Но сейчас рассказ о Кирилле Лаврове. Подхожу к главной части моего повествования. Пусть не упрекает меня читатель, что порою я отклоняюсь от заявленной темы, но эти отступления помогают мне найти путь дальнейшего рассказа, который отражает не только судьбу одного актера Кирилла Лаврова и театра, которым он руководил, но и образ времени, которым во многом определяется и наша жизнь. Память наша несовершенна, и мне хочется рассказать обо всем важном, что было в моей жизни. Мне повезло: я встретил прекрасных людей, общение с которыми, безусловно, обогатило меня, украсило мою жизнь, просветлило душу…
Об учебной студии, как я говорил, речь сначала не шла. Начиная предпроектную подготовку, я сразу обратил внимание на то, в каких условиях работают здесь люди. Когда аншлаг, в зале 1262 зрителя. Один к одному, Очереди в буфеты и туалеты, скученность, духота. Моя идея была проста: служебные помещения перенести в новостройку, а освободившуюся площадь использовать для улучшения комфорта зрителей. Мне хотелось, чтобы в антрактах люди могли за чашкой чая или кофе, не торопясь, обсудить увиденное на сцене или свободно, не в толпе, погулять по фойе.
Сейчас я понимаю – предложение не учитывало всей жизни театра, самых жгучих ее надобностей. Да и откуда мне было знать про всю жизнь? Я строил промышленные, жилые, социальные объекты. Но не театры. Да и сам я впервые попал в театр, когда учился в техникуме. Это был Иркутский драматический. Он мне показался настоящим храмом искусства. Поразил интерьер, какая-то особая театральная атмосфера. А само здание покорило незабываемой, сказочной, как мне показалось, архитектурой. Такими, уверен, и должны быть театры: притягательными внешне, уютными внутри. Потом мне посчастливилось побывать в качестве зрителя во многих других российских театрах, и от всех этих знакомств остались похожие впечатления: таинственности происходящего на сцене, праздничной приподнятости настроения, ощущения неизбывной красоты, которая проявлялась буквально во всем – в выразительности архитектурного решения здания театра, в технических и интерьерных особенностях зрительного зала, даже в помещении гардероба. С которого, как известно, и начинается театр…
В молодости я колесил в командировках по городам Сибири и Дальнего Востока. И почти в каждом городе обязательно бывал в театре. Новосибирский театр оперы и балета поразил огромными размерами. Махина! По замыслу проектировщиков, праздничные колонны трудящихся, проходя по площади со знаменами в руках, должны были вливаться в один из многочисленных подъездов театра и подниматься прямо на сцену, на которой могла разместиться вместе с демонстрантами и техника – машины, тракторы. Авторы предполагали построить самое грандиозное и самое современное театральное здание своего времени, и в значительной степени им это удалось.
А в Барнауле, на центральной площади города, торжественен и наряден Алтайский краевой театр драмы. Сейчас ему присвоено имя выдающегося писателя, кинорежиссера и актера Василия Макаровича Шукшина. В те же годы в моем родном Иркутске появился новый театр – музыкальной комедии. Архитектура легкая, ритмичная, под стать жанру…
Радует, что сибирские театры, как и петербургские, сохраняют свой внешний облик, обновляя лишь внутренние интерьеры. Хотя есть и востребованные временем изменения. Так, например, сегодня было бы удивительно видеть в БДТ, в левой части вестибюля, магазин «Шорные изделия Д. Андреева» (сбруя и упряжь для лошадей), а в правой – галантерейный магазин. В те давние годы многие художественные учреждения ради приработка сдавали помещения в аренду. Это было в порядке вещей. Но жизнь идет, порядки меняются. Раньше в театрах не было столько персонала, различных служб, мастерских, оборудования, без чего нельзя создавать современные спектакли. Да что говорить о мастерских, театр ХПХ века еще не знал режиссуры, объединяющей актерский ансамбль. Функции режиссера выполняли сами ведущие драматические актеры. Весь инструментарий Мельпомены – драматургия, режиссура, художественное оформление, освещение – зародившись по отдельности, сформировался как единое целое позже, вместе с совершенствованием актерского мастерства, в результате стремления актеров как можно полнее реализовать себя в постановке.
Я рассказал Лаврову о своем проекте. Он похвалил мою идею, вызвал директора театра Бориса Глебовича Контребинского и сказал:
– Пойдем, прикинем, что и как, на месте. На маленьком клочке земли, принадлежащем БДТ, расположены гараж, общежитие, сарай для декораций, мастерские и сам театр. Говорят, что когда-то в центре дворика имелся небольшой фонтан. Я же увидел рядом с мастерскими лишь худосочный тополь, а на месте фонтана – бак для мусора.
Шагами мы «разметили» новый будущий корпус. До сих пор помню лицо Лаврова, он был безмерно счастлив. Он давал указания, не осознавая того, что, по существу, это технические условия. Когда я начал говорить о расположении первого этажа, спросил меня с нескрываемым удивлением: «Как первый этаж? Он же закроет все входы и выходы из декорационных сараев на сцену. А работа мастерских? Нет, не годится. Надо думать». Мы долго еще о чем-то говорили, перебивая и дополняя друг друга. Лавров, казалось, был в кураже, и в конце разговора он, обняв меня, с надеждой сказал лишь одно слово:
– Спасибо!
Поныне бережно вспоминаю эту трогательную минуту. Но тогда я понимал, что мое предложение – это только идея, которую еще предстоит реализовать. Догадывался, сколько будет у этой идеи противников и злопыхателей, сколько убийственных стрел выпустят в нас в случае неудачи.
Наша организация совместно с дирекцией БДТ стала заниматься изыскательскими работами для нового корпуса пока на общественных началах, а Лавров – «выбиванием» денег под строительство.
Вспомним, это были 2000–2001 годы. Страна выходила из экономического разорения. Да, деньги в бюджете были – но только на самое необходимое. Да, новое строительство вели, но причем здесь театры? Театры, особенно провинциальные, находились практически на грани вымирания. Неумолимо падал престиж актерской профессии. Труппы оставались неукомплектованными, из театров массово уходили актеры-мужчины, мизерная зарплата не позволяла им содержать семьи. Притока молодых артистов не было. Зато возникало много-много других проблем… Такой была реальная жизнь.
На ремонт, на поддержание зданий, чтобы элементарно не развалились, денег не хватало, а здесь – новое строительство административно-хозяйственного корпуса! Ишь, размахнулись!
Верил ли я, что у Лаврова получится? Честно сказать, верил, но сомневался. В городе таких денег не было, а в федеральном центре… Не пойдет же он к Президенту, рассуждал я. А так хотелось, чтоб получилось!
А у нас первые скважины показали такое, чего ожидать я никак не мог Насыпные грунты здесь состояли из песка, супеси с включением гальки, гравия, кирпича. Следующий слой толщиной четыре метра – уже супеси с торфом, они обладают способностью значительно и неравномерно сжиматься под действием внешних нагрузок. Дальше идут пылеватые пески, стоит только нарушить естественный слой – и под действием динамических нагрузок они переходят в плывунное состояние. И лишь на глубине пятнадцати-шестнадцати метров от поверхности находятся суглинки, только здесь есть на что опереться фундаменту. Кроме того, близко грунтовые воды. А плюс к тому река Фонтанка активно принимает участие в названной проблеме. Ее уровень подвержен колебаниям, особенно заметным, когда сильный ветер гонит в реку воду из Финского залива.
То есть, отчет изысканий получился – хоть плачь.
После долгих споров, раздумий, привлечения специалистов остановились на варианте: фундаменты нужно выполнить с учетом геологических и гидрологических условий площадки, и, как сразу решили, на свайном основании. Сваи буронабивные, шестнадцать метров. И применять непременно щадящую технологию по отношению к существующим зданиям БДТ. Это стало тогда главной проблемой. Кому нужен новый корпус, если трещинами пойдут здания мастерских, декорационных сараев и, не приведи Господи, самого театра, стены которого и без того покрыты трещинами?
Печальных примеров тому, как при непродуманных действиях строителей возникают подвижки грунта, предостаточно. Город уже лишился исторических зданий, расположенных на Невском проспекте, 55 и 59. Трещины появились на фасадах дома номер 53. При строительстве гостиницы «Амбассадор» на проспекте Римского-Корсакова пришлось расселить и стоявший рядом дом номер 5, а дом под номером 3 перевести на режим постоянного наблюдения. В Капелле появились трещины при строительстве апартамент отеля в смежном корпусе. Театр музыкальной комедии дал трещины при строительстве галереи бутиков «Гранд Палас».
Очень много зданий старого города находятся в состоянии неустойчивого равновесия, как весы. Поэтому ни в коем случае нельзя, не проверив грунт, ломать здание: наш «студень» из-под рядом стоящего здания тут же перетечет в ослабленное место. Не нужно забывать, что это на самом деле плывун, жидкообразная масса, а не грунт в обычном понимании этого слова.
Многие дома в городе стоят на деревянных лежнях, которые за двести-триста лет окаменели в грунтовых водах. Когда рядом начинают рыть котлован, уровень воды опускается, дерево, соприкасаясь с воздухом, начинает гнить, и фундамент соседнего дома «плывет». Здания исторической застройки стоят стена к стене, поддерживая друг друга так, что нельзя снести один дом, не повредив стоящий рядом. Поэтому я уверен (да и любой, знающий грунтовую обстановку в городе строитель меня поддержит): в центре можно заниматься только реставрацией и реконструкцией старых зданий, а новые следует строить лишь за чертой исторического центра, на надежных грунтах. Те же грунты, что находятся в центре, при незначительном воздействии переходят из твердого состояния в сметанообразную или вязкую жидкость. Относительное благополучие старой застройки было обусловлено требованиями ограничения нагрузки, передаваемой от зданий грунтам: высота их по обязательным для всех строителей условиям не должна была превышать уровня карниза Зимнего дворца. И правило это неукоснительно исполнялось, но и при соблюдении этого условия печальной закономерностью для центра города стала деформация старой малоэтажной застройки.
Все это не давало мне покоя. Скоро я понял, что даже с использованием технологии буронабивных свай все может случиться. Не исключен наплыв грунта в скважину из-под рядом стоящего здания. Случилось же такое при строительстве гостиницы «Невский Палас», например, когда просели соседние здания. Я подобной ситуации боялся больше всего. Нынешние шустрые строители, работающие в центре старого города, часто на эту опасность попросту не обращают внимания, надеясь на авось. А то и вовсе не знают о ней, или знать не хотят. В результате мы можем вообще потерять историческую часть города – уникальную, между прочим, такой больше нет нигде в мире. Старых городов с памятниками исторической архитектуры много, но среди них нет пяти миллионного.
Кроме того, в Петербурге, относительно молодом, наиболее ценными считаются по международным стандартам именно изначальная планировка и «генетический код города». То есть соотношение ширины улиц с высотой зданий. В Венеции, с которой Петербург часто сравнивают, застройка тоже не менялась веками, но там живет всего шестьдесят тысяч человек да столько же туристов бывает.
Весь центр Петербурга признан ЮНЕСКО объектом всемирного наследия. Но это не помогает, дома исчезают, разрушаются намеренно или вследствие грубых, дилетантских строительных ошибок. Мы не должны допустить дальнейшего расширения этого варварского процесса, коммерческого отношения к городу и его истории. На эту больную тему мы часто говорили с Кириллом Юрьевичем во время изыскательских работ.
В защиту старого Петербурга Лавров сказал свое веское слово. Когда кто-то заявил, что в старом центре Петербурга вообще нельзя ничего строить и перестраивать, Кирилл Юрьевич возразил в том смысле, что живой город должен развиваться. Потому строить нужно, строить можно. Но – бережно и с умом. Так, чтобы не потерять его исторические и архитектурные ценности.
Добавлю от себя, что для этого, выражаясь образно, между городом и строителями, как между сценой и зрителями, не должно быть «четвертой стены», разделяющей мир формы и вселенную души. Но должно быть творческое единение, духовное родство, можно сказать, «любовные» взаимоотношения. Бережное отношение к городу воздастся сторицей, ведь не все в этой жизни исчисляется в твердой валюте. Вечная красота бесценна. И это должны научиться понимать «новые петербуржцы» (и от власти, и от бизнеса), не связанные кровными узами с великим городом, которые с варварским упорством рушат старый город.
Беда, которая в год нашей театральной стройки только еще намечалась, сегодня распространяется с угрожающей быстротой. Не успели, как следует разобраться, с чего это вдруг пошли опасные трещины по вечным, казалось, неколебимым фасадам Адмиралтейства и Исаакиевского собора, как та же порча в более тяжелой форме перекинулась на Юсуповский дворец, прошлась по многим другим, именитым и не очень, представителям старо петербуржской архитектуры. Почему?
По этому поводу имеются два основных и прямо противоположных мнения. Первое: срок пришел. Какого бы мирового значения архитектурные памятники ни были, они тоже дряхлеют и разрушаются. Кто-то даже попенял зодчему Захарову, что не на месте поставил Адмиралтейство и тем ускорил процесс старения здания. Не рассчитал, мол, что по происшествии двух веков прибрежные грунтовые воды подточат опору фундамента. Что и зафиксировали нынешние трещины как первые симптомы этой петербургской болезни.
Второе мнение: Петербург планировался, возводился разом, дальнейшее его расширение строго регламентировалось. И к середине прошлого века возможности пространственного роста в центральной части города с учетом зыбкости почв болотистой приневской равнины были, в основном, исчерпаны. Потому даже в советские времена центр города не трогали. Застраивались исключительно окраины. А вот нынешний коммерческий строительный бум бесцеремонно вторгается в старый город, отсюда все неприятности. Вывод: оставить исторические районы Санкт-Петербурга в неприкосновенности, иначе последствия будут необратимыми.
Есть и третье мнение, близкое к тому, о чем говорил нам тогда Лавров: внимательно, с самого их начала, следить, как отражаются строительные работы на близлежащих зданиях. Немедленно останавливаться, как только будет замечена опасность. Разумеется, надо бурить пробные шурфы, чтобы проверить грунтовые особенности участка, на котором будет сооружаться фундамент. То есть работать аккуратно. Необходимые приемы такой работы давно заложены в правила организации всякого строительства, и настоящий профессионал не может не быть работником аккуратным. Иначе тот самый строительный бум из созидательного превратится в разрушительный.
По одной из версий, Юсуповский дворец пострадал как раз от грандиозной стройки поблизости. Вернее, от поспешности, от той профессиональной неаккуратности, с которой она велась. А Исаакий, Адмиралтейство – от непродуманного выбора маршрута прокладки ближайших линий метро, как считают некоторые специалисты. И, кроме того, от основательных земельных работ во дворе монферрановского «Дома со львами» – дворца Лобановых-Ростовских.
Задача власти и всех горожан – спасти каждый дом, проводя гуманную реставрацию. Но таких примеров, к сожалению, мало. Архитекторы хвалят Новую Голландию, но ведь и там снесли все, что формально не считалось памятником, в том числе лабораторию Дмитрия Менделеева и опытный бассейн, а в нем испытывались модели первых российских судов. Скоро внутри Новой Голландии по неумолимому проекту появятся грандиозные новые здания, не связанные ни исторически, ни архитектурно с уникальным старинным ансамблем, и на их стеклобетонном фоне померкнет, потеряется изысканная по красоте арка Вален-Деламотта.
А новая сцена Мариинского театра?! Ради посредственного невыразительного новодела безжалостно были снесены крепкое, имеющее историко-культурную ценность здание Дворца культуры Первой пятилетки и часть старинного Литовского рынка. Очень жалко! Неравноценный обмен.
Все это имеет прямое отношение к нашей истории о строительстве маленького корпуса театра. Мы работали на одной из таких площадок в центре города, где строителям, как докторам, прописано в первую очередь чтить заповедь «Не навреди».
Среди множества трудностей, объявившихся при изыскательских работах, главной оказался подбор проектной организации. Два ведущих института – ЛенНИИ проект и Ленгражданпроект – наотрез отказались, ссылаясь на занятость. Причина на самом деле была в другом: денег не густо, а мороки много. Другие, менее «звездные» институты, тоже вежливо ушли в сторону.
Но мир не без добрых людей. Помогли инженеры, с которыми мы в свое время работали на оборонных объектах. Нашим помощником стала компания «Миньков, Герасимов и партнеры». По проекту получилась административная пристройка в виде трехэтажного здания на высоких опорах. На уровне партера запланировали разместить служебный вестибюль. Из него специально спроектированный проход вел в служебную часть театра и в пристройку, о которой беспокоился Лавров. На первом этаже разместили по проекту административные помещения. Благодаря этому попасть на этаж можно и по внутренней лестнице пристройки, и по проходу со стороны театра, и по реконструированной лестнице склада декораций. Удобно всем.
На втором этаже – кабинет руководителя театра, конференц-зал, театральное кафе. Все это вместе со старыми помещениями должно было стать единым пространством. Мастерскую главного художника и большую комнату отдыха разместили на третьем этаже. Ее предполагалось использовать и под бильярдную, о чем мечтали многие актеры. Тут же предполагалось сделать отдельные выходы на прогулочную террасу, с которой можно любоваться Фонтанкой. В основном здании театра благодаря такому решению освобождались бы дополнительные площади, а значит, появлялись и новые удобства для зрителей.
Учли вроде бы все запросы и требования. Но вот тут-то и выяснилось, что они могут в корне измениться. В конце 2001 года Кирилл Юрьевич добился выделения средств на строительство корпуса. Сработал авторитет знаменитого артиста и приближающийся праздник 300-летия города. Скоро был объявлен открытый конкурс на проектирование и строительство административно хозяйственного блока для БДТ. Так что нас вполне мог обойти какой-нибудь удачливый соперник, чьи идеи вдруг бы да и понравились жюри конкурса больше, чем наши. Это вовсе не исключалось.
Главное условие конкурсов, торгов, аукционов – одно: победит тот, кто назначит меньшую цену и меньший срок исполнения заказа. И никаким законом не предусмотрено наказание для тех авантюристов, которые могут победить в конкурсе, но качественно работы не выполнить. В этом-то и ущербность этой процедуры. Она не учитывает реальные возможности, уникальность, профессиональную одаренность или, наоборот, заведомую бездарность претендентов. Во многом благодаря такому примитивно-рыночному механизму и бандитствуют на городских стройках деловые ребята, готовые любой исторический шедевр переделать в доходный дом или, хуже того, полностью разрушить его и на освободившемся месте соорудить примитивный новодел, повредив при этом соседние творения великих зодчих.
Страшно представить, что ждет Петербург в ближайшие годы, если этот процесс будет продолжаться! Совершенно очевидно, что количественные изменения в архитектурном пространстве города неизбежно перейдут в качественные. Исчезновение старых построек стремительно размывает ту целостную архитектурно-пространственную среду, благодаря которой исторический центр Петербурга получил всемирное признание в качестве грандиозного градостроительного ансамбля, сохранившего внутри современного мегаполиса подлинный город XVIII-ХХ веков, блистательную столицу Российской империи. В этом его уникальность и, кроме прочего, привлекательность для туристов.
В некоторых случаях хотя бы скопированные с разрушенных зданий фасады новых построек напоминают об утраченных оригиналах. Ретивые строители, зная свое разбойничье ремесло, словно откупаются от горожан: вот вам ваша четвертая стена, любуйтесь фасадом, а дальше не заглядывайте, за тремя оставшимися стенами – наша территория, там мы делаем, что хотим. Еще хуже, когда на месте старинных особняков, часто связанных с именами известных исторических личностей, возникают примитивные современные конструкции из стекла и бетона, хамски выделяющиеся из ряда пока еще не тронутых соседних архитектурных шедевров. Некоторые из новаторских конструкций, возможно, прижились бы в новых районах. Но в Петербурге Пушкина и Достоевского им явно не место! Петербург интересен не только отдельными архитектурными памятниками или даже ансамблями. Они есть в большинстве крупных старых городов Европы и мира. А вот целостность исторического центра, сохранившего, несмотря на утраты военного времени, единую архитектурно-пространственную среду, фронтальную историческую застройку большинства кварталов, – это даже не редкость, это уникальность.
* * *
Труппа, созданная Товстоноговым, достойна этого города. Подобной ей, уверен, не было, нет и никогда уже не будет. Не в обиду другим петербургским театрам будет сказано. Я их тоже люблю, но товстоноговцы – лидеры отечественного сценического искусства. Это общеизвестно. Только мало кто знает, что не одни актеры-звезды делают театр, но и техники, помощники, администраторы, руководители различных служб, рабочие сцены, осветители, художники ит. д. Они тоже звезды, каждый в своем деле. Производственные мастерские и постановочную часть тогда возглавлял Владимир Павлович Куварин – его фамилия произносилась всеми с необыкновенным почтением. Главный художник – он же выдающийся профессионал по общему признанию в театральных кругах – Эдуард Степанович Кочергин. Или взять звукоцех, светоцех костюмерный, гримерный – да везде, что называется, «штучные» люди, таланты. Они во многом и создают этот необыкновенный театр-ансамбль, по сей день именуемый «товстоноговским».
По местоположению Большой драматический считается «неудобным» театром, от Невского и от ближайшей станции метро пятнадцать-двадцать минут ходу, рядом ни троллейбуса, ни автобуса. А зал всегда полон. У этого театрального дома на Фонтанке – фантастическая слава. И сейчас в Большой драматический ходят как в «товстоноговский». У него все та же, прежняя слава, как я бы сказал, «думающего, одухотворяющего театра». Он не стал другим, не поддался новой моде и не включился в псевдорыночные игры. Немалая заслуга в том Кирилла Лаврова. Великий артист согласился стать руководителем не только во имя сохранения легенды, но и для сбережения традиции. Он приглашал в БДТ режиссеров, актеров, которые казались ему мировоззренческие родными, и чаще всего угадывал «братьев по духу». Ноша, которую взвалил на себя Кирилл Юрьевич, была ох как тяжела. Он же личность творческая, а не администратор, не строитель, не хозяйственник, не воспитатель. Однако ему пришлось играть все эти роли, не считая роли художественного руководителя. И он, мастер во всем, справился и сделал главное – сохранил дух и традицию товстоноговского театра. И строительные его преобразования тоже были ради этого.
Весной 2002 года по результатам конкурса на эти работы наш 47-й Трест вышел победителем. При заключении контракта заказчик поставил цель: окончание строительства – май 2003 года. Успеть к 300-летию со дня основания города! Теоретически вполне нормальный срок. Смог же наш давний коллега Фонтана за два года построить этот театр. Но сколько воды утекло за сто с лишним лет, сколько появилось чиновников, сколько изобретено инструкций, правил, гипотетически необходимых нам. Сегодня для реализации любого строительного проекта надо прежде решить две большие проблемы. Это – согласование и экспертиза.
Знающие люди подтвердят: на то и на другое требуется больше усилий, времени и средств, чем на само проектирование и строительство. Дело, конечно, нужное, но оно превращено в бесконечную, чудовищную волокиту. Согласования и экспертизы, с учетом проектирования, порой в два раза превышают сроки самого строительства. Как здесь не вспомнить существовавший в СССР порядок, который предусматривал не больше трех месяцев на все формальности?!
Зная все про порядки сегодняшние, мы надеялись на удачу, на авторитет театра, на определенные связи. Только все равно, поскольку деньги шли из федерального бюджета и многие вопросы решались в Москве, дело затягивалось. И вопрос «почему?» обсуждался строителями на еженедельных совещаниях. Участвовал в них и Кирилл Юрьевич. Очень часто ему вместе со мной приходилось ходить по инстанциям, звонить, просить об одном: будьте любезны, рассмотрите побыстрее, не придирайтесь, пожалуйста.
Со всеми этими проблемами мы и вкатились плавно в ноябрь 2002 года, приступили к устройству фундаментов, контролируя каждый метр бурения, помня об особенностях «кисельного» грунта.
И вот тогда-то, когда работа, можно сказать, уже кипела, раздался тот самый звонок…
– Михаил Константинович, здравствуйте, это Лавров.
Сам, без посредников, секретаря или референта, Лавров позвонил мне впервые.
– Здравствуйте, Кирилл Юрьевич.
– Нам надо встретиться.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Случилось. Когда Вы сможете быть у меня?
– Через полчаса, – ответил я.
Что же произошло? По незначительному поводу Лавров звонить не будет. Неужели опять проблемы с контрактом, как в самом начале строительства? Когда подписывали документы, никто не обратил внимания на пункт, который говорил, что производство работ нужно вести в «условиях действующего предприятия», вернее, мы, строители, не обратили внимания на это. Театр и «действующее предприятие» – понятия несовместимые, подумал тогда я. Никого не расспрашивал, ничего не уточнял. И ах как наказала меня самонадеянность!
Дворик театра, окруженный со всех сторон производственными помещениями, продукция которых идет в одну точку – на сцену, является сложным технологическим узлом. Закрытие его (дворика) полностью невозможно. Работы, связанные с шумом, а иногда и грохотом машин, исключены: днем два-три часа идут репетиции, а вечером спектакли. Что в остатке? Несколько часов. В ночное время действует закон о прекращении всех видов строительных работ с двадцати трех до восьми утра. Наверстать упущенное в выходные дни невозможно, есть утренние и вечерние спектакли.
В такое положение я попал впервые. Но всю ситуацию понимаю я, руководитель, а попробуй объяснить это рабочему – он пришел работать, ему нужна зарплата. Многое пришлось переделывать на ходу, Каркас здания мы запроектировали в монолитном железобетоне, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, изменили на металлические конструкции, которые можно было изготовить на заводе, а здесь, на площадке, за короткое время смонтировать.
Только из-за нехватки времени было придумано много новшеств. Цель была одна – сократить время работы на площадке. И все равно мы его не выигрывали. Законы бытия: из пяти-шести часов не сделать шестнадцать. Сейчас, когда прошло столько лет, многое забылось, но тогда этот маленький дворик бурлил, что вулкан: там, как электрическим током, пробивали нервные взаимоотношения, там реплики и афоризмы звучали такие смачные – режиссеры позавидуют. Во многих схватках были неправы обе стороны. Мы старались решать конфликты, не доводя их до Лаврова, так сказать, в рабочем порядке. Но даже при этом оставались какие-то обиды и недоразумения…
По дороге в театр позвонил коллегам-исполнителям. Вроде бы никаких ЧП за прошедшую неделю не случилось. Что же могло послужить причиной этого звонка?
Увидев меня, Лавров поднялся, тепло поздоровался, усадил на диван, сам сел рядом. Разговор пошел, как всегда, с расспросов о здоровье, семье, делах в театре. Я терялся в догадках. Закурив и немного помолчав, Кирилл Юрьевич начал разговор на тему, о которой мы никогда с ним не говорили:
– Театральная труппа стареет, нужны новые кадры. Обучать молодежь нужно под крышей родного театра, где сам воздух уже насыщен традициями и легендами. Сами стены воспитывают. Моя мечта – создание студии. Сейчас такая возможность, на мой взгляд, появилась, а самое главное – есть руководитель.
Я молчал, ничего не понимая. Студия нужна, это понятно, но какова моя роль? – Михаил Константинович, я прошу Вас перепроектировать новое здание под театральную студию!
Он замолчал. Я, обомлев, тоже не мог вымолвить ни слова. В голове в надрывной схватке сцепились зловещие мысли: государственный контракт, экспертиза, сроки, нехватка денежных средств, согласится ли на пере проектирование мастерская, неизбежная остановка строительства…
Можно было, конечно, отказаться, можно было стать в позу, но ведь я строю не для себя, а для театра, руководитель которого – Лавров. Зная, уважая его, я не мог отказать. Вероятно, в возникшей проблеме есть и моя ошибка: продавливал свою идею, я не видел другого предназначения новых помещений. Надо исправляться.
– Кирилл Юрьевич, для меня услышанное настолько неожиданно… Но я согласен… Знаю лишь одно: такое кардинальное решение на «пальцах» не объяснить и не понять. Язык инженера – это чертеж…
– Спасибо! – лаконично ответил Лавров.
Сейчас могу признаться честно: начиная работать над новой задачей, я многого не знал. Потому пришлось снова учиться. Да, студия – это творческий коллектив, сочетающий в своей работе учебные, экспериментальные и производственные задачи. Студия – коллектив единомышленников. В прошлые времена студии возникали, главным образом, при крупных театрах. И либо развивали старые добрые традиции, либо занимались поисками новых путей и средств сценической выразительности. Большое распространение «студийность» получила в советское время. В этот период были созданы театр-студия им. Ермоловой, студии под руководством Ю. Завадского, Р. Симонова, Н. Хмелева, А. Дикого в Москве, С. Радлова в Ленинграде, ряд национальных студий. Студии часто подготавливали рождение новых театров. На такой основе возник, например, «Современник».
Еще раз поблагодарю работников театрального музея и литературной части театра за предоставленные мне уникальные книги, из которых я узнал, что еще в 1930 году перед руководством Большого драматического театра встал вопрос о необходимости подготовки собственных актерских кадров. И уже через год при театре организовали производственно-политехнические курсы, которые возглавил Евгений Иванович Чесноков. На основе опыта их годичной работы, осенью 1932 года при театре был открыт Государственный технологический техникум с четырехгодичным сроком обучения. Здесь учились будущие актеры и режиссеры. На первый курс приняли тридцать человек: шестнадцать юношей и четырнадцать девушек. Двое из них всю жизнь отдали БДТ. Это Людмила Макарова и Ефим Копелян.
Копелян – актер известный. Не только по театру, но и по советскому кинематографу. А вот подробности его актерской судьбы я узнал тогда впервые. В семье Копелянов любили искусство. Отец неплохо рисовал, два брата Ефима стали художниками. В детстве будущий знаменитый актер был уверен, что тоже станет художником. Или, может быть, архитектором. Окончив школу, приехал в Ленинград. Ему было 17 лет. Некоторое время поработав токарем на заводе «Красный Путиловец», поступил, как и собирался, в Академию художеств на архитектурный факультет. Будущее вроде бы определилось. Но однажды, чтобы немного подзаработать, Копелян пришел в массовку в БДТ… И остался здесь навсегда.
По совету одного из приятелей Копелян поступил в театральный техникум, но потом последовала затяжная полоса неудач: его постоянно хотели отчислить как проф непригодного. Спасла лишь общественная работа – он был председателем ученического комитета. На втором курсе – снова угроза отчисления. Но ему дали последний шанс: на экзамене сыграть в отрывке из пьесы Погодина «Мой друг». По ходу пьесы надо было петь песню. Мотив ее Копелян в нужный момент вдруг забыл. Но не растерялся и стал напевать «Марсельезу». Экзаменационная комиссия умирала от смеха.
Актерское мастерство в студии преподавал Константин Константинович Тверской. В 1933 году он был также главным режиссером и художественным руководителем БДТ. Педагог строгий и требовательный, он любил повторять студентам: «Пять я ставлю господу Богу, четверку – себе, ну а тройку – самому крепкому ученику». Но когда в конце второго курса стали объявлять оценки, Тверской сказал: «На сей раз я изменяю своему правилу и ставлю пять ученику!..» И назвал заслужившего небывалую награду: Ефим Копелян!
В 1935 году артист благополучно окончил техникум. Его сразу же пригласили в труппу БДТ. Первая роль на профессиональной сцене – кинооператор Бурков в спектакле «Не сдадимся». Пьеса рассказывала о знаменитой эпопее парохода «Челюскин».
* * *
Об истории театра я читал ближе к ночи, а днями и вечерами мы искали оптимальное решение поставленной Лавровым задачи. Иной раз он и сам делал пробные эскизы. И вот новый проект готов. Согласно ему первый этаж пристройки заняли репетиционный класс и два помещения раздевалок с душевыми и санузлами, на втором этаже – кабинет руководителя студии, учебный класс и еще одна раздевалка с душевыми. Третий этаж предназначался для административных помещений.
А все, что придумали раньше, – постараться забыть… Прощай, мастерская художника, прости, Эдуард Степанович Кочергин, – не судьба. Так и осталась мечтой бильярдная. И прочий, запланированный в первом проекте актерско-зрительский комфорт. Проблемы возникли тоже новые. Особенно по пожарной части. Но и их, в конечном счете, решили.
Рано или поздно все заканчивается. Прошел год, и в начале сентября мы вдвоем с Кириллом Юрьевичем вошли в новый корпус. Обошли все помещения, осмотрели медленно, наслаждаясь сложным запахом нового дома. Завтра – открытие студии, а сегодня – тишина, шума жизни пока нет. Наш корпус как будто замер с простертыми объятиями. Радостными молодыми голосами новая молодая жизнь ворвется сюда завтра утром… Мы вышли на открытую галерею третьего этажа. Светило солнце, осеннее, не греющее. Опершись о поручень балкона, молча, смотрели на Фонтанку. Лавров закурил.
Я блаженствовал. Считается, что осень вносит в нашу жизнь меланхолию, даже депрессию. А у меня наоборот, осень – пора осмысления, осознания значимости времени, в которое мне выпало жить, это период подготовки к новому этапу созидания. Если говорить о временах года по моей классификации, то получилось бы так: зима – для работы, весна – для любви, лето – для семьи, а осень – для души.
Ничто меня не волнует в природе так, как вид осенних красок. Невозможно выразить словами красоту сочетаний желтого с зеленым, красным, бурым, синим, оранжевым и далее по всему спектру, какие встречаются только в эти месяцы «природы увяданья». Желтый осенний лист медленно кружится в воздухе, ему доступны все стороны света, он больше не связан тяжестью родственных уз с деревом-родителем. Он свободен. По сути, и мы ведь живем и умираем по тому же физическому закону. Человеческая жизнь, как тихое облако, плывущее, пока ветер и небо позволяют ему плыть. Но и сочное яблоко, и полный жара костер, и далекая звезда, и пышный цветок – все они, умирая, оставляют след. Тонкую полоску света. Чуткой человеческой душе дано увидеть этот свет, порадоваться ему, запомнить мгновение красоты.
Мы с Лавровым продолжали молча смотреть на окружающий нас прекрасный мир Петербурга, зачарованно наблюдали, как по Фонтанке идут экскурсионные катера и теплоходы, заполняя воздушное пространство своими механическими шумами и тревожащей воображение музыкой, доносящейся из динамиков. Радовала мысль, что завтра подобной радостной музыкой новой жизни наполнятся и новые помещения нашего театрального комплекса. Почему-то не было грустно от мысли, что молодые артисты вряд ли когда-нибудь подумают и захотят узнать, как рождался этот корпус, кто его проектировал и строил.
А нужно ли знать? Главное, что он есть.
* * *
Незаметно день преломился, солнце миновало низкий зенит. Улицы затихали, лиловые сумерки, сгущаясь, наполняли город. Я понимал: закончилась пора, когда я мог каждодневно встречаться с Кириллом Юрьевичем, слушать его, советоваться с ним. За внешней сдержанностью этого выдающегося человека скрывался мощный интеллект, страстный темперамент, за красивой внешностью – яркая, разносторонне одаренная личность. Я понял, как нужно мне было общение с этим красивым, умным человеком, оно вдохновляло меня и в моей повседневной трудной работе, и в-минуты осознания собственной личности.
Лавров – герой нашего с ним времени. Он, как актер, обладая редким творческим даром, сумел отразить свою героическую эпоху, воплотить характеры честные, бескомпромиссные. Кирилл Юрьевич и сам был из той же, боевой крови и плоти, он жил жизнью своих героев. Или, наоборот, его герои облеклись в характер великого актера?
Когда я работал с ним по строительству, мне почему то часто и легко, до монологов или реплик, вспоминались его яркие роли руководителей. Казалось, что рядом со мной был не артист, а деятельный управленец, который точно знал, что и как нужно делать.
Я не чувствовал его возраста, потому, наверное, что он знал секрет – как до конца жизни оставаться молодым. Я был очарован Лавровым, авторитет его для меня – непререкаем. Причем это был неизбежный и неизбывный авторитет гениальной личности. Лавров всегда излучал внутреннее спокойствие, уверенность, обладая размеренным темпом речи и логичными суждениями, он располагал к себе любого собеседника и вызывал уважение.
Прощаясь, я сказал ему:
– Спасибо, Кирилл Юрьевич, за нашу совместную работу. Есть у меня добрая примета: если в конце строительства дома заказчик и строитель остаются друзьями, значит, задуманное получилось, и жить будет долго…
– Михаил Константинович, вот Вам моя рука, – он крепко обнял меня. – Поверь, ты мне очень нужен и сегодня, и завтра. Я всегда чувствовал твою искренность…
Мне хотелось продлить этот момент, потому что я понимал – это исторический день в моей жизни, такого больше не будет никогда. Душа моя ликовала. Взявшись за руки, мы повернулись к своему творению. По цвету оно сливалось с основным корпусом, задуманным Л. Ф. Фонтана. Я чувствовал, что Лаврову тоже не хочется расставаться. Словно родители, мы отправляли в дорогу свое дитя. Это было наше творение, которое мы отпускали в большой и трудный мир, надеясь, что судьба его будет счастливой.
Заканчивая рассказ о нашей совместной стройке с Лавровым, еще раз скажу, что это было время празднования 300-летия города. К. этому истинно историческому событию городским властям удалось в Петербурге сделать многое: возобновилось движение транспорта по прекрасному в своей обширности и величественности Троицкому мосту, завершилось строительство путепровода на проспекте Стачек. В новом, правда, весьма спорном виде предстала Сенная площадь, вернулись на свое место на Аничков мост отреставрированные кони Клодта, над аркой Главного штаба вознеслась помолодевшая богиня Ника, закончились реставрационные работы Александрийского столпа. Появился новый вокзал – Ладожский, открылся крупнейший сборочный цех на «Балтийском заводе».
Возникновение нового корпуса в ансамбле БДТ было замечено сразу в масштабах и города, и страны. Двадцать шестого мая, в канун дня рождения города, Почетным дипломом Законодательного собрания «За лучшее здание, построенное в Санкт-Петербурге» в 2003 году были отмечены участники строительства: театр, наш трест и проектировщики. Статистика – наука точная. Она подсчитала, что прибавление нового театрального здания происходит в нашем городе примерно раз в двадцать лет. И потому наш совместный с театром проект будет вполне закономерно считаться событием как минимум нескольких десятилетий. Все главные СМИ, печатные и электронные, сообщили о том, что в историческом центре Санкт-Петербурга выросло новое здание – административно-студийный корпус Академического Большого драматического театра имени Г. А. Товстоногова. За деловым и сухим наименованием кроется важное городское событие.
Практически следом за открытием студийной сцены прославленного театра (что в обычной ситуации принято называть вводом нового корпуса в эксплуатацию) наша работа была выдвинута номинантом на главную общественную Российскую премию «Строительный Олимп». И в условиях жесткой и достойной конкуренции мы победили.
Чем же знаменательна новостройка на Фонтанке? Есть как минимум два главных ответа, один из них относится к технической стороне дела, о которой мало кто вспоминает, когда здание построено. Само же назначение здания – есть другая составляющая: это редкое по своей культурологической значимости событие в жизни города. А для меня это еще и памятник выдающемуся человеку, замечательному актеру, моему другу Кириллу Юрьевичу Лаврову.
Глава четвертая. Профессия актер. Профессия строитель
