Владимир Гергиевич Бугунов "Батыева Русь"

храмами было проще. Ветхие, на ладан дышащие строения чаще всего сжигали и на

их месте со временем возводили новые. С крепких ещё храмов сшибали ведические кресты, рубили в щепы и сжигали идолов прежних, меняли внутреннее убранство.

Хотя нужно сказать, что те же алтари и кресты во многих церквях вплоть до середины девятнадцатого века так и не появились.

На этот раз Тодорокису пришлось голову поломать. В этом большом селе верующие

сподобились каменную церковь поставить. Узрел он на лицевых сторонах врат, ведущих в церковь и на наличниках знаки ведические непотребные. Написаны там были резью глубокой слова, крамольные для глаз грека: «Род», «Макошь», «Перун», «Сварог», «Тарх и Тара».

– Лазарь, и эту ересь сбить немедля!

Из храма на глазах растущей деревенской толпы вышли двое молодых парней, неся подмышками по два деревянных идола. Обходя угрюмую толпу, они направились к костру, который распалили дружинники рядом с домом старшины. Заржали дружинники, когда возгорелись ярким огнём потрескавшиеся от времени и пересохшие идолы, когда искры от них взметнулись ввысь. Несколько стариков и старух в толпе начали неистово плеваться в сторону веселящихся у костра дружинников. Многие женщины в толпе в слёзы пустились, видя надругательство над их святынями. Да, на глазах толпы вершилось святотатство. Пришлый монах-иноземец хозяйничал в их деревне, как у себя дома, а дружинники княжеские не кинулись на защиту святынь, не остановили эту вакханалию, а в смехе бездумном рассыпались.

Ещё трое мужиков из храма вышли. У двоих из них в сермяжных мешках глухо постукивали каменья, что жертвенник ограждали. А третий, ещё совсем молодой огромный детина, засунув под рубаху небольшой (женский) идол Тары-богоматери, попытался бочком, бочком скрыться за угол здания. Тодорокис со служкой в это времябыл внутри храма и не видел этого. Но и без них было кому присматривать за работными людьми. От костра тотчас вдогонку за Вакулем вприпрыжку побежал один из дружинников.

– Эй, босота сермяжная, ты кудай-то намылился? А ну, стой, говорю!

Невзор, а это был тот самый «бдительный» дружинник, на ходу вытащил плётку

из-за пояса и бегом догнал Вакулю.

– Давай, к костру заворачивай! Ишь чего удумал.

Он ткнул кнутовищем в деревянного божка, которого парень нехотя вытащил из-за пазухи.

– В костёр эту деревяшку трухлявую, в костёр!

Вакуль был местным кузнецом, ростом без малого в добрую сажень. Сверху вниз посмотрел он на тщедушного дружинника. Вот уже третий год подряд Вакуль и его жёнушка Марфа денно и нощно молились Таре-богоматери, чтобы дала она им сына или дочку, а никак у них с первенцем не получалось. И вот теперь последнюю надежду да в костёр? Как-то сам собой сложился кукиш и тут же он оказался у носа оторопевшего дружинника.

– На-кося, выкуси!

После чего, уже не обращая внимания на служивого, кузнец зашагал в сторону окраины села, где стоял его дом. Некоторые из дружинников, что краем глаза следили за перепалкой между их товарищем и деревенским кузнецом повскакали с мест, и их хохот достиг ушей Невзора. И тот, обуянный злостью от непослушания какого-то лапотника, снова догнал кузнеца и крепко перетянул того плетью. Русский человек, известное дело, терпелив донельзя. Многое он может стерпеть и не единожды, но когда

край-беда наступает, когда невмочь уже терпеть, страшен он в гневе своём праведном

становится. Повернулся он лицом к дружиннику, положил бережно божка на землю.

Глянул Невзор в глаза кузнецу, а там и глаз-то нету, словно бельмы белые вместо глаз.

– Ты чего, ты чего орясина этакая, удумал?

Не дал ему договорить Вакуль, сграбастал его за грудки, как пушинку над головой вознёс, крутанул раз-другой да о землю хрясь! Тут уж не до шуток дружинникам стало. Разделились они и кинулись на деревенских, размахивая плетьми. Половина их к толпе кинулась, чтобы не дать ей к дерущимся прорваться. Другая половина, вытащив сабли из ножен, кинулась в сторону кузнеца. А тот, не будь дураком, подхватил плётку, что выронил из рук стонущий Невзор да и давай отмахиваться от нападавших. Ещё пацаном Вакуль пас общинное стадо коров. Правда, там он с длинным кнутом обращался. Но и плётка в сильной, уверенной руке оказалась тем ещё оружием. Уже

двое дружинников от могучих ударов как снопы на землю повалились, уже и саблю,

кем-то из них оброненную, Вакуль с земли подобрал. Да один против восьмерых разве долго выдюжит? Озверевшие от злости дружинники стали теперь не в разнобой нападать, а скопом. Уже не раз и не два чиркнули их сабли по ногам и рукам смельчака.

Уже подломилось могучее тело кузнеца, рухнуло на землю, а Невзор, расталкивая всех,

руку с саблей вознёс над ним, чтобы зарубить его. И тут услышали дружинники визг

баб, грай мужских голосов. Это толпа деревенских, разметав заслон из дружинников, с

ором великим бежала на выручку своему односельчанину. Куда там двадцати против трёхсот, если не больше, рассвирепевших мужиков устоять! Тем более, что в руках у многих из них косы, цепы и вилы появились, чем не оружие?

Невзор и про кузнеца израненного забыл, цыкнул на своих, и побежала рать княжеская к лошадям своим. Туда же и монах Тодорокис засеменил, проклиная всё на свете. Хитрая бестия сразу понял, что жареным тут запахло. Так и ускакала дружина ни с чем. Пока ни с чем. Через несколько дней сюда сам князь местный с полновесной дружиной заявится. В таких случаях князья в своих уделах всю деревню на сутки-двое на откуп дружинникам отдавал. После таких «взбучек» княжеских, если кто и оставался в живых, так только дети малые, несмышлёные, да девушки молодые для утех, да и то ненадолго.

Но в этот раз не удалось дружине княжеской сабельками помахать. Не понаслышке знали люди, что их ждёт за неповиновение антихристианское. Тут же сход стихийный образовался, и решили все сельчане уходить в лес и пробиваться на восток. Там, слышали они, их братья по крови живут и там почитают ещё старых богов. Сколько таких деревень да сёл опустело на Руси за времена охристианивания? Никто не считал, да много их было, людей, не предавших родителей своих.

Нужно сказать, что со времён батыевых и вплоть до восемнадцатого века в ходу у православного церковного клира Руси-России был только Псалтырь. А в нём лишь сто пятьдесят псалмов на все случаи жизни написано. Сама же Библия на русском языке была издана только в девятнадцатом веке. И люди сравнивали: одно дело, когда поп, уткнувшись в Псалтырь, монотонно бубнил с амвона библейские истины, а другое, -когда волхвы вещали. Они тебе и про знамения растолкуют, и сон странный объяснят, и скажут когда сподручнее пахоту или сев начинать. Особо любопытным и про то расскажут, как небо над головой устроено, почему Солнце днём светит, а Луна ночью.

А ещё про почитание родителей земных и небесных напомнят и не преминут восславить их, чтобы жизнь счастливой была, чтобы роженица от бремени своего вовремя разрешилась, чтобы у коровы или козы молоко не перегорело; да мало ли о чём волхвы с людьми толковали. На все вопросы у них были разумные ответы.

Волхвы ведь знания свои несли ещё с седых времён. А попы… что попы? «Верьте нам и всё тут. А те, кто поверит, те и спасутся». С приходом христианства знания были подменены верой. Вот так совершился первый подлог в истории нашей цивилизации. А евреи, написавшие Библию, живут почему-то по своим талмудам да торам. Не загадка ли?

Каток христианизации, круша на своём пути укоренённую тысячелетиями старую

ведическую веру, часто вызывал отторжение у людей. Потому и полыхала на Руси уже

двести лет самая настоящая Гражданская война, в которой простой народ в массе своей не принимал новую веру. Семьи по живому раздирались на части, где отцы и деды за старую веру стояли, а их сыновья, чтобы уйти из-под строгой опеки старших, за новую веру ухватились. Раздрай был и между князьями. Киевские князья, уже принявшие христианство, силой навязывали новую веру князьям владимирским, новгородским и прочим, оттого и драчки между ними веками длились. И Русь в замятне этой слабела на глазах. А слабых заклевать всегда охотники найдутся.. На северо-западных границах то шведы-свеи, то крестоносцы ливонские и прочие огнём и мечом пытались свою, католическую веру принести на наши земли. На южные княжества в 1223 году напали неведомые ещё не то татары, не то монголы. У западных княжеств уже давно

«вась-вась» наметился и с Папой римским, и с соседями-католиками, и лишь маленький шажок оставался, чтобы они сами не превратились в заурядные католические королевства.

Правда в 1223 году тартаро-монголы как пришли на Русь, так и ушли, больше напугав народ, чем разорив. С другой стороны после этого скоротечного набега на южных границах спокойнее стало. Половцы, извечные степные разбойники, вдруг стали замиряться с русичами. Более того, родовитые князья русичей и половцев стали женить своих детей между собой, и к приходу новой волны тартаро-монгол половцы стали союзниками русичей.

Бату с помощью своих соглядатаев проведал и об этом. И потому озлобился он на половцев. Ведь они были всё-таки кочевым, степным народом и должны были, по его мнению, придерживаться Великой Ясы Чингисхана, списки из которой были вручены половецким ханам ещё задолго до начала Западного похода армии Бату, а потому стать на сторону Бату, но этого не произошло. И сыновья Чингисхана объявили половцев своими врагами. Перед вторжением на Русь тартаро-монголы в нескольких битвах нанесли им ряд серьёзных поражений и фактически прижали половецкого князя Котяна с его сильно потрёпанными войсками к самой границе южной Руси.

Кстати, по-большей части светловолосые и голубоглазые половцы имели гаплогруппу R1А, такую же, как и у русичей и тартарцев, то есть они были европеоидами. Вот такая непростая обстановка на Руси и вокруг неё сложилась накануне начала Западного похода тартаро-монгол.

ГЛАВА 3

Гуюк, сын Угэдэя и Мэнгу, сын Толуя ехали рядом, стремя в стремя. Оба они были

чингизидами, оба могли претендовать на трон Великого хана Монгольской империи.

Мэнгу, по крайней мере, внешне выглядел спокойным, а вот его двоюродный брат до сих пор кипел от негодования. Его отец, Великий хан Угэдэй не ему, своему отпрыску,

а полукровке Бату доверил командование объединённым войском, которому скоро надлежало отправиться в Западный поход и этому (теперь уже заочному) спору с отцом не было конца.

– Ну скажи, скажи брат, разве это справедливо? Почему это какой-то Бату будет командовать тобой, мной, нашими багатурами, нукерами?

Мэнгу меланхолично пожал плечами:

– Гуюк, ты не хуже меня знаешь, что Бату сын Джучи и он теперь, если не считать слабака Орду, первый из его сыновей и согласно Ясе нашего деда он, а не ты, или я старший хан после твоего отца, да прибудут его года.

Гуюк нетерпеливо отмахнулся:

– Но это же не так, не так! Орду, а не Бату старший сын у Джучи!

Мэнгу скосил глаза на брата и еле заметно усмехнулся:

– Верно, брат. Но ты же знаешь, что Орду сам попросил Великого хана считать старшим в улусе Джучи не его, а своего брата Бату.

Гуюк с досады так ударил ногайкой по крупу лошади, что та чуть ли не встала на дыбы:

– Да знаю, но лучше бы он этого не делал.

Лицо Мэнгу скривилось в усмешке:

– Не кипятись зря. В бою, сам знаешь, стрелы по-всякому летают, да и кумыс подают иногда не слишком свежий…

Намёк брата был настолько прозрачным, что Гуюк зашёлся в гадком, коротком смешке. Да, перед своим отъездом из Каракорума он был вынужден подчиниться воле отца, согласившись на то, что не он, а Бату теперь главнокомандующий над армией, отправляющейся в Западный поход. Прав Мэнгу – в бою или на пиру всякое может случиться…

Четыре тумена, а это сорок тысяч нукеров, шли за братьями к Искеру. Многие из них прославились в предыдущих походах на тангутов, ханьцев, харезмцев, персов. И среди этих прославленных были такие багатуры и полководцы, как Байдар и Бури – сын и внук Чагатая, Кадан – сын от третьей жены Угэдэя, молодой и горячий Бучек – сын Толуя, умудрённый годами и воинским опытом Кюльхан – сын Чингисхана от второй жены. К этой славной когорте можно было отнести багатуров Бурундая, Китбука и Хулагу – да всех и не перечесть.

Неспешно двигалось монгольское воинство. Ведь за колонной нукеров гнали огромное стадо коров и овец, отбитых у половцев. Пытались те севернее Арала, а потом в верховьях Иртыша остановить продвижение монгольской орды, да где там! Против такой силы нужно было выставлять не растопыренные пальцы, а мощный сжатый кулак. У половцев ни в том, ни в другом случае этого не получилось. Действовали они вразнобой и без всякого согласия между отдельными отрядами. Да и монголы так поднаторели в воинском искусстве, что легко рассеивали по степи половцев. Армия чингизидов всё более и более напоминала до совершенства отлаженную военную машину, которую трудно было остановить.

Наконец начались земли, примыкающие к Искеру. Здесь, в приречных низинах были вольготные пастбища, и мычащее и блеющее стадо «живого» трофейного мяса растеклось по ним. К Искеру к тому времени подтянулось сорок тысяч тартарцев под командованием военачальника Витомира. Только что в лагере поставили свои походные шатры десять тысяч воинов Сельджука, прибывших из Туркменистана.

Бату дважды высылал навстречу армии Гуюка своих курьеров, торопя его с прибытием в Искер. Лето 1236 года было на исходе и нужно было начинать поход в земли булгар и башкир с мордвой. Именно на такой очерёдности захвата приволжских земель настаивал Субэдэй, правая рука Бату в этом походе. Не зажили ещё обида и душевные раны у старого воина. До сих пор помнил он, как булгары, башкиры, эрзя и даже откуда-то взявшийся отряд недобитых татар вероломно напали на его войско при переправе через Волгу в месте впадения Камы-реки после завершения разведывательного похода на Русь в 1223 году. Кровью, только кровью смоет с себя Субэдэй позор поражения в той битве.

Не выдержал Бату, отправил к Гуюку ещё двух курьеров со словами:

– Даже пустынные черепахи быстрее вас тащутся по земле. С вами или без вас мы тотчас выступаем в поход против булгар. А вы или присоединяйтесь к нам, или с позором возвращайтесь в Каракорум. Думаю, Великий хан Угэдэй по достоинству оценит ваши ничтожные заслуги в этом походе.

Эти ли обидные, но справедливые слова главнокомандующего, проснувшаяся ли совесть, или осознание того, что вся слава и военные трофеи достанутся не ему, Гуюку и его братьям-чингизидам, а выскочке Бату подвигло монголов ускорить своё движение. Перед самым вторжением в Поволжье тумены принцев догнали армию Батыя. Хитрая лиса Субэдэй со своим корпусом лёгкой конницы решил сыграть роль загонщика в облавной охоте. Внезапно появляясь в тылах отрядов булгар и башкир его корпус наводил на противника страшную панику, и те волей-неволей шарахались в

сторону главных сил армии Бату, где их ждало неминуемое поражение. Нужно сказать, что слабое сопротивление нашествию тартаро-монгол оказали и булгары, и башкиры с мордвой. Более того, несколько отрядов мордвы перешло на сторону захватчиков. И это имело своё объяснение. Дело в том, что в 1217 – 1220 годах Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович уже пытался покорить эти земли, и много было убито в этой войне, много было сожжено городов и деревень. И хотя в 1221 году между русичами и теми же булгарами был заключён мир, так и не восстановилась сила некогда самого могущественного государства Поволжья.

В какой-то момент непрерывных сражений Бату даже был вынужден отозвать в свою ставку Субэдэя. Слишком жестоко он вёл себя по отношению к покорённым уже приволжским народам. Ещё немного и в безлюдную пустыню могли превратиться эти земли. С мордвой оказалось проще. Этот народ сопротивлялся тому же Великому князю Владимирскому дольше всех, аж до 1232 года. Вволю покуражились здесь дружины сына Юрия Всеволода, рязанских и муромских князей. Так что мордовские князьки наперегонки в отместку русичам сами становились под стяги батыевой рати.

Единственными, кого не настиг своей карающей десницей полководец Субэдэй, были татары. Отряды потомков некогда могущественного народа, едва не истребивших самих монгол, словно растворились в глухих прикамских лесах. Когда-то Чингисхан, мстя за гибель своего отца, рассеял, распылил татар по всему белому свету. Какая-то их

часть, спасая свои жизни, осела на берегах Камы. Но знали татары, что если монголы доберутся до них, пощады им не будет. Пока глухие леса Прикамья надёжно скрывали татар от их извечных противников. Но через два столетия после этих событий они напомнят о себе созданием Казанского ханства после распада Золотой Орды.

После покорения Приволжья перед тартаро-монголами открылась прямая дорога на русские княжества. А там после нескольких волн христианизации шла своя замятня.

Князьям срединных и северных княжеств вслед за киевскими волей-неволей приходилось выбирать христианство. Не принято было приглашать на общерусские съезды князей-язычников. А куда иголка, туда и нитка. Принимали крещение князья, принимали крещение и дружины княжеские. А вот с простым народом было куда как сложнее. Волнами с запада и с юга на север накатывалось христианство на ведическую Русь. Некоторые исследователи насчитывают до трёх-четырёх таких волн христианизации. Столь медленной (столетиями!) экспансии греко-иудейской веры на земли русичей способствовало само государственное устройство Руси. Вплоть до тринадцатого века она состояла как бы из отдельных княжеств со своими столицами и представляла собой конгломерат-федерацию наподобие легендарного государства

этрусков. Все жизненно важные вопросы (объявление войны, заключение мира, объединение или разъединение княжеств) решались на общерусских съездах. И проходили они до поры до времени в строгом соответствии с Ведами – законами предков, принятыми тысячи и тысячи лет назад. На этих съездах выбирали в князья

лучших из лучших. Именно им поручалось вести дружины на войну, организовывать

мирную жизнь на Руси. Христианство положило конец этому устоявшемуся порядку.

Теперь каждый князь в своём княжестве был «помазанником» божьим и мог творить всё что угодно с подданными своими. И такую власть, порой самодурственную и жестокую, поддерживал церковный клир новохристиан, потому как народ в массе своей отказывался добровольно идти в новые или обращённые христианские церкви и храмы; и священникам, по большей части грекам, приходилось кормиться буквально с рук местных князей.

Зима 1236-1237 годов выдалась на редкость снежной. Пережидая зиму, батыева рать стала лагерем на границе рязанского княжества у реки Мокша. Послал Бату послов своих сразу в несколько ближних княжеств русичей и предложил их князьям отныне дань ему платить. Но князья, все как один отказались это делать, а рязанский князь Юрий Ингварович ещё и присказкой ответил ордынцам, мол, «убъёте нас, всё ваше будет».

Ближе к весне Бату собрал военный совет. На глазах таяло трофейное стадо коров и овец. На глазах таяли запасы фуража и сена для скота и лошадей. Привычные к морозам тартарцы и монголы почти без людских потерь перенесли январские и февральские студёные дни и ночи, а вот военачальник Сельджук плакался Батыю, что чуть ли не после каждой ночёвки из лёгких шатров воинов его тумена выносили по

два-три окоченевших трупа. Не все южане выдерживали русские холода. И всё же весна брала своё. Длиннее становились дни, появились первые прогалины на лесных дорогах. Сама природа и погода толкали армию Бату продолжить поход.

До Европы уже докатились слухи о новом нашествии варваров с востока. Венгерский король Бела Четвёртый сообщил римскому Папе, что ему стало известно от князей пограничных русских княжеств: пришла из-за Волги на Русь рать огромная, в которой не только узкоглазые азиаты были, но и люди, похожие обликом на русичей.

Про Тартарию в Европе уже знали от тех же путешественников отца и сына Поло. Правда, Марко Поло не делал различий между русичами и тартарцами – все они были для него на одно лицо. Через своих миссионеров европейцы знали, что под ударами кочевников пал Китай, Катай, тангутское царство Си Ся, что монголы принялись

методично завоёвывать азиатские государства.

Нужно сказать, что понятие «варвары» католики-европейцы распространяли не только на азиатских кочевников, но и на язычников-тартарцев и даже на русичей, потому как те приняли византийскую, неправильную, с их точки зрения, веру. А после

1054 года, года раскола на католическую и православную ветви христианства, этот раскол только усилился. Европейцы ещё помнили о нашествии скифов, сарматов и гуннов, а вот о каких-то монголах ещё слыхом не слыхивали и видеть их не видывали.

На военном совете главными оппонентами Батыя, Витомира и Субэдэя были Гуюк, Мэнгу и Бури. Эти монгольские принцы настаивали на том, чтобы всей мощью, не распыляясь, последовательно захватывать все русские княжества, лежащие на их пути, не оставляя камня на камне от городов и сёл, а людей угонять в полон.

В конце своей речи Гуюк напыщенно произнёс:

– Русь сейчас слаба, и это может подтвердить наш прославленный багатур Субэдэй, который тринадцать лет назад уже пробовал на зуб русское воинство.

Гуюк при этих словах лишь слегка склонил голову в сторону старого полководца.

Принц был зол на старика за то, что тот был всецело на стороне Бату. Витомир, высокий человек плотного телосложения с мужественным лицом, обрамлённым светлой бородой и усами, покачал головой:

– Нет, принц, мы – тартарцы пришли сюда не сеять смерть и разруху, а склонить русичей к возврату к прежней вере в наших добрых, старых богов. Мой прадед Гостовид бежал когда-то из этих мест за горы Ирия, но бежал не от людей лихих, не от друзей и родных своих, а от притеснений князя местного, что силой заставлял молиться богу иноземному. Таки и нынешний князь рязанский, видимо, стал отступником от нашей веры истинной, а простой люд тут не причём, он и так настрадался уже и под гнётом княжеским.

Бату кивал головой, соглашаясь с доводами Витомира. Вспомнился ему недавний случай. Во время облавной охоты на волков, расплодившихся в округе, он вместе с сотней своих охотников и десятком тартарцев во главе с Витомиром неожиданно выскочили на небольшую, домов в пятьдесят деревушку, затерянную в лесах на другом берегу застывшей Мокши. И такая картина предстала перед его глазами: на утоптанной площадке перед гумном, в котором хранились необмолоченные снопы пшеницы, стояли сани-розвальни, запряжённые лошадью. В них, укрытый шубами сидел безусый ещё юноша, а перед ним к столбу, вкопанному в землю, был привязан мужичок в одних рваных портках, через дыры в которых просвечивалось голое тело. В некотором отдалении от места правежа стояла небольшая, человек в тридцать толпа селян. На

горке брёвен рядом с входом в гумно сидело восемь или десять княжеских дружинников, а двое из них по команде юнца, сидевшего в санях, охаживали плетьми уже вконец окровавленного мужичка.

Наскок ордынцев был настолько неожиданным, что все: и сани с юнцом, и дружинники, и толпа людская – оказались в плотном окружении. Заголосили бабы в толпе, схватились за палаши дружинники, потянулся к вожжам кучер юнца, намереваясь дать дёру. Но уже взял под уздцы лошадёнку один из тартарцев, натянули луки свои нукеры, принуждая дружинников не рыпаться с силой своей малой против

ордынцев.

Спешился Бату, а за ним и Витомир. Прошли они к столбу, где коченел от холода исполосованный плетьми местный мученик. Витомир взмахом руки отогнал от столба палачей, а Бату ткнул своей плёткой в мужика:

– Кто ты? Зачем правёж над тобой учинили? И кто тот барчук, что в санях сидит и

правежом управляет?

У мужичка и тело, и лицо было в шрамах, кровоточащих на морозе, но нашёл он в себе силы голову поднять, губы, посиневшие от холода разомкнуть:

– Барчук в санях, мил человек, то племянник младший князя рязанского Юрия Ингваровича, Бориской кличут. А правёж надо мной Бориска учинил за то, что я грозился дом его спалить.

Бату сдвинул свой малахай на макушку:

– За что это ты так осерчал на хозяина своего?