– Вот я о том же! Как они все справляются с этим?
– Наверно, это нам не повезло, либо мы сами ничего не хотим.
– Не сказал бы. У меня есть планы.
– У меня тоже, но, как я до этого сказал, мне сложно перейти к действию.
– Погоди, ты еще что-то про разговоры с самим собой сказал, это как?
– Не, не так, как ты мог подумать, я не сошел с ума.
– Может, и сошел?
– Может, да, но разговоры тут не причем, я не слышу какие-то странные голоса, которые говорят мне непонятно что, я сам с собой веду диалог, иногда слишком сильно погружаясь в эту беседу.
– Звучит странно, но более странно то, что я представляю, о чем ты.
4
Алкогольное опьянение. Когда я познакомился с ним в первый раз , оно мне понравилось, запомнилось ощущением расслабленности, открытости и позитива. Можно говорить на все темы, о которых обычно молчишь, можешь сделать то, что оставалось в твоем воображении. Конечно, потом все изменилось, но тогда было именно так. Несколько неудач и лишних размышлений привели меня к выводу, что сейчас стоит пить, я прекрасно знал, к чему это все приведет, был уверен в этом, алкоголь позволяет отвлечься от всего и перейти на другой уровень восприятия, он раскрашивает окружающий мир.
Похмелья не было, не было достаточно долго. Когда мои друзья лежали после пьянки и не могли даже пошевелиться, я спокойно просыпался спустя два часа и шел по своим делам, мне было совершенно непонятно, что они испытывают.
Денег всегда было мало, но каким-то образом тусовки и алкоголь сами находили меня. День рождения у одного, какое-то событие у другого, встреча без причины, встреча потому, что давно не собирались вместе, неожиданная встреча, которая переросла в пьянку. Иногда я сам предлагал что-то устроить, но чаще всего все происходило без моего вмешательства, от меня никаких усилий не требовалось.
Я стал чаще видеться с Е., после учебы мы устраивали экскурсии по барам, обошли большую часть заведений нашего города, приметили парочку, в некоторых стали постоянным гостями.
5
К искусству я всегда относился скептически, но каким-то образом стал приобщаться к нему, найдя то, что зацепило меня, вызвало душевный отклик.
– Я не принимаю поэзию в общепринятом виде, – говорил я пьяный, – забудьте про рифму, про смысл и посыл, эстетическое наслаждение от созерцания слова, за которым ничего не скрывается, формулировка без построения четкого ряда или, быть может, даже за неимением структуры – вот, что надо для поэзии настоящей. Это не глупый набор слов, нет, это передача того дикого, неистового состояния экстаза, в котором оказался автор, которое улавливаешь, оказавшись в состоянии подобном и тогда. Тогда! Тебе открывается понимание красоты… – у меня закончился воздух, чтобы говорить. – Красоты души и чувства, размазанного по бумаге! – закончил я.
– Это стих?
– Да, это стих, пусть это будет стих, мне все равно, я объявляю сказанное мною стихом, поэмой, творчеством устной речи!
– Значит, тебе нравится артхаус?
– Однозначно сложно ответить, раньше подобное вызывало у меня только отвращение и непонимание, но не так давно…не так давно мне стали нравится некоторые артхаусные… проекты…творения…ты понял.
– Понял.
– Ты понял, в этом творчестве я вижу как раз творческий акт какого-то иступленного безумия, выход подсознания на уровень осознанного мышления и транслирование этого потока.
– Это ты про поэзию все еще?
– Я это про все, что угодно, пусть будут фильмы, музыка, книги, инсталляции, это все являет собой поток энергии и подсознательного мышления, но без смысла, если появляется смысл, то искусство умирает, я ценю его как акт непорочного выражения чувства, хоть это уже и можно назвать смыслом… не важно.
– Мне тоже кажется, что такое лучше, чем когда говорят о скрытом глубоком смысле.
– Да, это полный бред, имеет значение сам процесс создания.
– Поддерживаю.
– Я не говорю, что все должно быть бессмысленно, авангардно и как-то так еще, конечно, нет, но такое искусство мне нравится больше, оно как будто ближе ко мне, несмотря на то, что раньше так не было.
– Какие мы великие аналитики.
– Еще какие. Искусство – глупейшая вещь, бесполезная, но очень важная и притягательная, парадоксальная.
– Ты как бы отрицаешь искусство?
– Нет, я не нигилист, я ни к кому не отношусь.
– Я не говорил, что ты нигилист.
– Значит, я это сам додумал. У меня свое воззрение на все явления мира, но, наверно, можно сказать, что отрицаю, но также отрицаю отрицание важности этой деятельности. Без картин можно прожить, только это уже будет другое общество, нельзя забывать про воспитание эстетики.
– Так ты же против эстетики, рифмы и всего прочего, нет? Да и как вообще эстетику воспитать?
– Я против общепринятого понимания всего этого, эстетика, красота слога и слова кроется за пределами сочетаемости этих слов в рифму, тут важно нечто внутренне, та самая энергия, называй как хочешь, я использую это определение только для наглядности. Мы сможем жить без искусства, но какой тогда станет жизнь?
– А какой она станет, если творчество каждого человека будет считаться значимым и достойным внимания?
– Тут должна быть та самая грань, не каждый способен творить, но каждый имеет право на попытку, ладно, разговор ушел в другую сторону, я опять отвлекся и расплылся в мыслях.
– Я примерно понял, о чем ты
– Вот, понимание это тоже одна из тех вещей, которые не доступны человеку.
– Кажется, я где-то такое слышал.
– Конечно, об этом говорят давно и многие, что один человек никогда на самом деле не понимает другого, а только думает, что способен его понять, перекладывая свой опыт и восприятие на опыт и восприятие собеседника, но как раз таки восприятие-то крайне субъективно, потому и истинного понимания быть не может, пусть вы знакомы много лет, пусть вы только встретились, тебе всегда только кажется, что ты понял другого человека, как и ему кажется, что он понимает тебя, я имею ввиду, что невозможно стопроцентное взаимопонимание, от части да, у нас есть что-то общее, и мы в некоторой мере опять таки понимаем кого-либо, но полное, самое настоящее понимание никому и никогда не будет доступно, пока этот человек не станет всем мышлением второго.
6
Иногда я писал стихи, то, что я сам называл стихами. Когда приходило вдохновение, весь мир вокруг словно исчезал. Я начинал ходить по комнате, ходить по дивану, ходить быстрым шагом, стоять по несколько минут в одной позе, сидеть, лежать, вновь резко вскакивать и искать себе новое место, позволяя всем мыслям и словам проноситься у меня в голове, добавляя по строчке в свое стихотворение или прозаический текст.
Я сам ни о чем не думал, мышление становилось самостоятельным и чувство контроля над ним исчезало, потом, закончив писать, я ощущал усталость и удовлетворенность, смешанную с туманом в голове, и отправлял продукт моих творческих безумств Е., сопровождая все это фразой: "Внимание! Сих!".
"Тебе никогда не придется углубляться в здравомыслие, если, заметив угодное действие всему вышеперечисленному и даже не включенному в таблицы перечисления нужных глав заимствований, принадлежащих незванноназванному супружеству модуляций источников всего переходящего по надсознательным процессам усугубления критериев паразитирования на геральдике извергнутых, предельно амбициозно загнанных, за стены вашего покрова, и скажут они тебе, они скажут, да, тебе обязательно будет произнесено только лишь одной их слово, слышать не хочется его, не надо слышать, а ты не можешь, уже пора, и скажут"
Иди.
– Что из этого стих?
– Я же специально указал кавычки. Сам стих – это "Иди", а все остальное – название стихотворения.
– Величественно.
– Скоро будет сборник стихов,– говорил я.
– Было бы здорово что-то выпустить, альбом там или сборник стихов, но ничего мы не будем делать.
– Может, когда-нибудь. Еще можно короткометражный фильм снять в стиле «Кафе Донсплам».
– Планы амбициозные.
– Да у меня помутнение рассудка, ощущение, что все могу, и все получится, только вот я знаю, что это не так.
7
Я познакомил Е. с М. на одном из перекуров, когда мы случайно встретились на крыльце, и предложил потратить вечер на пьянку. Наш бюджет не позволял пойти в бар, но закупиться в магазине и зарыться вглубь дворов можно.
Набрав небольшой запас, мы вышли к сомнительным домам, каким-то общагам, где редко ходят люди, а если ходят, то не останавливаются, чтобы сделать замечание и потревожить тебя.
Нашим местом для отдыха стали уютные ступеньки, ведущие в заколоченную дверь. Я никогда не понимал, что должно находиться за этими дверьми, они всегда закрыты, к ним никто не подходит, и по моим расчетам они должны открываться либо в чью-то квартиру, либо в стену подъезда.
– Тебе не кажется, что запах сигарет, когда ты пьяный, как-то даже приятен? – спросил я, закурив.
– Ты о чем?
– Я имею в виду, когда ты пьян и куришь, как будто этот запах становится другим, становится не противным, а приятным, и ты наслаждаешься им, не было такого?
– Не припомню, – ответил М.
– Напился уже? – спросил Е.
– Размышляю слегка.
За разговорами и бухлом мы сидели, позволив дню идти быстрее.
– Пиво закончилось, пора в магаз, – сказал я
– До него далеко, – возразил М.
– Пить мы что будем? Сходим и вернемся сюда.
– Да я же это так… просто.
Магазин, по бутылке на дорогу, снова тут.
– Хорошее место, никто не мешает, только окна меня смущают, – сказал Е.
– Нас как-то выгоняли с той стороны, – я показал на край этого же дома. – Кто-то из форточки высунулся, наорал на меня и моего друга, пришлось уйти, чаще всего всем насрать и никто ничего не говорит
Стоило задуматься об этом раньше, но я уже разучился думать и хотел только веселиться.
Мы присмотрелись к окнам, через некоторые можно было рассмотреть комнаты.
Уже начало темнеть, но нам не было до этого дела. Мы еще раз ходили в магазин и становились пьянее. Я уже принялся рассказывать какой-то бред, который мне снился, М. подхватил идею и поделился своим сном, Е. сделал то же самое.
Как настоящие дебилы мы решили, что пора бы включить музыку, только тихо, мы же не хотим никого потревожить.
– Сейчас я включу одну… – сказал я, закрыв один глаз и достав телефон, – одну песню
– О, давай! – поддержал Е.
– Нашел, – я включил трип-хоп.
– Классика. – сказал Е.
Музыка играла тихо, чтобы ее могли слышать только мы, но наши разговоры становились громче, пришлось добавить звук.
– А теперь другая классика, немного ретровейва.
Все уже были очень пьяные и начали танцевать, прыгать, дергаться. Я надел себе на голову рюкзак, сказал, что это такая маска, и крутился с ним.
– Вы ебанутые? – послышалось откуда-то сверху, голос женский.
– Да, немного! – крикнул я в ответ, снимая рюкзак с головы.
– Что у вас за дискотека? – уже другой, тоже женский голос, задал вопрос.
– У нас сегодня праздник.
– Какой?
– Вторник.
– Спускайтесь к нам, у нас еще есть пиво, – сказал Е. веселым голосом, дружелюбно приглашая их присоединиться к нашей вечеринке.
– Давайте к нам, – поддержал его М.
– Спасибо, нам и без компании долбоебов хорошо.
– Тогда идите на хуй, дамы! – крикнул я.
– Сейчас ты пойдешь, хватит под окнами орать!
