Сергей Гусманович Галимов "Алька"

Алька
Сергей Гусманович Галимов

Повесть о нелегкой судьбе простой советской женщины во время войны и в послевоенные годы.

Сергей Галимов

Алька

Посвящается моей матери Галимовой Алевтине Петровне, чья любовь согревает меня по сей день.

Впервые в жизни Алька расставалась со своим сыном. Восемнадцать лет их жизни пролетели незаметно. Радости и печали, потери и приобретения – всё это кануло в лету. Начинался очередной, новый этап её непростой жизни. Как всегда, она надеялась, что он будет лучше предыдущего. Иначе терялся весь смысл жизни вообще, что все выпавшие на её долю невзгоды пережиты зря.

На улице стоял теплый май, деревья подернулись зеленой дымкой. Вся природа готовилась расцвести в очередной раз, воздух стоял густой и пьянящий. Всего пару дней назад отгремел первомайский праздник. И вот наступает разлука. Алька еще до конца не осознала, что расстается с сыном на целых два года. Она высунулась из открытого окна и смотрела, как её кровиночка бодрой походкой удаляется от родного дома, чтобы послужить Родине. На углу дома он обернулся и помахал рукой. Алькино сердце на мгновение замерло, а потом бешено заколотилось, глаза наполнились слезами. Она помахала ему в ответ и подумала, что хорошо, что он не видит стекающие по её щекам соленые капли. Как у него сложится в жизни, кем станет? Что смогла, она всё сделала. Теперь оставалось только ждать! Ждать, как ждут своих сыновей матери во всём мире. Жить воспоминаниями…

Выйдя из кабинета, Алька прислонилась спиной к прохладной свежеокрашенной стене. Сердце бешено колотилось в груди. На верхней губе, чуть покрытой пушком, появилась испарина. Увидев на себе пристальные взгляды людей, сидевших на стульях вдоль длинного коридора, она отлипла от стеныи быстро вышла из больницы.

Было жарко и душно. Лето набирало силу, из степей ветер нагнетал в город горячий воздух. На крыльце от сильного порыва ветра пришлось придержать подол простенького ситцевого платьица, сшитого ею самой.

«Скоро оно будет мне мало» – это первая здравая мысль, которая Альке пришла в голову после посещения врача-гинеколога. До этого она не могла остановить поток сумбурных мыслей и на чем-нибудь сосредоточиться.

Надо было спешить на автобус до поселка Топар, что в 20км от шахтерского города Караганда, а вечером выходить в ночную смену в шахту 18 БИС бывшего Треста «Сталинуголь» комбината «Карагандауголь», где Алька уже десять лет работала машинисткой на подъеме. В самом поселке больницы не было, только медпункт при шахте с одним старым фельдшером из ссыльных и медсестрой, поэтому приходилось ездить в город.

Еще не так давно она с подругами любила беззаботно гулять по проспектам и скверам молодого города, ходить в летний кинотеатр с причудливыми колоннами, что на пересечении бульвара Мира и проспекта Сталина, сидеть на берегу паркового озера возле Дворца культуры горняков. Правда, не так давно имя великого вождя после его смерти и развенчания личности было стёрто с лица земли, чего простой народ никак не мог понять. Хотя, были и такие, особенно среди ссыльных, кто открыто радовался смерти Сталина. Алька относилась к числу первых, поэтому плакала на митинге, посвященному его памяти, и горевала за свое уже не светлое, а затуманенное, как теперь казалось, будущее.

В автобусе Алька умудрилась сесть на сиденье возле окна. Пришлось потолкаться локтями с голосистыми бабами. Мужики с улыбками стояли в сторонке и наблюдали их возню возле единственной двери автобуса. Матюгался водитель, видя, как дверь на металлическом рычаге жалобно поскрипывала, намереваясь оторваться напрочь.

Ехать предстояло около часа по грунтовой дороге. Под мерное покачивание автобуса можно было собраться с мыслями и обдумать создавшееся положение. Алька уткнулась взглядом в окно. Сначала её отвлекали новостройки Караганды, многолюдность на улицах, но когда за окном потянулась бескрайняя и унылая степь, её мысли стали приобретать какую-то форму. Она перестала ощущать духоту в автобусе, разговоры пассажиров. Даже навалившаяся тетка с котомками, севшая рядом, её не раздражала.

Альке буквально на днях стукнуло 39 лет. Семьей она так и не обзавелась, хотя отсутствием внимания со стороны мужчин не страдала. Среднего роста с хорошей фигурой, всегда подтянутая, с прямой спиной,она притягивала к себе взгляды. Её нельзя было назвать красавицей. Но серо-зеленые глаза под тонкими выгнутыми дугой бровями сводили с ума многих мужиков. И немного крупный нос её совсем не портил. Одевалась она хорошо, считалась модницей в их зачуханном поселке, где бабы не особо утруждали себя следить за внешностью, где ссыльные чеченки могли опорожниться прямо на улице, слегка присев и приподняв длинную юбку у забора.

Алька считала ниже своего достоинства ходить в обносках, старых залатанных вещах. Она даже в шахту спускалась в опрятной, ушитой по фигуре робе, в начищенных кирзовых сапогах. Два года службы во время войны давали о себе знать. Конечно, с хорошей одеждой в поселке была проблема, но Алька нашла способ её решения. Купила у старого ссыльного еврея швейную машинку «Зингер» и стала обшивать сначала себя, потом и подруг, имея дополнительный заработок. Конечно, приходилось ездить в Караганду, покупать материал, нитки, пуговицы. Но лишний раз съездить в шахтерскую столицу для неё было в радость.

Алька не могла понять, как она могла забеременеть? Ведь ей еще до войны поставили диагноз о неспособности иметь детей.

– Присядьте! – обратился к ней тогда старый врач Коган Лев Моисеевич. – Милочка, к сожалению, детей Вы вряд ли сможете иметь. У Вас гипоплазия матки, что сие означает – недоразвитость. Лечение сложное и длительное. Нет гарантии на выздоровление. Шансы на зачатие и вынашивание при второй степени, таки есть, но они очень невысокие.

До Альки медленно доходили слова. Она просто сидела, уставившись в крупный пористый нос Когана. Наконец она открыла рот, чтобы что-то сказать. Но слов не было. На немой вопрос Альки, у которой глаза стали наполнятся слезами, старый врач с протяжкой добавил, ткнув указательным пальцем куда-то вверх:

– Возмо-о-о-ожно, через некоторое время Бог одарит Вас возможностью иметь детей.

В Бога она, конечно, не верила. Пока была молодая, эта проблема её не сильно беспокоила. Правда, с годами мысли о замужестве, семье, детях её посещали всё чаще. Но вмешалась война. Все сверстники, в том числе и Славка Виноградов, с кем она гуляла перед войной, ушли на фронт. Любви особой не было, просто парень из соседнего дома. От старших сестер нельзя было отставать. Обещала писать письма, но так и не дождалась от него весточки. В первый же год войны Славка пропал без вести, как и её родной старший брат Иван. А это, считай, в живых их уже нет. Алька помнила, как бабы говорили, что если придет извещение, то уж лучше пусть будет пропавший без вести. Хоть надежда какая-то оставалась.

Уставившись в одну точку на стекле автобуса, Алька прокручивала недавние события. Конечно же, она знала кто отец её будущего ребенка. И у неё даже в мыслях не было делать аборт. Хотя, врач, узнав, что она не замужем, предложил ей такую экзекуцию. Всего три года назад аборты еще были запрещены, и некоторые женщины какими только способами не вытравливали из себя зачатки жизни, не боясь уголовного преследования. Бывали и смертельные случаи. Алька сразу решила про себя, что будет рожать. От такого счастья она не могла отказаться ни за что на свете. А замужество – это как судьба сложится.

Его звали Закир. Он всего полгода работал на шахте. Приехал из Казани по вербовке, как и многие, кто не был ссыльным поселенцем. Алька познакомилась с ним на Новый год в клубе. Она еще подумала: «Хорошо Новый год начинается!».

Он пригласил её на танец. Алька любила танцевать и не отказала ему. На удивление он оказался неплохим танцором. Держал её крепко и уверенно, вальсируя между парами.

– Может в буфет? – спросил он после того, как затихла музыка.

– А, может, сначала познакомимся? – ответила Алька, осенив его взглядом своих серо-зеленых глаз.

– Закир, – просто ответил он.

Алька взглянула на него повнимательнее, и через паузу, также просто, ответила:

– Алевтина.

Она немного испугалась, подумав, что он чеченец, которых здесь было немало. В вечернее время суток было опасно ходить по темным улицам. Ссыльные чеченцы частенько дрались, грабили прохожих. Были и убийства. В большинстве домов поселка на окнах стояли решетки.

Закир увидел её некоторое замешательство и сказал:

– Я из Казани приехал.

– Татарин что ли? – облегченно спросила она, – По тебе и не скажешь!

Ей понравилась его немногословность. Болтливые мужики, пытавшиеся себя показать в лучшем свете, её раздражали. А этот даже немного заинтриговал.

– Ну пойдем… Закир!

Она пошла вперед, Закир за ней. Идя сквозь толпу людей, Алька думала, что он возьмет её за талию или за руку, как это делали другие. Но он опять её удивил. «Скромный!» – подумала она, то ли радуясь, то ли огорчаясь.

Немного постояв в очереди, они взяли красного вина и пару бутербродов с сыром.

– И кем ты трудишься? – начала Алька.

– Пока на поверхности, но скоро в ГРОЗы перейду, в забой! – ответил он.

– Понятно! Шнырь, значит!

Закир улыбнулся:

– Ну, это временно! А ты?

– Я на конвейере, машинистка!

– Бери больше, кидай дальше! – ухмыльнулся он, – Слышал, с ленты угля много валится.

После этого встречались редко. То на шахте, то в клубе. Потанцевали пару раз. На свидания не звал.

– Аль, ну чего ты капризничаешь? – спрашивала её подружка и соседка по комнате Валя Харитонова, – Хороший, ведь, мужик-то! Смотри, как он за тобой увивается!

– Ой, да ладно! Увивается он… Пригласил пару раз потанцевать и всё.

– А ты не обращала внимания, как он на тебя смотрит? И я не видела, чтобы он ещё с кем-то танцевал, всё больше с мужиками стоит, да курит!

– Да, делать мне больше нечего!

– Ну-ну! Тебе сколько годков-то? … Вот, то-то же! Останешься в старых девах!

Конечно же, Альке было приятно его внимание. Парень был симпатичным, с тонкими чертами лица.

– Предлагаешь мне самой ему на шею вешаться?… Никогда! Он мужик или кто?

– Гордая! – с сарказмом констатировала Валентина.

Алька взглянула с грустью на подругу и тихо произнесла:

– Если бы… Есть у меня еще одна причина.

Валентина насторожилась.

– Валя… я ведь бесплодная!… – Алька отвернулась к окну, чтобы не было видно её наполнившихся слезами глаз, – Какой мужик возьмет в жены бесплодную бабу? А обманывать, чтобы только выскочить замуж, я не хочу.

– Ох, ты! – выдохнула Валентина, приложив руки к груди, – Неужто после аборта?

Алька резко повернулась к подруге:

– Ты подумала, что я на фронте была ППЖ – походно-полевой женой?… Плохо ты обо мне думаешь!

– Алька, прости! Я об этом даже и не думала. Ну, всякое в жизни бывает!

– Ладно!… – махнула рукой Алька, и тихо добавила, – Я уже отвыкать начала… В первое время после войны все косо смотрели, за глаза солдатской подстилкой называли. Я и сюда приехала, чтобы начать жизнь заново. Никому не говорила, что воевала… Обидно до слез! Нам же вдвойне… втройне тяжелее было, чем мужикам!… Конечно, там были и такие. Пристраивались к офицерам за перевод в штаб, за трофейный отрез на платье, за медаль «За боевые заслуги», которую на фронте презрительно называли «За половые потуги». Но, я их не осуждаю. Там очень тяжело было. Уж лучше с одним, чем отбиваться от постоянных приставаний солдат, которые так и норовят прихватить, ущипнуть, в трусы залезть… Об этом не принято говорить, но это правда… А на счет бесплодия… Врачи сказали, что у меня матка детская… гипоплазия что ли.

Валентина сокрушенно покачала головой.

– Иди сюда! – она притянула к себе Альку и крепко обняла.

И тут Алька не выдержала, слезы потекли рекой. Ей было жалко себя. А еще от избытка чувств к этой, казалось бы, чужой женщине, которая пожалела и посочувствовала ей. Просто прижала к своей груди! Алька от родной матери столько доброты и ласки не видела. Нет, упреков ни к матери, ни к отцу у неё не было. И все же очень не хватало любви и ощущения нужности.

Валентина Харитонова, работала в конторе шахты учетчицей и была из числа бывших политзаключенных. После отбытия срока домой не уехала. Пыталась устроиться в шахту, но под землю её не спустили по причине сильной истощенности, поэтому оставили работать на поверхности. Жила, как и Алька, в общежитии барачного типа. Их кровати стояли рядом. Вначале Алька осторожничала с ней. Как же – «враг народа»! Но Валентина оказалась очень порядочной и доброй женщиной. Они оказались одногодками, хотя Валентина выглядела куда старше. Ходила всегда чуть сгорбившись, с опущенными плечами. Волосы прямые короткие и полностью седые. Худое бледное лицо, взгляд как у побитой собаки. Одним словом – сломленный судьбой человек.

– Почему ты не едешь домой? Срок свой, как говорится, ты отмотала! – спросила как-то Алька.

– Некуда… да и не к кому, – тихо ответила она.

– Как это?

– В живых никого нет… В нашей квартире уже наверняка живут другие… Да и куда я со справкой об освобождении? Я, как ссыльная, не имею права удалиться за пределы поселка более чем на три километра. Если отъеду или отойду на расстояние более чем эти три км, мне за побег «впаяют» 20 лет каторжных работ. Я расписку давала. Ни паспорта, ни денег, ни новой одежды, ни я, ни другие «освобождавшиеся» вместе со мной политзаключенные, не получили. Вместо паспорта выдали справку, на обороте которой комендант три раза в месяц отмечает наше присутствие на месте ссылки. Без этого справка, так называемый «паспорт», считается недействительной… Видно, и помирать здесь придется.

Валентина уткнулась в подушку. Плакала она часто.

За пару лет они крепко сдружились. Алька везде её защищала и поддерживала. А нападок со стороны всякого отребья хватало. Политических ссыльных было много, но они не старались держаться вместе. То ли боялись, что их вновь обвинят в заговоре, то ли не хотелось вспоминать страшные годы, проведенные в лагере.

Алька много раз пыталась разговорить её о лагерной жизни, но у Валентины сразу мрачнело лицо, и она замыкалась. Прорвало её только один раз, когда Алька пришла вся в слезах с митинга, посвященного смерти Сталина.

– По кому плачешь? – зло спросила она, сидя за столом, – По этому палачу?

Алька встала, как вкопанная, моргая влажными ресницами. Она не сразу заметила стоящую на столе початую бутылку водки:

– Что ты такое говоришь! Ты пьяная?

– Хотелось бы напиться, да вот – стакан выпила, а толку никакого!

Алька присела на стул. Она никогда не видела Валентину такой, со злыми колючими глазами, налитыми ненавистью. Волосы взлохмачены, халат небрежно одет.

– Как ты можешь так про Сталина? Неправильно это! Он же войну выиграл, он…