– Ну вот и насчет тушеночки осталось прояснить.
– Что еще за тушеночка?
– Ну как же… У вас ведь есть с собой, верно? Я видел, на дрезинах. Мясные консервы.
Подъесаул Кригов выгибает брови.
– Допустим.
– Разве это не для нас предназначается?
– С чего вы взяли? – Голос Кригова холодеет. – Это провиант, выданный нашей экспедиции в дорогу.
Полкан тоже собирается, перестает умильничать.
– Дело в том, Александр Евгеньевич, что нам Москва уже на два месяца задерживает довольствие. Ни мяса, ни круп.
– А я тут при чем? Был бы мне дан приказ доставить вам провизию – я бы доставил. А у меня приказ – разведать обстановку в Костромской области и вернуть эту самую область в родную гавань. У меня три десятка человек в подчинении. Мне их надо кормить. На подножном корму мы далеко не уедем.
Полкан начинает кипятиться.
– Подножный корм это еще ничего! У нас-то тут ничего и не растет из-за этой гребаной реки и дождей! Мы-то таким макаром скоро голый хер без соли жрать будем! Что нам, у китайцев собачатину закупать, что ли? Да было бы хоть еще на что!
Кригов глядит на него сурово. Глаза стали стальными.
– Господин полковник. Я с вами сейчас как должностное лицо с должностным лицом. Наше задание имеет чрезвычайную важность, вы же понимаете это? Впервые после Распада наша страна накопила достаточно сил, чтобы потребовать у мятежников обратно наши исконные земли! И ваш долг как любого солдата и офицера нам в этом всячески содействовать.
– Да я понимаю это… Но у меня повар гарнизонный – сущий черт. Третий месяц пытает, что с поставками из Москвы. У нас ведь запасы на исходе… Говорит, служим Москве, служим, а они забыли про нас… Вы бы, может, хотя бы символически…
– Не могу. Все, что могу сказать вам – придется потерпеть. Такие экспедиции, как наша, будут рассылаться сейчас во все концы нашей родины… Да. А повара я бы на вашем месте вздернул.
Тон у казачка самый что ни на есть дружеский и доверительный. Полкан не верит своим ушам.
– То есть – вздернул?
И голос Кригова тут же меняется – на звенящий от злости.
– А вот так вот. За то, что он вас к мятежу толкает. И другим будет урок. Повар… Невелика потеря – повар. Готовить любая баба сможет. А в гарнизоне, да еще на самой границе, такие разговоры хорошим не кончатся.
Кригов ждет ответа.
– Ну уж… Вздернуть. У нас всего-то тут человек живет… Сто три, если младенцев не считая. Если так вздергивать…
Полкан мотает своей тяжелой башкой, лицо его багровеет. Кригов пожимает плечами.
– Ну, глядите. Дело ваше. На данном этапе.
– Да уж. У каждого, так-скать, свой пост, Александр Евгеньевич.
– У кого пост, а кому в поход. Пойду.
8
Толком Егор уснуть не мог – несмотря на бессонную ночь, проворочался еще и все утро. Маячили мертвяки перед глазами, раскинулись на мосту из этого мира в тот и лежали. Этот огромный голый, женщина с сумочкой, девочка в куртке…
От кого они бежали? Что там, с той стороны? Что оказалось страшнее, чем задохнуться ядовитыми испарениями от реки, чем бросить своих детей?
Надо было встать, дойти до Полкана и все ему рассказать. Надо было предупредить казаков. Пускай отменят свой поход или пускай хоть отложат его, вышлют пока что вперед разведку. Надо, надо, надо было.
Егор вставал, подходил к окну, смотрел на собирающихся у дрезин казаков, потом возвращался в койку, заворачивался в одеяло, закрывал глаза.
Нет.
Он хотел, чтобы все они со своим атаманом во главе построились ровненько, завели свои дрезины и по очереди въехали на проклятый мост, окунулись в зеленый туман и чтобы никогда уже с той стороны не вернулись. Пускай сами разбираются, что там творится. Они же, бляха, герои. Погоны, сука, фуражки, пулеметы. Валяйте. Завоевывайте.
Вот он идиот. Притащил ей этот гребаный айфон, думал впечатлить ее.
А в этот самый момент, когда Егорка с айфоном вприпрыжку несся домой, казачок уже ее жарил вовсю. Это ей не плохо, это ей хорошо.
Нет. Пускай едут.
Он снова вскакивает с постели – ладони мокрые, подмышки мокрые. Снова подходит к окну. Смотрит на казаков. Не такие уж они и дядьки, лет по двадцать пять им, на крайняк – тридцать. Курят, смеются.
Ну и что? В конце концов – не слепые же они.
Сами увидят, что Егор увидел. Им, между прочим, нужно будет эти трупы с рельсов растаскивать, чтобы проехать. Точно! Так что ему и не надо ничего говорить. Сами разберутся.
Отлегло.
Сейчас с фанфарами отъедут, а через час вернутся обратно как миленькие. С мокрыми портками. И этот атаман, глядишь, не такой уже румяный будет. Проблюется там на мосту как следует, вот тогда и поглядим на него, какой он бравый.
Егор распахивает окно пошире и усаживается на подоконник. Будет махать им. Жалко, Полкан так отцовскую гитару и не вернул. Можно было бы «Прощание славянки» зафигачить.
Выходит из своего корпуса Кригов. При полном параде: сапоги начищены, фуражка посажена ровно.
– Взвооод! Стррройсь!
Казаки мигом выстраиваются шеренгой, становятся из разных – одинаковыми. Трудно не залюбоваться. Хочется зачем-то тоже к ним, в строй.
Ничего, поглядим-поглядим.
Жители Поста бросают свои скучные дела, собираются на проводы. Отцы держат на закорках мальчишек, Кригов смотрит на них и подмигивает. Егор ищет глазами Мишель – выйдет провожать хахаля или нет?
Вышла. Стоит у подъезда, глаз не сводит с этого своего. Дура.
К Кригову подходит Полкан. Отдает честь – но как-то без страсти.
– Ну, удачи.
– Погодите, Сергей Петрович. Хотели бы перед отправлением испросить благословения у отца Даниила.
– Благословение? – Полкан морщит лоб.
А от лазарета уже какой-то казак ведет с почтением глухого бомжа с моста. Тот хоть и выглядит изможденно, но переступает сам. Опирается на палку.
Атаман делает к нему шаг, снимает фуражку. Опускается на колено. Берет худющую исцарапанную руку, прикладывается к ней губами.
– Благослови на дело, отец. Как православный православных, как русский человек русских людей – прошу, благослови.
Все казаки в строю тоже обнажают головы. Ветер ерошит им волосы.
Глухой сначала смотрит на Кригова как будто непонимающе, потом кивает. Берет в руки крест.
– Именем Отца, и Сына, и Святого Духа…
Он крестит Кригова, потом идет нетвердо вдоль всего ряда и гундосым голосом человека, который себя не может услышать, выговаривает это.
На лице его странное выражение. Судорога. Не такого, наверное, ждут от него сейчас казаки, которым отсюда ехать за мост. Которые не знают еще, с чем они там сейчас встретятся.
Егора опять подмывает слезть с подоконника и все им рассказать. И вдруг он соображает: а ведь этот самый отец Даниил знает про то, что ждет экспедицию за мостом, не в пример больше него. Трупы на мосту он наверняка видел. А может быть… У Егора на загривке подшерсток поднимается… А может быть, он видел, как все эти люди умирали. И знает, от чего они бежали.
– Именем Отца, и Сына, и Святого духа…
Идет себе, бубнит – и ничем не выдаст себя.
Сердце у Егора ускоряется. Что-то тут не то, не то творится. Нехорошее.
Глухой осеняет последнего в строю крестным знамением, но не отходит от людей. Атаман, который собирался уже командовать погрузку, с почтением ждет.
Отец Даниил, глядя в землю, говорит:
– Знайте, что праведные спасутся, а грешным туда и дорога. Несите крест впереди себя, молитесь денно и нощно. Молитеся священномученику Киприану, дабы оборонил вас от бесов. Молитеся своими словами, которые от сердца идут. Святой Киприане услышит вас, как меня услышал. Все. Езжайте. Помилуй нас всех Господь, коли не оставил Он еще наш мир.
Казаки от такого благословения пытаются отшутиться – но потихоньку. Надевают фуражки, начинают рассаживаться по дрезинам. Раскашливаются моторы, закуривается вкусный сизый дымок.
Еще не поздно соскочить с подоконника.
Мишель делает шаг к атаману, тот шлет ей воздушный поцелуй, не таясь.
Караульные на воротах тянут створы в разные стороны, и дрезины трогаются с места.
Но тут вылетает на их пути высокая худая фигура, раскидывает руки и перегораживает казакам дорогу.
– Нет! Не поедете! Не пущу! Не пущу!
Мать.
Дары
1
Рулевой первой дрезины, уже набравшей ход, еле успевает затормозить: Егорова мать стоит на рельсах твердо, не шелохнется. Кажется, ей неважно, собьют ее или нет.
Кригов оборачивается к Полкану.
– Это как понимать?
Полкан, красный как рак, идет к Тамаре, берет ее за руку. Она вырывается. На мужа даже слов не расходует, обращается сразу к Кригову:
– Вам нельзя туда! Разворачивайтесь. Езжайте к себе в Москву. Куда хотите, а туда нельзя!
– Вот так-так! – Кригов спешивается. – Это почему же?
– Зло там. На том берегу. Спит, ждет, чтобы его разбудили. Вам кажется, у нас тут мирная жизнь, да? Спокойная? Это потому что мы тише воды, ниже травы сидим. Оно не замечает нас, вот поэтому. Ему нас через реку не видно. А вы хотите к нему прямо в пасть.
Полкан снова берет жену под локоть. Святой отец наблюдает за Егоровой матерью, наморщив лоб, хочет понять, какого лешего тут творится.
– Пойдем, Тамара. Не позорь перед людьми. Нагадала она тут на кофейной гуще и будет еще…
– Уйди! Сам трусишь – дай я скажу!
Она отталкивает его. Не глядит на него, не хочет на него глядеть. А смотрит на отца Даниила:
– Что вы их благословляете, батюшка? На что? На погибель! Вы, может, не знаете, потому что вам видеть не дано, хоть вы и праведник. А я, хоть и грешница, вижу! Тьму вижу. Вижу, что на том берегу не важно уже будет, кто грешен, а кто праведен. Никто там не спасется. Всех до единого сожрут и сюда поползут. Там как паук на паутине спит, ждет, откуда за ниточку потянут. Сами погибнете и на нас навлечете! Уезжайте в свою Москву, не трогайте его!
– Тамара! Прекрати!
Полкан в бешенстве, весь пунцовый. Отец Даниил тоже нахмурился, будто понял, когда к нему обращались. Кригов поднимает руку. Говорит насмешливо:
– А что, Тамара… Откуда разведданные-то? И что за зло?
Тамара смотрит в него исподлобья.
– Видела я. Показали мне. Не знаю что… Чувствую беду.
– Здрасте-приехали. А вы и не говорили, Сергей Петрович, что у вас супруга – экстрасенс.
Казаки начинают пересмеиваться. Отец Даниил морщит лоб, пытается понять, о чем ругаются.
– Видения были.
– Сны то есть. Черная собака, пауки… Так? Что там еще?
