Сергей Гусманович Галимов "Алька"

– Аля, глупышка! Это не он! Это всё сделал народ, мы с тобой!

– Ну, он же руководил страной… партией! – пыталась возразить Алька, смахивая остатки слез.

– Партией? А почему ты не в партии?… Ты фронтовичка, на шахте тебя уважают!

– Да кто я? Простая баба! – пыталась ответить Алька.

– Ответь тогда на пару вопросов… Вот ты воевала. А почему война началась неожиданно, почему фашист дошел до Москвы, до Ленинграда за три месяца?

– Ну… внезапно напал…

Но Валентина перебила её, встав со стула:

– Сталин не знал о предстоящей войне? Верил Гитлеру?…Тогда надо его судить за такое руководство страной, за предательство Родины!… Я уже не говорю о том, сколько он людей загубил.

Алька смотрела на Валентину и не узнавала её.

– Какая ты…

– Какая? – Валентина наклонилась к Алькиному лицу, – Если б ты знала, сколько невинных людей по его вине погибло в лагерях. Миллионы здоровых и умных людей без суда и следствия.

Валентина стала нервно ходить по комнате, потом остановилась, сжав голову двумя руками. Простонав, она произнесла:

– Давай-ка водки выпьем! Я тебе расскажу, что это такое быть ЧСИР – членом семьи изменника Родины… Заметь, просто членом семьи!

Выпив по стопке, Валентина начала свой страшный рассказ.

– Я была дочкой рядового сотрудника одного из министерств. И за это меня арестовали, таскали по тюрьмам, унижали, топтали, превращали в лагерную и тюремную пыль. Как мы выжили?…Я все время спрашиваю себя: как можно было за такое короткое время так оболванить и запугать народ, унизить его настолько, что он безропотно шел на убой? Почему мы, народ, позволили кучке фанатиков сломать народный хребет и превратить нас в рабов? Что же с нами произошло?

Алька сидела молча и слушала. Она всегда думала, что если человека осудили, значит было за что. В то время на всех углах, в газетах, на радио, говорилось о шпионах, диверсиях, врагах народа. В каждом художественном фильме обязательно появлялся враг. И она верила.

– У нас была большая трехкомнатная квартира в Москве, – продолжала Валентина, – Шел 1937 год, ноябрь, мне еще не было 17 лет, когда ночью арестовали отца. Через два дня пришли за мамой, а меня прихватили до кучи. Мы просидели месяц без допросов, не понимая, что происходит. Лучше бы этого допроса не было… Знаешь с чего он начался? – Валентина так схватилась за край стола, что побелели костяшки пальцев на её руках.

– С изнасилования!… Я по простоте душевной начала говорить о какой-то ошибке, допущенной органами, а мне сразу по морде и… Тварь!… Еще через месяц по решению Особого Совещания по подозрению в измене Родине и возможной преступной деятельности мне и маме избрали меру пресечения содержание в исправительно-трудовых лагерях сроком на восемь лет. Приказали запомнить номер личного дела – 590328… Никогда не забуду этот проклятый номер… Нас с мамой посадили в разные вагоны. Больше я её никогда не видела… как и своего отца… Никогда!

Валентина сглотнула подступивший к горлу комок.

– Налей-ка еще…

Закусив холодной вареной картошкой, Валентина продолжила:

– Из тридцати трёх этапированных в одном со мной вагоне, таких же как я членов семьи изменника Родины, одиннадцать вынесли из вагона мертвыми. Умерли от истощения и переохлаждения. Зима, а мы без теплой одежды, без еды. Если раз в день приносили баланду – это счастье. Туалет – дырка в полу. Счет дням мы потеряли… Наконец прибыли в Карлаг – Карагандинский лагерь. Барак, нары из камыша, обмазанного глиной, тухлая баланда, бесконечные обыски, произвол уголовниц, наушничество. Номерные нашивки на колене, спине, шапке…

Глаза Валентины уставились в одну точку и застекленели. Она была мысленно там. Через мгновение, потерев руками обе щеки, продолжила:

– Развод на работы в пять утра. Зимой мороз под 40 градусов, ветер, птицы на лету замерзали. А мы во фланелевых платьях, телогрейках, тряпочный шлем на голову, только дырочки для глаз – так мы шли на заготовку камыша. Камыш был главным строительным материалом и топливом. Кое-где лед проваливался, тогда промокала обувь, и мы шли, как в колодках, стуча по льду. Делянки камыша были довольно далеко. Чтобы жать камыш быстро, приходилось снимать телогрейку, и мы работали в одних платьях. Надо было нажать 40 больших снопов, бригадир проверяла. За 40 снопов получали 800 граммов хлеба. Если не выработаешь, без хлеба сдохнешь… От барака в столовую ходили по натянутому канату – такой дул ветер со снегом. Мороз, пурга, метель, глаза замерзают. Ничего не видно вокруг… Все восемь лет заключения – это постоянная, непрекращающаяся борьба за жизнь, борьба с голодом. Голод день за днем, приводящий к физической и моральной деградации… Особенно трудно пришлось во время войны. Кто с воли поступал, его тут же изолировали. Сведений о фронте не просачивалось никаких. Время как бы остановилось. Умирало по несколько человек в сутки. Копали яму глубокую и широкую, чтобы вместилось не меньше 20-25 человек. Бросали голых, куда голова, куда ноги, куда руки… Это были скелеты, обтянутые кожей. Невозможно было столько выкопать могил, сколько в сутки умирало людей. Ведь условия были ужасные. Голод, холод, вши, клопы и непосильный труд…

Валентина остановилась, взглянула на Альку.

– Ну как тебе?

Алька сидела вся съежившись, зажав в кулаке пустую стопку. Рассказ Валентины потряс её до глубины души. «Как же так, за что, почему?» – возникали в её голове вопросы. Как много она еще не знала о реальной жизни.

– Валька, милая, как же ты… вы… там выжили?… Это же … мне даже слов не подобрать! Внутри всё клокочет! Господи, за что всё это?

Валентина продолжала:

– Ну, я, ладно, вроде простой человек. А сколько здесь знаменитостей всяких, артистов, профессоров, врачей! Даже иностранцев! Вот здесь в Топарском отделении Карлага отбывала наказание жена командира французских летчиков, воевавших на нашей стороне.

– «Нормандия-Неман»? – широко раскрыла глаза Алька.

– Ну, я не знаю!… Фамилия у неё смешная – Фике или Фуке. Так вот, она просто хотела узнать, как погиб её муж! Представляешь?… А еще со мной сидела сноха самого маршала авиации Новикова…. Вообщем, если всех перечислять, то жизни не хватит!

В тот вечер они еще долго сидели под абажуром, говорили, плакали, вспоминая о прошедших годах.

Весной, когда сошли снега, и апрельское солнце щедро раздавало тепло, настало время в очередной раз подлатать и побелить их мазанку. Домом это вряд ли можно было назвать.Дерево в степи было большим дефицитом, поэтому весь поселок был слеплен из кизяка. Так казахи называли овечий навоз. Кизяк перемешивали с соломой, затем заливали в формы, высушивали, и получался кирпич. Это был обычный строительный материал в Средней Азии. Штукатурили, или вернее, обмазывали стены также кизяком. Когда всё это подсыхало, белили известью.

Закир высказался помочь Альке с Валентиной, не представляя с чем столкнется. И женщины долго смеялись, когда увидели его реакцию на то, что придется месить навоз голыми ногами. Но отступать было некуда и Закир, морщась и заткнув нос рукой, смешно топтал запашистую смесь.

Валентина ткнула Альку в бок, намекая, чтоб та присоединилась. Алька и сама хотела, но не решалась. Наконец, разувшись, она робко вошла в сколоченную опалубку с кизяком. Было щекотно чувствовать, как жижа проскальзывает сквозь пальцы ног. Сначала они топтались медленно, как бы с неохотой. Было тесно, и Алька с Закиром поневоле касались друг друга. Эти прикосновения были волнительными. Постепенно темп сам собой увеличился, и они стали со смехом толкаться. В один момент Алька потеряла равновесие, и Закир крепко её обхватил, прижав к себе. Они замерли на мгновение. Алька подняла голову:

– И?

Вместо ответа он робко поцеловал её в губы. Она чуть заметно ответила ему. Вроде обычный недолгий поцелуй, но ей понравилось. Внутри Альки зарождалось трепетное, еле уловимое чувство.

Через неделю, перед Первомайским праздником, они белили подсохнувшие стены мазанки. Это был целый ритуал. Все жители поселка, не занятые работой в шахте, во время ленинского субботника дружно выходили на побелку своих лачуг, на уборку улиц. Ряды низких одноэтажных домиков были нестройными, они липли друг к другу, как будьто пытались согреться, поддержать друг друга. В снежные зимы дома заносило по самую крышу. Двери делали открывающимися вовнутрь, чтобы можно было откопаться, не выходя из дома.

После субботника, как водилось, были гулянья. Соседи собирались за одним столом. Каждый тащил что мог: посуду, водку, самогон, закуску. Пили, ели, горланили песни под гармошку. Ну и, конечно, танцы. Прямо на улице.

В этот день, как в прочем и в другие, засиделись допоздна. Валентина, подмигнув глазом, ушла ночевать к соседям. Комната у них была небольшая, две пружинные кровати, шифоньер, комод, да стол четырьмя стульями. С потолка свисала лампа с абажуром, на окнах висели занавески с кружевами. Над каждой кроватью висел коврик с непонятным восточным орнаментом. За перегородкой – небольшая кухонка с печкой.

Закиру пришлось нагибаться, чтобы не стукнуться головой о притолоку. Да и потолок был совсем близко с его головой, и он инстинктивно вжимал её в плечи. Было заметно, как Закир нервничает, не знает куда деть руки. То в карманы штанов засунет, то волосы поправит, то пачку папирос достанет. Алька это видела, и ей почему-то было приятно и тепло от его застенчивости, неопытности. Оба понимали, что последует дальше, и поэтому разговор не клеился. Алька взяла инициативу в свои руки. Она наклонилась над столом так, чтобы был хорошо виден разрез платья на груди, и стала выворачивать лампочку из абажура.

– Валентина не придет, – произнесла она, улыбнувшись, и выключила свет.

В следующий раз такое свидание получилось на Первое мая. Праздничную демонстрацию в поселке не проводили, и большинство народа ездило в Караганду. Праздник отмечали весело, людям хотелось отдохнуть, сбросить с плеч тяготы жизни. В Караганде было где погулять. Передовики производства, стахановцы, орденоносцы, партийные, ехали на открытых грузовиках с флагами и транспарантами. Руководство шахты, как и положено, на легковом автомобиле. Кому места в кузове не хватало, добирались кто как сможет.

Алька с Валентиной и другими девчатами тоже собрались в город. Настроение было приподнятое. Ведь это был один из самых любимых праздников. Тем более, что в этот раз рядом будет Закир. Обычно поездки проходили весело, с песнями. Естественно, мужики брали с собой водки, вина. Забойщик Васька Столяров уже с раннего утра ходил «на веселее» и при погрузке в грузовик уронил на землю транспарант с надписью «Партия и народ едины».

– Еще несколько лет назад ты бы загремел по соответствующей статье лет на десять без права переписки! – произнес сквозь зубы парторг шахты Романов, сухощавый мужчина с серым цветом лица, с колючим взглядом глубоко посаженных глаз.

Ваську отправили домой, а парторг на этот раз залез в кузов машины, чтобы, как говорится, быть поближе к народу. Мужики переглянулись. Выпить бутылочку водки в дороге им не удастся, придется ехать на сухую.

Альке повезло, она ехала в другой машине. Видя их помрачневшие лица, она рассмеялась и помахала им рукой. Она любила веселые компании, любила петь и всегда была запевалой. Не смотря на то, что Алька была простой рабочей, люди к ней тянулись. Она всегда могла прийти на помощь, дать совет, могла выступить на собрании и даже покритиковать начальство, которое не очень её жаловало за острый язык. Авторитетов для нее не было, могла сказать в глаза все, о чем думает. При этом никогда не позволяла себе оскорбить или унизить человека. За эту прямоту, отзывчивость и смелость её уважали и ценили не только на шахте, но и в поселке. Ну, а красивый грудной голос просто вызывал неприкрытый восторг.

– Тебе бы в хоре имени Пятницкого петь! – говорили люди.

– Приглашали! Отказалась! – шутила она.

Но никто не знал, что это была чистая правда.

Во время войны в их тридцатом полку связи создали концертную бригаду, с которой она изъездила весь 1-й Украинский фронт. Алька пела вторым голосом в дуэте с Валькой Цимбалист, родом с Житомирщины. Их принимали на ура, от поклонников отбоя не было. Однажды, после одного из выступлений к ним подошел майор, представился бывшим солистом хора имени Пятницкого. Предлагал после войны приехать в Москву петь в этом хоре. Конечно, им было приятно слышать похвалу в свой адрес. Но в разгар войны это было как-то не к месту. Так им казалось. До Победы было еще так далеко.

После демонстрации Алька с Закиром остались в Караганде. Взявшись за руки, они гуляли по празднично украшенному городу, ели мороженое, танцевали в городском парке под духовой оркестр. На улицах было много народу, с разных сторон доносились музыка, песни, смех. Но, самое волнующее для Альки было то, что рядом с ней шел Закир. На душе было чисто и светло.

На берегу искусственного озера возле Дворца культуры горняков, они взяли в прокат вёсельную лодку. Алька, опустив руку в воду, смотрела, как переливалась вода сквозь её пальцы. Вспомнилась родная река Волга. Скрип уключин и легкое покачивание лодки приносили такое умиротворение в душе, что хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Но тут, обычно молчаливый, Закир вдруг разговорился.

– Я вот так же с отцом на лодке рыбачил маленьким мальчишкой. Но, это единственное, что я помню об отце.

– Что-то случилось? – спросила Алька.

– Его арестовали, когда мне было 6 лет, – тихо произнес Закир, пристально вглядываясь в Алькино лицо, ожидая негативной реакции, – Нам с матерью и старшей сестрой пришлось уехать из Казани к родственникам в деревню… Вернулись после войны.

Алька не стала спрашивать, за что арестовали его отца. После рассказов Валентины это было не нужно.

– Что стало с отцом, не знаешь?

– Сначала думали, что расстреляли, но потом кто-то матери нашептал, что его сослали сюда в Карлаг. И вот, я здесь…

Алька хотела задать вопрос, но решила не перебивать немногословного Закира.

– Найти отца мне не удалось, – продолжил Закир спустя некоторое время, – В Карлаге столько лагерей, что с ума можно сойти. Кто-то сказал, что по территории, как целая Франция… Я писал письма, но пока безрезультатно. У ссыльных спрашивал, но ни кто не вспомнил.

– Ты не отчаивайся, – попыталась ободрить его Алька, – Кто ищет, тот всегда найдет. Как в песне поется из фильма «Дети капитана Гранта»!

– Не знаю… я уже отчаиваться начал. Мысли появились домой ехать.

Алька замерла. Вот так всегда. Только что-то стало налаживаться и … Праздничное настроение испарилось. «Сколько раз говорила себе – не строить воздушных замков!» – подумала она с огорчением.

В поселок вернулись только ближе к ночи. Закир проводил её до дома. Света в окне не было. Значит Валентины тоже.

–Зайдешь? – спросила Алька. Ей не хотелось расставаться.

Закир кивнул головой.

И вот, спустя почти два месяца после майских праздников, Алька узнает о своем положении. Скоро автобус прибудет в поселок, а она еще не решила сообщать Закиру о беременности или нет. Она никогда не спрашивала у него о возрасте, она даже не могла предположить, что он младше её аж на 12 лет. Ей было хорошо с ним, всё остальное было не важно. Тем более, речи о замужестве вообще не было. Теперь же ситуация складывалась совсем другая и Альке не хотелось привязывать Закира к себе с помощью ребенка. Он еще молод. Разве что если сам выскажет желание. На том она и порешила.

Валентина, конечно, была в курсе всех Алькиных дел и с нетерпением ждала её возвращения.

– Ну, что? – с нескрываемым любопытством воскликнула она, когда Алька едва переступила порог.

Алька улыбнулась в ответ и Валентина без слов всё поняла.

– Как я рада! Поздравляю! Это такое счастье! – она тискала подругу в порыве нежности. – Ты даже улыбаться стала как-то по-другому и лицо у тебя светится!

– Правда? – смутилась Алька. Она не ожидала такой бурной радости от подруги. Думала, что начнутся переживания, нравоучения. Она с облегчением вздохнула:

– Ты знаешь, я думала, что ты начнешь меня учить жизни и так далее, и тому подобное. Спасибо тебе!

– Дурочка ты, Алька! Ты еще не поняла что я за человек? Я тебе очень завидую. Ведь мне не суждено уже испытать чувство материнства, всё здоровье оставила там…

Валентина внезапно помрачнела, как это было всегда при воспоминании о Карлаге.

– Я тебе больше скажу! Я этого никогда никому не говорила… Даже тебе, прости!

Алька обняла подругу за плечи, и они присели на кровать.

– Помнишь, я тебе рассказывала о том, что со мною сделали на допросе?… Так вот, спустя девять месяцев я родила сына здесь, в Карлаге!

Алька охнула, прикрыв рукой рот. Валентина не выдержала и расплакалась, уткнувшись в подушку. Немного придя в себя, Валентина продолжила:

– Поместили меня в так называемый «мамочкин домик» при ЦПО – центральном полеводческом отделении, куда определяли беременных осужденных. На третий день после родов уже выгнали на работы. Первое время разрешали навещать сына, пока молоко было. А потом… переводили из лагеря в лагерь: Джумабек, Сатан, Талды-Кулдук, Караган… Я даже не знаю, жив ли он.

– А куда же детей девали? – взволнованно спросила Алька.

– Отправляли в детские дома. Кого-то брали на воспитание сотрудники лагерей.

Алька крепко обняла подругу:

– Господи, как же ты все это пережила! Уму не постижимо… А может ты его еще найдешь? Ему же сейчас где-то 20 лет. Ты помнишь какие-нибудь приметы, родинки?

Валентина подняла мокрые от слёз глаза:

– Да… было приметное родимое пятно на шее овальной формы… с двумя хвостиками.

– Вот! А имя то ты ему дала?

– Просила записать как Андрей… Но это не факт… Я же писала письмо в Долинку, где центральное управление Карлага. Но мне ответили, что нет возможности установить местонахождение.

Немного помолчав, Алька погладила Валентину по седым волосам:

– Ничего, должна же быть, хоть какая справедливость! Найдем твоего Андрюшу!

Вскоре подошло время собираться на работу в ночную смену. Алька переоделась, собрала тормозок с едой и ушла. На шахту приезжали на автобусах за час до начала смены. Пока пройдешь медосмотр, получишь наряд-путевку, самоспасатель по жетону и лампу в ламповой, и только потом переодеваться и спускаться вниз. Народу, как всегда, было много. Шахтеры толкались и в нарядной, и в ламповой, и возле клети, что спускала их в подземелье. Было шумно.

В женской раздевалке женщин было всего восемь человек. Все из группы подъема. Алька поздоровалась с бабами, обсуждавшими новый фильм «Добровольцы», что шел в клубе. Они с Закиром уже ходили на него. Алька даже плакала на сеансе, так все было ей близко. И актриса Быстрицкая ей очень нравилась. Но сегодня ей не хотелось разговаривать, настроение было не то. Она быстро натянула на себя спецовку, подпоясалась ремнем так, чтобы складки были на пояснице по-солдатски, обвязала плотно голову двумя платками, чтобы угольная пыль не попадала в волосы, и вышла. Касок в те времена еще не было. Мужики ходили в кожаных кепках, к которым можно было прикрепить фонарь, женщины в платках.

В ночную, как правило, женщин не спускали в шахту. Все трудились в дневную смену. И их было не мало – газомерщицы, камеронщицы, лесогоны, насыпщицы, мотористы, лебедчицы, стволовые. Даже были забойщицы. На митингах и собраниях говорили, что на шахтах Карагандинского угольного бассейна в годы войны трудилось более 12 тысяч женщин, причем больше половины их работало непосредственно на угледобывающих участках. И вот в 1957году вышло Постановление Совета министров СССР о замене женского труда в подземных работах. Начали выводить пока только тех женщин, что выработали десятилетний стаж для льготной пенсии. У Альки этот срок стукнул месяц назад, и она уже ждала со дня на день приказа о переводе.