билеты на рок-фестиваль, имевший место в тот же вечер. Билетов на одну персону целых шесть – видимо, не жаждали горожане его посетить.
Домой я возвращалась одна, после того как мы с мамой попили чая в «Прокофе», и она уехала на работу. Я стояла всю дорогу в душном автобусе, который еле тащился по пробкам, поэтому домой пришла слегка одуревшая, но счастливая. Переоделась в «арийскую» футболку и черные бриджи, что-то съела и позвонила Славе.
– Давай Риту и Рому на фест позовем. Сходим, раз уж билеты халявные?
Слава был в ауте после экзамена и никуда не хотел – разве что со мной повидаться, тихо поваляться и послушать музыку.
– Ну, солнц, у меня сейчас такая жажда деятельности!
– Проще говоря, эйфория, – он рассмеялся, – ладно, давай я Ромке позвоню, он вроде уже сдал. Если они с Марго согласны, пойдем.
Я предложила Аню взять. Это было Славе безразлично – только парня для нее нет. Вот уже год не могут найти – на их факультете их полно, но почему-то Ане никто не люб. Показывали ей ненавязчиво кандидатов, и она многим нравилась – она, в отличие от нас, пацанок, похожа на нормальную женщину. Но все мимо кассы. Любовь ей подавай, чтоб крышу сносило и кишки выворачивало. Книжек начиталась.
К Ане я пришла с чипсами, сухарями, колой и гитарой. Играть мы не умели, но таскали СДГ с собой везде. СДГ – это «сраный дедушкин гитар», как назвал это чудо один блогер. Бутылка водки на авито или две тыщи за новье. Тогда же компьютер был только у Ани, интернета не было ни у кого, а что такое блогер, мы понятия не имели. Может и не существовало их тогда? В общем, некому было открыть глаза на наши эксперименты, но мы возомнили себя творческими людьми и мечтали о группе. Мне это казалось смешным, но я помалкивала – и так скучная. Инструментов нет, играть никто не умеет, зато уже решили, что делать с доходом и в чем выйти на сцену Лужников.
Анина мама до сего момента не видела меня такой светлой и энергичной. Сказала, что я их тоже зарядила и порадовала. На концерт подруга идти не хотела, но я уговорила – что дома-то киснуть? Пятница, вечер – выползи, пообщайся.
– Опять сватать меня будете?
– Не будем! – пообещала я. – Славка сказал, что кавалера для тебя не найдется, так что расслабься.
– Ну ладно. Тогда пойдем.
Мы встретились с парнями и Ритой возле моего будущего института. Предварительно я купила пива и еще сухариков и чипсов.
– А может ну его, этот провинциальный рок? – зевнул Рома. – пойдемте в лес и все там сожрем!
На дворе почти девять, самое время по лесам шляться. И мы пошли. Хорошо хоть гитары не поперли. В запущенном парке, который парни называли лесом, приземлились мы на бревно и стали мечтать о группе, треская сухарики и запивая их кто колой, кто пивом. Больше всех мечтали парни и Рита. Я хоть играть умела, правда, мое пианино никуда не транспортируешь. Ромка недурно терзал гитару и даже разорился на электрическую. Но что в этом прекрасном дуэте будут делать оставшиеся трое? Слава не считал нужным натирать мозоли на пальцах, а поет он посредственно.
– Зато тексты у тебя классные, – воодушевлял его Рома.
– Держи мои тексты, а на репбазе я лишний.
Где еще репбазу взять? Может, в подростковом клубе, где работает Анина мама? А может, у меня дома, где есть пианино и родители не против?
– Шикарные они у тебя, – заметил Рома, – только вот с твоим фоно акустику вообще не услышишь…
