Костик насупился.
– Смеетесь… Знаете же, что у меня семь классов только… Нечестно…
– А ты – честный? Ты здесь что, честными делами занимаешься? Ладно, не бычь. Объясняю на пальцах. Вот смотри. Я тебе говорю – «у нас тут прям звенящая такая тишина». Ты понимаешь, о чем речь? Ну, сечешь, что это такое, почему я так сказала?
Костик нахмурил лоб.
– Ну, секу. Это значит, тихо очень. Так, что ты ее прям чувствуешь, эту тишину. Она прям как комар в ухе звенит.
– О! Молодец! А теперь ответь – разве тишина может звенеть? И, вообще, как-то звучать? Она же тишина…
– Не может. Но…
– Вот. Это и есть оксимюрон. Словосочетание «звенящая тишина» содержит в себе противоречие. И это противоречие называется греческим словом оксимюрон. Таким же противоречием будут – оглушительная тишина, живой труп, жаркий лед, горячий снег и так далее…. Понял?
Костик облегченно вздохнул.
– Понял. А мы тут причем? Ну, почему она про нас так сказала? И почему это правильно?
– Сам подумай. Наш стиль жизни – ничего личного. Потому что это бизнес. Но это же наш бизнес, нет?
– Ну… да.
– Но мы же – личности! И потом, наш бизнес на чем построен? Косметология, прически, ногти, массаж – для кого это все?
– Ну… для клиента.
– А клиент – это кто?
Костик молчал.
– Клиент, Костенька, это – личность. Понимаешь? А у личности не может быть неличного, у нее все – личное. И то, что в задних комнатах случается – тоже случается между личностями. И согласись, несмотря на камеры и зрителей – это ведь все равно очень… личное. Поэтому и стоит таких денег. Правильно? Или нет?
– Ну… да.
– Ну вот. То есть другими словами, мы про наш бизнес, который насквозь личный, и построен на личностях, на их интересах и желаниях, заявляем, что это просто бизнес, в котором нет ничего личного. И требуем, чтобы все личное у работников салона оставалось за порогом. А лучше, чтобы его вообще не было. А если оно появляется – мы этих работников наказываем. За нарушение правил. То есть, мы требуем, чтобы не было ничего личного там, где это невозможно в принципе. Там, где бизнес построен на самом глубоко личном, интимном. Поэтому она так про нас и сказала.
– А что, мы не так что-то делаем?
– Нет, Костенька, мы все правильно делаем. Потому что мы не хотим навредить ни личным делам клиентов, ни лично себе. И если мы не будем так делать, то может случиться что-нибудь неприятное – падение доходов, например. И наших, и там, повыше, – она ткнула пальцем в потолок. – А если упадут доходы, или, упаси Боже, информация какая-то уйдет, куда не надо, тогда…
– Мы будем списаны в расходы, – в тон ей промурлыкал зашедший в кабинет мужчина в белом медицинском халате и шапочке, – выйди, Костик, сделай милость.
Бритоголовый насупился, покосился на собеседницу. Та повела глазами в сторону двери, как бы подтверждая приказ, и атлет покорно вышел из кабинета. Мужчина проследил за ним взглядом и повернулся к женщине.
– Вы уж не пугайте так парня, Зоечка. Эта дама для Глаши – нечто вроде тетки, родственница ее по мужу, если можно так выразиться; она замужем за бывшим супругом Глашиной мамы. Живет в другом городе. Здесь и впрямь случайно, нам уже пробили номерок. И машинный, и телефонный. Приезжала в гости, одним днем. Может, им и что-то обсудить нужно было, у матери со здоровьем, сами знаете…
– Знаю, – женщина помрачнела, словно вспомнила что-то нехорошее.
– Ну вот, – вошедший взял со стола чашку, повертел в руках, поставил. На безымянном пальце сверкнул тяжелый золотой перстень. – Вы Глашу тогда поддержали, когда она первый раз нарушила правила. И она отделалась только разговором. Да, неприятным, но ее и пальцем не тронули. Вы настояли. Но сейчас ей вклеить – обязательно. За самоуправство. Потому что а – рецидив, и бэ – распоследнее китайское, на будущее. Я не сторонник тяжких последствий, но надо, чтобы дошло, что «вэ» уже не будет. Она тут любимица общая – поэтому ее и заносит… иногда. Но мы ведь все такие, разве нет?
Он прищурился. Женщина помрачнела.
– Спасибо, что напомнил. Поговорю с ней, если позволишь. Надеюсь, это я заслужила?
Она встала, резко отшвырнула стул и направилась к двери.
– Не злись, девочка, – усмехнулся ей в спину вошедший. – Это ты заслужила. Ты ведь выучила свой урок с первого раза. Просто помоги ей остановиться.
Когда Леля вошла в кофейню на первом этаже, налево от ресепшн, Глаша уже сидела у окна, за маленьким круглым столиком на толстой витой ноге-треноге. Столешница была сделана под оникс, кремово-коричневый, как пенка от каппуччино, с ржаво-золотистыми прожилками. Окно с непрозрачными толстыми стеклами ярко-голубого оттенка, удивительным образом гармонировало с основными цветами – белым, оранжевым и шоколадным. Но если белый не имел переходов, а шоколад был, однозначно, темным, то оранжевый варьировался от цвета сочной хурмы и вырви-глаз-апельсинового, до багряно-охряных оттенков опавшей листвы. Даже и в эту рань несколько столов были накрыты, словно для банкета. Салфетки около приборов были льняными, и не белыми, а природного оттенка – серовато-золотистыми; тот же оттенок сохранялся в ложках, ножах и вилках – цвет полустершейся позолоты. Стаканы для воды походили на сталактиты и казались выточенными из камня, потому что сделаны были из стекла, схожего с оконным – такие же голубые и непрозрачные; бокалы под вино и стопки под водку, напротив, были словно слеплены из снежинок. Их стекло было обычным, но резьба покрывала его так густо, что казалось, узоры просто висят в воздухе, как паутина.
«На заказ делали, – мелькнуло у Лели. – Все на заказ. Явно. Здесь кто-то очень от души потрудился. Не просто за бабки, а именно душу вложил. Классно. Узнать бы кто. Я бы к себе такого человечка взяла с наслаждением. Мне такого умельца очень не хватает».
Завтрак ждал ее на столе. Глаша взяла себе только кофе.
– Возьми рогалик, – предложила Леля, садясь напротив. – Голодная ведь.
– Переживу, – отмахнулась девушка. – Лучше поговорим. Время не ждет. Вы хотели меня видеть? Зачем? И причем тут мама?
– Я поклялась ей позаботиться о тебе. Если что.
– Что – если что?
– Не знаю. Она не сказала. Сказала – если что, позаботься. Не отец, не Вадик. Ты. То есть, я. Я поклялась. Вот на этом.
Она вытащила крестик из-за воротника. Глаша расширила глаза.
– Какой странный.
– Он очень старый, Гланя. Очень. Он уж стертый весь. Но …работает…
Глаша подалась вперед, стараясь разглядеть крест поближе. Леля тут же убрала его под свитер.
– Боитесь, что руками хватать буду? – вспылила девушка. – Даже и не собиралась.
Леля виновато наклонила голову.
– Прости, Глань. Я его никому близко не показываю. Он свет не любит. И глаз не любит. Но – работает, как я уже сказала. Согревает иногда. В прямом смысле. И если на нем поклясться – все получается. Ну, если, конечно, ты делаешь то, что обещано.
– А если не делаешь?
– Тогда тебе прилетает, да так, что мама не горюй. Мне одного раза хватило, еще в молодости. И надела я его тогда из понтов, и пообещала – тоже, для блезиру. Ну, и получила. До сих пор вспоминать жутко. Мурашки по спине.
– Расскажете как-нибудь?
– Как-нибудь расскажу. Как получится. – Леля усмехнулась, а за ней заулыбалась и Глаша, оценивая игру слов. – А теперь давай мне свой телефон, в смысле номер, и обещай, что будешь звонить – хотя бы раз в месяц. Контрольно. И если что-то случится с мамой – наберешь меня незамедлительно. И если с тобой – тоже.
– Все будет хорошо, теть Леля. Не переживайте. Мама хандрит просто.
– За тебя переживает, если точнее.
– А я – за нее. Теть Лель, мне надо идти. Вы мне вот здесь адрес почтовый напишите. Я вам лучше письмо пришлю. Словами долго. Здесь – нельзя, а выйти мне сейчас никак, да и вам ехать надо. Я вам напишу лучше. И адрес дайте такой, чтобы ни отцу, ни брату письмо на глаза не попалось. Не хочу.
– Вот и Аля туда же. Ты позаботься, а им – ни слова. Тогда пиши мне до востребования.
Леля взяла протянутый ей крошечный блокнотик, написала свой номер телефона, адрес почты. Потом вырвала чистый листочек, нацелилась ручкой:
– Слушаю. Твой номер.
Глаша продиктовала семь цифр. Леля подняла глаза изумленно. Глаша ткнула ноготком в номер Лели.
– Тот же? – переспросила Леля, имея в виду код сотового оператора.
Глаша кивнула.
– Теть Лель, я хочу попросить вас. Поклянитесь и мне. На крестике вашем. Если что – вы маму не оставите. Вы ей помогать будете. И никогда ни отцу, ни Вадиму слова не скажете. Если только сами вспомнят и спросят. Или предложат помочь. Но и тогда – не подпускайте их к ней, пожалуйста! Обещайте мне.
– Что… что это значит, Глаша?
– Не спрашивайте. Просто пообещайте. Так надо. Все под Богом ходим – так мама сказала. Так и есть. Обещайте мне.
– Но…
– Если письмо получится написать – вы все узнаете. Я напишу.
Леля хотела еще что-то спросить, но кожу на груди начало жечь вдруг, как огнем. Это крестик давал о себе знать. Он не хотел расспросов, он просто хотел дать слово. И она покорно потянула его наверх.
И так же, как несколько часов назад, вытащив, приблизила его к губам и выдохом-шепотом произнесла:
– Клянусь рабе Божьей Глафире, что не оставлю ее мать, рабу Божью, Алевтину, без помощи и призора. Всем, чем смогу помогу. Все, что смогу – сделаю. Даю в том слово. Клянусь.
Глаша легко поднялась из-за стола, сжала руку Лели:
– Помните, вы обещали. Я очень хочу вам верить.
– Это взаимно, девочка. Иди. Я допью кофе и тоже пойду. Пора ехать.
Глаша повернулась, чтобы уйти, но тут Леля остановила ее
– Один вопрос. Ты не знаешь, кто у вас здесь все это делал? Я имею в виду дизайн кафе.
– Я не могу ответить на ваш вопрос.
– Не можешь или не знаешь?
– Я не могу…
– Я могу.
Леля вскинула глаза, Глаша сильно вздрогнув, обернулась. У нее за спиной стояла дорого и со вкусом одетая женщина. Ровная спина, горделиво посаженная голова, красивые руки. И ледяная улыбка.
– Глаша, иди в мой кабинет. Подожди там.
– Но у меня сейчас…
– В кабинет. Сейчас. И жди. Понятно?
Глаша скользнула к выходу. Леля пристально смотрела на незнакомку.
– Кто вы?
– А вы?
– Я тетя Глаши.
– Разве?
– Ну, на самом деле, это псевдоним. Я не помню, как называется новая жена бывшего мужа в отношении дочери. Я была представлена ей как тетя Леля. И намерена ею оставаться. Тем более, что в определенном отношении, это правда. Мы с ее матерью действительно сестры.
Женщина вопросительно вздернула бровь.
– По несчастью, – со смешком пояснила Леля. – Муж один и тот же, брак – фуфло. Обе спохватились слишком поздно. Но она тянула дольше, и плюс отягчающие обстоятельства – дети есть, хватки нет. У меня случилось наоборот. Поэтому я здесь, она – на съемной квартире, а дочь ее – здесь, у вас. А вы, кстати, кто?
– А я директор этого салона.
– Ах!
Леля скорчила очень выразительную гримасу.
– Не обижайте Глашу из-за меня. Я не планировала никаких дворцовых переворотов. Я просто искала место подремать чуток перед дорогой. Но когда меня тут за углом чуть не снес «Чероки», я подумала, что стою у частного дома, и решила отъехать. Проехала вперед и увидела вывеску. Название салона я знала, знала, что Глаша тут работает. Решила заехать – совместить приятное с полезным. О вас в интернете отличные отзывы. И о кофе, и о массаже, и о мастерах.
– Глаша должна была стать приятным или полезным?
– Полезным должна была стать информация о том, где можно в радиусе пары километров поспать до утра и нельзя ли прямо здесь. Глаша была лишь возможным бонусом, очень неверным, к слову. Мне повезло трижды. Я получила место для ночлега, встречу с Глашей, и массаж. Если вы скажете, кто вам делал дизайн этого кафе – мне повезет четырежды. Ах, нет, больше. Четырежды, это ночлег, Глаша, массаж и дизайн кафе. Мне бы еще имя дизайнера…
– Это я. Теперь у вас пять звезд.
– Одна из них – безымянная. Вы.
– Зоя Михайловна. Можно просто Зоя.
– Мне приятно наше знакомство, но вы меня расстроили.
– Чем?
– У меня нет шансов соблазнить вас хорошей зарплатой.
