Я откинулась на спинку сиденья, уставившись куда-то вдаль. Это действительно не было любовью с первого взгляда, она пришла куда позже. Но отрицать то, как с первой встречи мы воспылали друг к другу, было бы просто нечестно и, на мой взгляд, слишком благонравственно.
13
Адам одолжил мне свой махровый халат после душа – мои вещи остались стоять в коробках до следующего дня – и я утопала в нем, как в огромном одеяле. Проснулась в его объятиях, не понимая сколько времени прошло, и пошла в душ перед сном – никогда не могла обойтись без этого перед тем, как лечь в постель.
Главная ванная по размерам, скорее, походила на комнату. Туалет прятался в отдельном помещении за непрозрачной дверью, так что здесь оставались душ, джакузи и пара раковин с большими круглыми зеркалами.
Все в этой ванной кричало о том, что здесь живет пара. Раковины были объединены общей литой белоснежной столешницей, на которой Адам предусмотрительно освободил пространство для моих вещей. За затемненной стеклянной перегородкой скрывались два тропических душа друг напротив друга. Полочки около правого также пустовали без вещей. А на полукруглом подиуме около окна возвышалась глубокая ванна. Промелькнула мысль, что здесь с комфортом расположатся двое, и даже останется место для передвижений.
Я протерла запотевшее после горячего душа зеркало и промокнула волосы полотенцем, заплела их в слабую косу, чтобы не путались во сне, и нанесла на лицо и тело любимые уходовые средства. Уход за собой всегда был моей слабостью, и я не представляю и дня без своих девчачьих штучек.
В зеркале на меня смотрело румяное, довольное, но немного сонное лицо. Халат висел на мне, обнажая ключицы, лишь немного прикрывая грудь, и я вспомнила об Адаме. До этого мы много раз ночевали вместе, спали в одной постели и, конечно, имели близость, но никогда еще не засыпали в общей постели, зная, что теперь она принадлежит нам обоим.
Я вцепилась в белоснежную ткань халата, начиная перечислять в мыслях находившиеся в ванной вещи – где-то вычитала, что это помогает при волнении, а сейчас мне было это нужно. Небольшое переживание вполне естественно, на так ли? Все это такое новое, неизведанное… радостное возбуждение и страх неизвестного…
Сейчас мне предстояло выйти из ванной, надеть пижаму и лечь в одну с Адамом постель. Я устала и была готова только забыться сном, надеялась, что Адам устоит перед близостью наших тел, потому что мне всегда было трудно ему отказывать хоть в чем-то. Адам никогда ни о чем не просил, не задумывался, что я могу дать ему в этих отношения, отдавая при этом всего себя. Поэтому когда у него просыпалось малейшее желание – не только в близости, в чем угодно – я непременно старалась его порадовать. Мне не хотелось отказывать, и к тому же казалось, Адама это не устроит.
Когда я вышла в комнату, его еще не было. На кухне бежала из крана вода, затем – выключилась, и я поспешила надеть пижаму. Залезла под одеяло, холодное изнутри, и поджала ноги, пытаясь согреться.
– Уже легла? – тихо спросил Адам, когда зашел в комнату и, крадучись, прошел в ванную.
Зашумел душ – как ни странно, я не смогла уснуть быстро, как рассчитывала – и через несколько минут Адам присоединился ко мне. Он обнял меня под одеялом, и я тут же согрелась, как от большой горячей батареи. Его рука скользнула по моему животу, и внизу меня обдало жаром. Но это было не то, о чем я подумала. Адам настойчиво притянул меня к себе, прижался всем телом и прошептал:
– Сладких снов, Биби. Люблю тебя. – И тут же заснул.
Под теплым одеялом, в крепких медвежьих объятиях, мне ничего не оставалось, кроме как свернуться калачиком, подстроившись под изгибы тела Адама, и тихо, смиренно заснуть. Глаза уже закрывались, я видела, как дрожат под тяжестью век мои ресницы. Все тело обмякло, и я вот-вот была готова провалиться в сон, как почувствовала какое-то движение в ногах. Маленькие, легкие, мягкие лапки ловко запрыгнули на постель, и небольшое тельце, свернувшись, улеглось в моих ногах. Я услышала знакомое мурчание – Миса была рядом, – и все беспокойство тут же меня покинуло.
14
До своего переезда к Адаму я ни разу не была у него в гостях, оправдываясь тем, что добираться для меня слишком далеко и сложно для того, чтобы пробыть у него всего несколько дней. Не сказать, что это было откровенной ложью, но до конца честной в этом вопросе я с ним точно не была.
Мы встречались в совместных поездках, Адам приезжал в Чикаго, когда я оставалось у родителей, чтобы не ехать еще дальше, до университета, но я сама ни разу не ездила к нему. И виной всему мои страхи.
Когда я поняла, что влюбилась, по-настоящему, что это не просто животная страсть, не эмоциональная зависимость, а искренняя любовь, я всеми силами пыталась отгородиться от нее. Нет, я не строила преград, не отвергала Адама, не закрывалась от него, но пыталась не торопить события насколько это было возможно. Старалась не запускать его в мою жизнь полностью, не привязываться как к самому близкому человеку на свете.
Приедь я к нему сразу, провалилась бы в собственные фантазии о нашем счастливом будущем. А этого я себе позволить не могла. Пока наши чувства не прошли испытания временем и расстоянием, я не могла себе доверять.
Во второй раз увидеть Адама мне удалось только через месяц. Он прилетел ко мне, в Чикаго, когда я осталась у родителей на выходные. Надо ли говорить, что с родителями за весь уикенд я провела пару часов от силы…
Мы с Адамом общались каждый день на протяжении месяца, став неотъемлемой частью жизни друг друга, просыпаясь и засыпая вместе, вместе обедая и ужиная, постоянно с телефоном в руках, готовые в любую секунду подключиться к видеозвонку. На тот момент мы уже обозначили, что являемся парой – для обоих это было крайне важно – и назначили дату нашей годовщины на семнадцатое января. Так что, садясь на самолет, Адам спешил не просто ко мне, а к своей девушке, и это в моих глазах сильно повышало значимость этого шага.
Возвращаясь в то время, я точно могу сказать: те два дня стали для меня самыми лучшими днями в жизни. Начиная с того момента, как я бросилась к Адаму на шею в аэропорту, а он, пошатнувшись от моего напора, заключил меня в крепкие медвежьи объятия, бросив свой рюкзак на пол, и заканчивая тем, как я провожала его обратно, а Адам не мог отпустить моих рук, у всех на виду покрывая их жгучими поцелуями. Я была словно в раю, окрыленная, витала где-то высоко над всем материальным миром.
Помню, мы истоптали все ноги, целый день гуляя по Чикаго – я любезно предложила показать Адаму родной город – и завалились в номер отеля, уставшие, голодные и взбудораженные. Адам заказал нам ужин в номер, целый стол моих любимых блюд, и мы включили какой-то фильм, ни разу не обратив на него внимания, полностью поглощенные друг другом.
На часах было сильно заполночь, когда Адам ушел в душ, а я осталась лежать в постели в одном полотенце в ожидании его. Меня потрясывало то ли от пробирающегося в номер холода, то ли от щекочущих нервы звуков бегущей воды. Я представляла, как Адам стоит под душем, и по его широкой спине стекают горячие струи. Как бы мне хотелось, чтобы вместо воды его кожу ласкала я. Все мое тело пылало жаром. Он расходился, как горячий пламенный цветок, раскрывающий свой бутон где-то внизу…
Адам вышел из ванной. Я не смела посмотреть в его сторону. Оставалось только надеяться на его чувство такта.
Конечно же, я не была девственницей в двадцать два года, не стану строить из себя благовоспитанную девицу, но таких чувств, как к Адаму не испытывала никогда. Это было не простое желание, требующее собственного утоления прямо здесь и сейчас, и не обыкновенный интерес чего-то нового и необычного. Я впервые хотела мужчину, хотела так сильно. И не знала, куда деться от этого чувства, что делать, как себя вести.
Я надеялась, что он не будет слишком настойчив, но вместе с тем будет достаточно меня хотеть, чтобы это показать, иначе я разрывалась бы между тем, чтобы сорвать с него полотенце, и тем, чтобы отвернуться и заснуть, подавив от волнения всякое свое желание.
Мое сердце билось как птица в клетке, грудь по поднималась, то опадала от тяжелого дыхания, во рту пересохло. Я сидела в постели с приспущенным одеялом, сжимая на груди белоснежное полотенце, и мои голые ноги, сжимаясь, пытались закрыть все, что нужно, от чужого взора.
Когда Адам вышел, и горячий пар вместе с ним ворвался в комнату, я не сразу подняла глаза. Но я больше не могла ждать.
Мы встретились взглядами. Он смотрел на меня как в нашу первую встречу, теперь не скрываясь. Казалось, от этого взгляда все мое тело напрягается и горит. Я скользнула глазами ниже. Выпирающие крепкие ключицы, широкая грудь колесом, уходящие под низко сидящее полотенце косые мышцы, ведущие вниз. Я сглотнула, и это не укрылось от его внимательных глаз. Адам выжидающе смотрел на меня, мысленно сдирая с меня полотенце. Все в комнате было пропитано этим напряжением, я буквально видела электризующийся между нами ток.
– Адам… – прошептала я.
Его не нужно было звать дважды. Он двинулся прямо на меня, как напористый бык, играющий мускулами. И неожиданно нежно коснулся моего лица, склонившись надо мной, словно хищник над маленьким кроликом. Рядом с ним я чувствовала себя такой слабой и беззащитной, но это совсем меня не пугало, наоборот, хотелось полностью отдаться его власти, физическому превосходству, сильным рукам, прижимающим к себе мое тельце.
Я слышала его тяжелое дыхание, чувствовала, как он дрожит, как сдерживает себя, чтобы не позволить лишнего, сделать все нежно и аккуратно. Это был наш первый раз, и он не должен был меня пугать.
Адам припал губами к моей шее, спускаясь ниже. Аккуратно спустил полотенце, оголив грудь, покрывая поцелуями разгоряченную кожу. Скользнул рукой под полотенце, по внутренней стороне бедра, и я в исступлении изогнулась. Все во мне было готово к нему. И, когда мы слились в единое целое, я полностью в нем растворилась.
15
После моего приезда дни то неслись, как бешеные, то тянулись, как густая патока, и чего-то среднего было не дано. Адам беспросветно пропадал на работе – честно признаться, я не ожидала ничего подобного, – и я проводила, бывало, целые вечера одна. Но, когда видела его уставшее, но счастливое при виде меня лицо, все недовольство куда-то испарялось, и мне не составляло труда держать свои переживания при себе.
Коробки, стоящие в комнатах, медленно, но верно разбирались. Налетевшая с переездом пыль тщательно протиралась, и благодаря моим усилиям через несколько дней полы засверкали вновь, а от серо-коричневого картона не осталось и следа.
С облегчением я вынесла разодранные коробки к мусорному баку в ожидании, когда их навсегда увезет мусоровоз – так осточертел мне в последние пару дней царивший в доме хаос. Но постепенно все пришло в норму. И вот уже все мои баночки с уходовыми средствами и многочисленные палетки для глаз лежали что в ванной, что – в туалетном столике. Одежда, постиранная и отпаренная, висела в шкафах. А книги, освобожденные от упаковочной пленки, стояли на полках, поблескивая корешками в лившемся из окна солнечном свете.
Я сидела на полу в спальне с последней неразобранной коробкой на коленях и доставала из нее всякие мелочи, раскладывая их прямо на полу. Миса сидела напротив и дотрагивалась лапкой до каждой вещицы, пробуя их на коготок. Эта хитрая маленькая коробочка притаилась в самом углу моего кабинета и ждала своего часа в то время, как я уже унесла весь разорванный картон в мусор.
Я даже толком не помнила, как собирала все эти мелочи. Будто они были схвачены мной из темных уголков моей комнаты в каком-то забытье, в попытке точно ничего не забыть. И теперь я раздумывала, так ли нужны мне все эти бумажки, ручки и наполовину заполненные блокноты. Отнесла все в кабинет, закинула вглубь ящика стола и глянула в окно. Уже начинало темнеть. Небо затягивали облака, и улица становилась слишком серой и бездушной. Я поежилась, вспоминая, что Адам сегодня задержится на работе. Каждый раз, получая подобное сообщение, я тяжело вздыхала, и против воли наливалась тяжестью моя грудь. Поскорее бы он приехал. Я не хотела оставаться одна.
Я спустилась вниз в надежде, что готовка поможет мне отвлечься, зажгла свет – только неяркие теплые светильники – и начала готовить. Это была паста, Адам ее просто обожал, а я старалась его порадовать. Я погрузилась в шкворчание спагетти на сковороде, а Адама все не было. И когда я подняла глаза от ужина, поняла, что утопала во мраке гостиной. На улице совсем стемнело, и сквозь высокие окна в комнату заглядывала лишь вечерняя темнота. Над столиком в нише горел единственный подвесной светильник. Комната казалась пустой и безмолвной, и тишина отражалась эхом от стен.
Я подошла к стеклянным дверям на террасу, силясь не вглядываться в непроглядную черноту, но она тянула меня как магнитом. За последнюю неделю задний двор начал преображаться: трава была аккуратно подстрижена, на террасе появились подвесные качели и длинные нити крохотных лампочек. Я щелкнула выключателем, и террасу залило приятным желтоватым светом. Но за ней все равно оставался тот же темный, пугающий лес.
Днем, когда солнце заглядывало в окна и лес дышал гуляющим в ветвях ветром, здесь было уютно и спокойно. Но одинокими вечерами у меня было такое чувство, что без Адама, без того тепла, что дарило его присутствие, это место представало в своем истинном обличии. Темное, холодное и неживое.
Свет из коридора отбрасывал жуткие тени, а я стояла в царившем в гостиной мраке и глядела на вековые деревья, в непроглядную черноту ночи, раздумывая, наблюдают ли за мной лесные монстры. Наблюдает ли кто-угодно, кто может прятаться в этой темноте. Я ежилась, но не от холода, и время тянулось бесконечно медленно. Стояла такая тишина, что я вздрогнула, когда услышала, как поднимаются двери гаража и машина, мурлыкая, медленно заезжает внутрь.
Я только успела повернуться, а Адам уже стоял в гостиной с сияющей на лице улыбкой. Даже за стеклами очков я видела, как блестят его глаза. Мрак сразу отступил, и комната озарилась божественным светов. Его мог источать только Адам. И я бросилась к нему на шею через всю комнату на ватных ногах, почти не касаясь пола. Сразу стало тепло, все вокруг наполнилось светом и жизнью. Он чуть склонился ко мне, обхватил мою талию одной рукой и, зарывшись в волосы, поцеловал.
– Ну, давай, отпускай, – с улыбкой в голосе произнес он. – У меня кое-что есть для тебя.
Не без труда я разомкнула объятия. Адам приоткрыл дверь в ванную, из которой только что вышел, не позволяя заглянуть внутрь и глазком.
– Закрой глаза, – велел он, и я послушно зажмурилась. – А теперь открывай.
Я распахнула глаза, и передо мной оказался пышный букет нежно-розовых пионов, такой большой, что не обхватить. Я ахнула и расплылась в счастливой улыбке.
– О, Адам, спасибо огромное! Они такие красивые. – У меня вспотели ладони, я быстро вытерла их о мягкую ткань своих брюк и обняла букет. Он оказался тяжелее, чем я думала, и сказочно благоухал у моего лица.
Глаза Адама светились неподдельной радостью. Он тоже всегда рад меня осчастливить.
– Прости, что приходиться так часто задерживаться, Биби. – Он неловко почесал затылок, стекла его очков блеснули в тусклом свете лампы. – Меньше всего хочется оставлять тебя одну. Моя работа точно когда-нибудь тебе надоест.
– Да что ты! – воскликнула я, зарываясь лицом в цветы. Сейчас это не имело никакого значения, и часы, проведенные в одиночестве, были лишь мелочью, сном в ожидании Адама. – Я все понимаю, милый.
– Ну и отлично. – Он наклонился, чмокнул меня в макушку и прошел на кухню. Меня тут же обдало ароматом его парфюма, когда Адам проходил мимо. – Паста! Биби, я тебя люблю!
В комнате сразу стало так тепло, даже жарко. Я словно витала в воздухе, наполненном сладкой пыльцой. Мои руки еле держали букет, и не было сил пошевелиться, пока меня не окликнул Адам с протянутой в руках большой вазой.
Паста получилась лучше, чем в прошлый раз, но все-таки далекой до идеала, и я надеялась когда-нибудь приготовить такую, чтобы скулы сводило от удовольствия – очень уж хотелось уметь порадовать Адама хотя бы такой мелочью. Так что во время ужина я не отводила глаз от его лица, пытаясь уловить мимолетные эмоции.
– Невероятно, Биби. – Адам накрутил на вилку спагетти, от которых еще шел пар, и, даже не подув, отправил в рот. – С каждым разом все лучше и лучше. Никогда бы не подумал, что мне повезет возвращаться домой к такому ужину.
В груди у меня тут же растеклось тепло, и улыбка сама по себе озарила лицо, широкая и неудержимая. Я опустила глаза в тарелку, чувствуя, как жар приливает к щекам. Все-таки не особо хотелось, чтобы Адам понимал, насколько для меня важна простая готовка. Я могла удивлять и менее тривиальными вещами.
На десерт у нас был торт, покупной, к выпечке я пока не осмеливалась приближаться. У Адама на тарелке возвышался огромный кусок, я же могла похвастаться скромной долькой, которая даже не держалась стоя на тарелке. Нужно будет найти неподалеку тренажерный зал или какую-нибудь секцию по танцам – долго оставаться в форме без спорта мне, к сожалению, не удастся.
Доедая десерт, мы с Адамом развалились на наших стульях с полными желудками. Свой кусочек я съела, и теперь передо мной стояла лишь пустая тарелка с разводами шоколадного крема, а Адам ковырял вилкой оставшиеся крошки бисквита, попутно отправляя их в рот.
Стало так тихо, так спокойно. Казалось, ничто и никогда не сможет нарушить ту атмосферу, что царила в нашем с Адамом доме в эти часы. Это было моим любимым временем суток, и каждый день я с нетерпением ждала ужина. Только в эти короткие часы, помимо выходных, мы могли побыть вдвоем, посидеть в тишине друг напротив друга, наслаждаясь моментом.
Зал, будто подернутый темной поволокой, обволакивал нас с Адамом в единственном островке света. Над круглым столиком в нише горела желтоватая люстра, отбрасывая тени на наши лица и отражаясь бликами у Адама в очках. Мрак обступал со всех сторон, но когда Адам был рядом, казался не жутким местом укрытия монстров, а большой уютной периной, в которую я с удовольствием зарывалась всем телом, растекаясь по стулу, не ощущая ни нити напряжения в самой себе.
За высокими окнами сбоку от нас во мраке тонули широкий задний двор и вековые сосны. Едва заметны были в такой черноте их шевеления от слабого ветра, а еще выше, прямо над их верхушками, по небу рассыпались алмазами низкие звезды. Их было так много, что не сосчитать. Они сияли так ярко, что казались подвешенными камнями прямо над нами. Ни огонька не светило с земли: ни огней высоток, ни фар автомобилей, ни светлячков горевших в темноте соседских окошек – и темный небесный купол накрывал нас от края до края земли. Хоть целую ночь лежи на траве, пытаясь до него дотянуться!
Я засмотрелась на отражения теплого света лампы в темных окнах, слушая, как Адам елозит вилкой по тарелке. Такая мелочь, но этот звук был очень важен. Потому что благодаря нему я точно знала, что Адам сидит совсем рядом, он здесь, со мной.
– Тебе не понравился торт? – Раздался вдруг голос с противоположной стороны стола. И темная, обволакивающая нас дымка, висевшая в зале, сразу рассеялась. Воздух потерял ту чарующую атмосферу, которой полнился секунду назад. И, проморгавшись, я увидела, что в гостиной просто не хватает света, а за окном стеной стоит черный лес. Магия момента была утеряна. Но только на сегодняшний вечер. Завтра она появится вновь, как и будет появляться каждый из вечеров. И только эта мысль помогла мне улыбнуться.
– Нет, очень вкусный. Просто я уже наелась. – Не очень хотелось посвящать Адама в то, что могу набрать вес.
– Ты мало ешь, – заметил он, показалось, даже слишком строго, но я знала: это лишь забота.
– Да не сказала бы, – усмехнулась я. Пока не займусь спортом, порции придется хорошо ограничивать. – Что же поделать, если я не стокилограммовый гигант?
Адам вскинул голову и громко рассмеялся, его смех тут же разнесся по комнате, наполнив ее теплом. Внутри у меня все будто запорхала. Его широкая улыбка всегда заставляла меня невольно улыбаться и с каждым разом влюбляться в Адама все сильнее.
Пока он не заметил, я подскочила, чмокнула Адама в щеку и одним движение забрала тарелки со стола. Краем глаза я увидела легкое, приятное замешательство на его лице. В груди сразу защекотало: заставлять смущаться этого большого медведя как маленького котенка – всегда было истинным наслаждением.
Тарелки сразу оказались в мойке, и пока ничего не засохло, я обдала их напористой струей воды. Кусочки торта убежали в водосток. Я глядела на то, как керамическая поверхность вновь становится белоснежно. И тут почувствовала сильные руки, обхватывающие мое тело нежно, словно хрустальную вазу. Почувствовала Адама позади себя и как его тело прижалось к моему. Он обнял меня со спины, обхватил руками и крепко сжал, так сильно, что на секунду у меня перехватило дыхание, а когда ослабил объятия и уткнулся носом в шею, чуть ниже правого уха, зарываясь в волосы, по телу разлилось щекочущее изнутри блаженство.
– Я так тебя люблю, моя девочка, – прошептал Адам так тихо, словно нас мог кто-то услышать. И его дыхание защекотало мою шею. Дыхание перехватило вновь. Грудь замерла на пике, делая вдох и не смея выдохнуть из легких воздух.
– Ты делаешь меня самым счастливым на свете. – Адам сжал чуть крепче, но не до боли. Я стояла затихшая, с трепещущимся в груди сердцем и знала: расслабься я, все равно останусь на месте, потому что Адам всегда меня подхватит. Его шепот вновь согрел мою кожу: – Никуда тебя не отпущу. Пусть так будет всегда.
На глазах у меня невольно выступили слезы и в полуулыбке дернулся уголок губ. Неужели вся эта жизнь может стать моей? Тихий, уютный вечер, полумрак просторной гостиной, приглушенный желтоватый свет, полное спокойствие, разливающееся по телу. Моя любовь, сидящая за столиком напротив меня… любовь, обнимающая меня, не желающая ни делиться, ни отпускать… Дай мне дотянуться до тебя, ускользающая мечта.
Я дотронулась своими ладонями до его рук, откинулась головой на широкую грудь, слыша, как бьется его сердце. Неужели это все уже мое? Тогда почему мое сердце сжималось одновременно от счастья, любви и от страха? Почему я чувствовала себя как на грани? Почему, когда я думала об Адаме, о нашем тихом, уютном пристанище, о нашем будущем, о звонких детских голосах, которые когда-нибудь будут заливать этот дом, все мои мысли закручивались вихрем, не позволяющем вдохнуть? Почему на глаза наворачивались слезы? Я держалась за его руки изо всех сил в надежде, что Адам действительно никогда меня не отпустит.
16
С тех пор, как я переехала, в документе, набросках моего романа, появилась всего пара страниц. В этом можно было винить что угодно: переезд, новое, необычное для меня место, переживания за Мису. Но нужно было признать одно: все дело во мне! Это я часами сидела перед монитором, перед пустой белоснежной страницей и этой проклятой мигающей черточкой курсора. Это я набирала предложение и тут же его стирала. Именно я не могла продвинуться ни на шаг к своей цели закончить книгу и сидела в удобном кресле, царапая ногтями от раздражения его подлокотники.
Что-то не давало мне двигаться вперед. Я чувствовала себя будто барахтающийся в воде котенок в страницах, написанных собственной рукой, и не могла понять, как мне двигаться дальше. Я не решалась выплеснуть на страницы слова, предложения, абзацы. Все, что я делала, казалось бессмысленным, тривиальным и глупым. И был ли вообще тогда смысл пытаться, если я давилась собственными мыслями, которые никак не могла облечить во что-то подобающее литературному произведению?
А время неумолимо шло вперед. И каждый день, когда я сидела перед монитором, единственная мысль червем проедала мне мозг: осталось не так много времени – как бы это ни было глупо. Торопиться мне было некуда, никто не нависал надо мной в ожидании готового романа, но не покидало ощущение, что я теряю драгоценное время и должна спешить, бежать, пока оно не кончилось совсем. Так что садиться за работу становилось все тяжелее, потому что я знала: через считанные минуты меня вновь накроет паника.
Вот и теперь я сидела перед чистым белоснежным листом, ярко слепящим глаза с экрана. Еще несколько минут назад я провернула колесико мышки, чтобы пара предложений, которыми заканчивались мои наброски, не мозолили глаза, но не могла избавиться от мигающего курсора – хотя бы он должен был напоминать мне о необходимости писать.
Я дотянулась до монитора и убавила яркость, откинулась в кресле с опущенными плечами. В голове зияла абсолютная пустота, но где-то на периферии сознания роились мысли, которые я никак не могла ухватить. Грудь дрогнула в слишком глубоком вдохе, а затем – сильно просела от тяжелого выдоха. Я запрокинула голову и закрыла глаза. Это все просто не имеет ни грамма смысла! А еще у меня чертовски сохли губы, горло саднило от жажды, но я не могла встать из-за стола и спуститься попить, потому что тогда точно не вернулась бы в кабинет.
Я сидела так, с запрокинутой головой и бегающими в поисках мыслей под закрытыми веками глазами, когда на столе вдруг раздался вибрацией мой телефон. Вот оно, спасение! Я тут же схватила его – вдруг что-то важное, например, Адам пишет, что хотел бы на ужин. Тогда у меня появился бы реальный повод спуститься вниз, на кухню, и забыть на сегодня о мигающем на пустой странице курсоре.
Но это был не Адам. Пришло сообщение от моей хорошей подруги Харпер, с который мы учились на одном курсе, но по воле наших послеучебных планов разъехались по земному шару.
Харпер: “Хей, Бьянка, ты уехала в Вашингтон, как хотела?”
Почему-то это сообщение показалось мне слегка неловким, но я заглушила свою тревогу и быстро напечатала ответ.
Я: “Привет, О’Хара (прозвана всем курсом за взбалмошный характер), ага, теперь живу примерно в полутора часах от Сиэтла”
Харпер: “Отлично! Потому что я тоже тут”
Мои брови сразу сдвинулись к переносице. Харпер точно не должна была быть в Сиэтле. По крайней мере, не сейчас.
Я: “Как? А ты разве не в Лондоне с Майклом?”
Харпер: “Ахаха, не-а, да ну его”
Я знала, что за этим сообщением сквозит боль, но допытываться не стала. Харпер никогда не умела выражать негативные чувства, пряча их под маску напускного веселья и пренебрежения, и нужно было позволить ей это сделать, прежде чем из ее глаз хлынут потоки слез.
Харпер: “Так что я вернулась в Сиэтл”
Пока я подбирала слова, Харпер выпалила следующее сообщение, делающее все куда проще.
Харпер: “Не хочешь потусить?”
А я очень хотела. Неделя, проведенная в заботах о куче вещей и приборке после пыльных коробок, практически одинокая неделя, когда Адама я могла видеть лишь по вечерам… я была готова на стенку лезть от тоски.
Я: “Конечно! Когда?”
