Вскоре под ногами заскрежетала галька. На расстоянии в половину броска копья я остановился и окликнул ту, которая по-прежнему меня не замечала:
– Приветствую тебя, Мать!
Она лишь слегка приподняла голову, с трудом разгибая поясницу. На дне её корзины поблёскивал скудный улов ракушек. Хитро прищурившись, она бросила на меня долгий взгляд выцветших глаз.
– Ты, поди, потерялся, мой мальчик, – ответила она.
– Напротив! Я проделал долгий путь, и мне пришлось превозмочь увещевания короля Гудомароса, чтобы добраться до твоего острова!
Улыбнувшись, она закивала головой со сведущим видом, и морщины избороздили её исхудавшие щеки.
– Да, да, – согласилась она. – Я так и сказала.
Она изъяснялась на странном говоре, который отличался как от моей родной речи, так и от наречия озисмов. Годы пригнули её к земле, но вблизи она казалась ещё довольно высокой.
– Ты ли Саксена?
– Нет, не я.
– Но ты её знаешь?
– Разумеется, знаю. Что тебе за дело до Саксены?
– Ну… Я толком не знаю…
Мои слова вызвали у неё приступ смеха.
– Ты и вправду потерялся, милок, – захохотала она.
– Мне сказали, что она со мной как-то связана, но, насколько я знаю, мне не обязательно говорить именно с ней…
– Что ты здесь делаешь?
– Меня прислал Великий друид.
– Великий друид? Какой именно Великий друид?
На мгновение я растерялся. Неужели она и была одной из прорицательниц, ради которой я преодолел такой опасный путь?
– Великий друид Комрунос! Тот, что заседает в лесу карнутского[42 - Карнуты – древний кельтский народ в центральной Галлии. Населяли область по берегам Луары, между реками Шером и Эрой. Главным городом был Аутрикум, с V века назывался Карнутум (ныне Шартр). У карнутов дольше, чем у других галльских народов, сохранились священные леса, куда собирались друиды совершать жертвоприношения и разбирать тяжбы.] народа.
– А! Мой дорогой Комрунос… Так значит, он теперь стал Великим друидом?
На миг она задумалась над услышанным.
– Послушай, всё это кажется мне довольно запутанным, – продолжала старуха. – Мы проясним всё позже, вместе с моими сёстрами, а пока займись-ка полезным делом. Помоги мне собрать улов. Чем раньше мы наполним корзину, тем быстрее подбросим дров в огонь…
Не обращая на меня никакого внимания, она снова принялась копошиться в лужах. Я глядел на неё, слегка оторопев, а она вдруг принялась отчитывать меня, как ребёнка. «Ну выбрось ты уже свои пики, – ухмыльнулась она, повернувшись ко мне спиной. – Не то всю живность здесь распугаешь».
Ещё немного поколебавшись, я воткнул копья в песок. Затем колдунья жестом подозвала меня к себе, и я опасливо подошёл, не ожидая ничего доброго. Она по-хозяйски переворачивала камни и гальку, орудуя небольшим ножом, чтобы отделить от них раковины моллюсков. Не удосужившись разогнуться, она спросила:
– Ты уже рыбачил на песке?
– Мне приходилось рыбачить на реке, но так – ещё ни разу.
– Ты не из этих краёв?
– Нет, я из Аттегии.
– Из Аттегии? Где это?
– Далеко отсюда, по правую сторону от битурижского королевства, на границе с арвернскими землями.
Она присвистнула:
– Да уж! Не близок свет!
– Ну, по правде говоря, я родом из ещё более дальних мест, с амбронской заставы.
– Значит, рыбак из тебя никчёмный.
Я еле сдержался, чтобы не вскрикнуть, возразить ей, что я был воином и охотником, но не знал, как вести себя с ведьмой, поэтому большим усилием умерил свой гнев.
– Не беда, – протрещала она, словно старая сорока, – я тебя научу.
Не разогнувшись до сей поры, она стала описывать моллюсков, перечисляя их названия. Я запомнил только букцинумов да литторинов, напоминавших улиток, но совсем запутался в венусах, венерках, мидиях, петушках и морских ушках. Старуха разъяснила мне, что некоторые ракушки зарываются в песок, а другие живут на поверхности, однако часть собранных мною моллюсков она выбросила из корзины, ворча, что наведу на неё хворь. Я никак не мог понять, что со мной происходило: я ждал встречи с тайнами и опасностями, а оказался здесь, влачась по мокрому песку и слушая упрёки, как дитя. Быть может, всё это было просто волшебным фокусом: я настолько растерялся, что не ведал даже, как себя вести – гневаться ли или подчиняться. И послушно продолжил своё занятие.
И пусть я был сбит с толку, но всё же не терял бдительности. Вскоре я заметил на берегу брошенную одежду, придавленную камнем. Я перевёл взгляд на океан, задаваясь вопросом, кто мог плавать в такой студёной воде. Старуха сразу же заметила моё любопытство.
– Ты спрашиваешь себя, куда делась моя сестра, – вымолвила она, не прекращая собирать ракушки.
– Я увидел её платье на берегу.
– Действительно, для того, чем она занята, оно ей без надобности.
Хоть это и было сказано спокойным тоном, но отчего-то эти слова оживили во мне нотку страха, и я поднял голову в небо.
– А что она делает?
– Да, как и мы, рыбачит.
Старуха слегка распрямилась, подперев рукой поясницу. Она указала мне подбородком на волны и промолвила:
– Смотри, вот и она.
Я заметил чью-то голову в бурных волнах. Она, несомненно, только что вынырнула на поверхность, ибо находилась уже слишком близко к берегу, и до сих пор я её не видел. Пловчиха стала выходить из воды, показались её плечи и грудь, затем бёдра. Ее обнаженное тело было очень худым и на первый взгляд казалось хрупким. Что-то сразу приковало мое внимание – быть может, длинная-предлинная рыба, которую она несла, ухватившись пальцами за жабры. А та яростно била по воде, сопротивляясь всем своим змеевидным туловищем. Это был серый морской угорь, длинный, как моя нога, зиявший раскрытой пастью с торчащими из неё ядовитыми зубами. У пловчихи не было с собой ни гарпуна, ни крюка: она поймала и вытащила его голыми руками. Вот смелость, коей нельзя было не восхищаться… Но на самом деле меня поразило совершенно другое.
Она приближалась к нам, шлёпая по песку, и вдруг я понял! Голыми руками такую опасную рыбу не выловить, и без волшебства здесь не обошлось! Ну конечно! Лоб её выстрижен так же высоко, как у друидки. Но её мускулистое тело, тонкая талия, небольшие упругие груди могли принадлежать лишь молодой девушке. Посиневшая от холода, она выставляла напоказ свою наготу с высокомерием, преисполненным вызова. Колдунья сразу же зашагала к нам, и я заметил, как она смерила меня лукавым взглядом. Овал её лица показался бы миловидным, если бы бритый лоб не нарушал складности, увеличивая череп и уменьшая рот и подбородок. Но что взволновало меня больше всего, так это необъяснимое чувство, будто эту совершенно незнакомую девушку я уже где-то раньше видел. Её лицо пробудило в памяти смутные воспоминания из моего прошлого, впрочем, слишком детские, чтобы иметь хоть какой-то смысл.
Выйдя из воды, она бросила огромную рыбину на берег. Морской угорь, обречённый на медленное издыхание, стал извиваться, открыв пасть и судорожно трепеща жабрами. Несколько чаек сели поблизости, привлечённые агонией этой чудовищной рыбы. Девушка остановилась прямо подле нас. Она наклонилась, чувственным жестом отжимая шевелюру, похожую на гнездо гадюк. От холода её кожа покрылась крупными мурашками, грудь вызывающе заострилась, и струйка воды с волос побежала по бедру. Не отрывая от меня глаз, она произнесла:
– Что за странную птицу ты изловила, Мемантуза?
– Его принёс ветер с земель, – ответила старуха.
– Он не похож на того, кто потерпел кораблекрушение.
– Он сильно сбился с пути.
– И как же зовут тебя, скворец?
Задав мне этот вопрос, девушка устремила свои мутные зрачки в глубину моих очей. От порывистого ветра её губы дрожали, но голос от этого не становился менее властным.
– Я Белловез, сын Сакровеза. Я племянник Верховного короля.
– Только поглядите, кто к нам пожаловал! – нагло отозвалась она.
От оскорбления у меня вскипела кровь. Пусть я был ещё молод, но я был высокого происхождения, я пировал с королями и великими воинами, я проливал свою кровь и кровь врага на поле битвы. Пусть она и была колдуньей, мне отнюдь не хотелось терпеть её дерзкие нападки и бесстыжие попытки заморочить мне голову своей непристойностью.
Я попытался подобрать хлёсткое словцо, но я не был таким бойким на язык, как Альбиос, и безвольно замолчал. Дабы покончить с насмешками, искрившимися в её плутовских глазах, я решил сбить с неё спесь. Я хотел надменно спросить её имя, но слова комом застряли у меня в горле, ибо неожиданно я узнал эту причудливо знакомую девушку, и изумление только усугубило мой глуповатый вид. Я её уже встречал, очень далеко отсюда, в Аттегии. И было это всего пару лет назад, но для ветреного мальчишки, вроде меня, это представляло целую вечность. Со всем своим кортежем из знатных людей и великих воинов, она останавливалась в имении моей матери по дороге на свою свадьбу. В полном потрясении я невнятно пробормотал:
– Ты… ты же Кассимара!
Ведьмы рассмеялись.
– Он принимает тебя за Верховную королеву! – насмехалась надо мной старая Мемантуза.
– Ты настолько бестолковый и не ведаешь, что галлицены принимают тот облик, который им вздумается? – глумилась надо мной девушка, похожая на Кассимару.
Она положила на бёдра сильные мозолистые руки с поломанными ногтями, причудливо сочетавшимися с её дикарской женственностью.
– И как же ты очутился на острове Старух? – сразу же подхватила она.
– Его прислал Великий друид, – перебила меня Мемантуза. – Он говорит, что ищет Саксену.
– Ну, значит, отведём его к ней, – ответила мнимая Кассимара.
Колдунья стала удаляться от нас, но вопреки ожиданиям, она направилась не к своей одежде. Она шла к торчащим из песка древкам моих копий.
– Это твоё оружие? – спросила она.
– Это оружие моего друга.
– Позволишь?
Однако даже не дождавшись ответа, ведьма выдернула одно из песка и, с присущей ей бесцеремонностью, взяла его в руки. Она изобразила несколько воинских стоек с такой плавной грацией, словно танцевала. Скользящей поступью она подобралась к нам и завершила вереницу своих передвижений, резко направив копьё на меня. Я не успел уклониться, и железный наконечник уколол меня в горло.
– У твоего друга прекрасное оружие, – со знанием дела оценила она. – Лёгкое, уравновешенное и острое.
Это была чистая правда. Ибо острый наконечник уперся мне в шею. С оскалом волчицы галлицена добавила:
– Я не Кассимара. Меня зовут Кассибодуя[43 - В кельтской мифологии Бадб – богиня войны, появляясь на поле брани, часто принимала облик ворона, что истолковывалось, как пророчество о смерти какого-нибудь персонажа.]. В битвах я летаю вороной, а ты, дурачок, – мой пленник.
Сначала я засмеялся, наверное, немного наиграно. Мне показалось, что это была какая-то грубая шутка, ибо не было ни вызова, ни поединка, но нагая девица не опускала похищенного у меня копья.
– Отстегни поясной ремень, – ровно добавила она.
Вид у неё был строже некуда. И тут я взбунтовался. Ведь я пришёл с миром. Я оказал им почтение, я даже помогал им собирать улов…
– На твоём месте я бы скинула этот меч поскорей, – вмешалась старая Мемантуза. – Иначе Кассибодуя обойдётся с тобой так же, как с морским угрём.
Острие копья всё сильнее давило мне на шею. И, к несчастью, я лишился своего последнего оружия, дабы избежать постыдной гибели от руки женщины.
– Могла бы и сама об этом позаботиться, – гаркнула обнажённая девица своей спутнице.
– Меня утомляет это жеманство, – ответила Мемантуза, поднимая мой клинок с песка. – К тому же я уже сделала бо?льшую часть работы: к тому времени, как ты вернулась, он клевал у меня с руки.
Вскоре меня погнали по едва протоптанной тропе к ускользавшей оконечности острова. Мемантуза забрала моё второе копьё и стерегла меня, пока её спутница одевалась. Затем галлицены приказали мне взять корзину с моллюсками, засунуть в неё угря и нести её. Копья жалили в спину, подталкивая меня вперёд, а в своей ивовой люльке издыхала большая рыбина, устремив на меня стеклянный взгляд. Она была такая же тяжёлая, как козлёнок, и служила подтверждением, что я страшился галлицен не напрасно.
Конечно, я мог бы взбунтовать, метнуться в сторону, вырвать из их рук оружие и сразиться с ними, но столько людей предостерегали меня о беспощадности галлицен, что я счёл более разумным покориться им. К тому же Альбиос сказал, что испытание, которое меня ожидало, – не воинственной природы. Возможно, применение силы могло привести не только к поражению в бою, но и к полному провалу всего моего испытания. К тому же, как мне ни трудно в этом признаться, была и другая причина моего повиновения. Галлицены понукали меня копьями, от их острых наконечников на спине выступал холодный пот. Моя рана была ещё совсем свежей, и выздоравливающая плоть хранила о ней слишком яркие воспоминания. Уколы копья не внушали мне страха: чем сильнее они, тем безболезненнее. Что по-настоящему тревожило меня, так это проклятие, которое не дало мне погибнуть. Я до сих пор ощущал в сердце тяжесть ясеневого кола и своё обмякшее, как лохмотья, тело, разорванные лёгкие и страх захлебнуться чистым воздухом… В конечном счёте, возможно, Великий друид оказался прав, отправив меня на эту запретную землю. Если смелость покинула меня перед копьями, если из испытания я вышел слабее, зачем же тогда защищаться? Зачем же тогда жить дальше?
Вечернее небо стало затягиваться свинцовыми тучами, навевая пресную прохладу. Миновав извилистые повороты вдоль источенного волнами побережья, мы приближались к шпилю острова. Полоса суши с разъеденными пеной галечными берегами сужалась, как лист вербы. На небольшой площадке, продуваемой ветрами, невысокие постройки образовывали собой неровный круг. Это были не хижины, а скорее землянки, выложенные сухой каменной кладкой, приземистые и мшистые, едва ли в рост человека. Они не походили на наши глинобитные дома, а напоминали больше гробницы Древнего народа[44 - Древним народом, Дивным народом кельты называли сидов. В кельтской мифологии сиды – божественные существа, совершенные в искусстве и в волшебстве, но сила их в глубочайшем понимании устройства мира.]. Тем не менее повсюду виднелись признаки жизни: тлевшие торфяные костры, развешанные на просушку сети, рыбные коптильни. Однако этот хутор не походил на рыбацкую деревню: здесь не было ни перевёрнутых кораклей, ни моряков с обветренными на солнце лицами, ни шумной детворы. В центре площадки в кострище лежала груда угольной золы. Над ней, подвешенный на крюк треноги, качался большой котёл, мягко поскрипывая в порывах ветра. На его брюхе, покрытом языками копоти и подгоревшими потёками жира, я разглядел таинственные образы, среди которых можно было, пожалуй, лишь различить колёса[45 - Речь идёт о кельтском колесе года, которое делилось на сегменты, каждый из которых соответствовал определённому празднику.], оленьи рога и змей.
На подходе к селению старая Мемантуза издала пронзительный клич. Из чёрных отдушин, служивших входом в гробницы, показались большие бледные фигуры. Выбравшись из-под низенького навеса, они выпрямились, и их платья и накидки затрепетали на ветру. Они устремили на меня невыразительные, даже скорее враждебные лица. Две из них казались женщинами зрелого возраста, остальные – сухощавые, словно мумии, старухи. Несмотря на изрытые морщинами лица и руки в старческих пятнах, все стояли с твёрдой прямой осанкой и упрямо поднятой головой, преисполненные угрожающей величественности. Только одна из них была вооружена. Она была настолько отощалая, что сухожилия выступали на её чахлой шее и костлявых кулаках, однако стойкость, с которой она держалась, побуждали меня опасаться этой призрачной хрупкости. На плече она держала длинный бронзовый меч, лезвие которого было убрано в ножны, обложенные чеканным железом и обвитые ангвипедными монстрами. Я затрепетал, осознав предназначение этой галлицены. Хоть сам я ещё ни разу не присутствовал на ритуале пророчества, но был наслышан об обряде, который друиды проводят с помощью меча.
Но тем не менее первой заговорила не она. Как только я поставил корзину на землю, раздался голос другой старухи с горделивой осанкой:
– Ну, сёстры мои, вы принесли чудный улов. Эта жертва будет весьма угодна богам Подземного мира.
– Он сам пришёл, чтобы попасться в вершу, – захохотала Кассибодуя, – можно сказать, что Мемантуза послужила наживкой, а я крючком.
– Значит, юноша, ты уже достаточно разборчив, чтобы предпочитать печёное яблоко зелёному, – метнула мне высокомерная старуха.
Злобные ухмылки перекосили лица её спутниц. Но оскорбление меня не задело: что-то смущало меня в самом облике этой старухи. Так же, как и Кассибодуя, она была будто окружена смутными чарами, непостижимым духом прежнего знакомства. А ведь я в первый раз видел это обтянутое кожей лицо, эту выветренную годами и мудростью спесь, однако мне казалось, будто я её знал. Эту маску высокомерия, должно быть, изваяла душа загадочная. Я увидел в ней затаившееся очарование, лавировавшее меж двух миров, ускользавшее, как неясный свет зари. Однако о могуществе колдуньи говорило не только исходившее от неё туманное сияние, но также роскошь её украшений. Торквес старухи был потяжелее, чем у принца. Браслеты кровоточили слезами коралла, колье сверкали широкими янтарными подвесками, а металл источал такой драгоценный блеск, как не мерцает золото, ибо они были изготовлены из чистейшего серебра.
– Не думаю, что вскружила ему голову, – ухмыльнулась Мемантуза. – А вот о тебе такого сказать не могу: он знает твоё имя. Ты первая, о ком он со мной заговорил.
Стало быть, богато одетой колдуньей была Саксена. Этот вывод, казалось, напрашивался сам собой: всем своим нутром я чувствовал непонятное воздействие, которое она на меня оказывала. При виде её я будто сжимался в комок, понуро склонял голову, как нашкодивший мальчишка. Она же смотрела на меня властным, ожесточенным злобой взглядом.
– Ты, маленький паж, должно быть, битуриг, раз тебе известно такое старинное имя, – медленно произнесла она. – И как погляжу, этот хвастун Альбиос не смог удержать языка за зубами.
Она нахмурила брови, и, по непонятной причине, это выражение лица погрузило меня в буквально детское смятение, как если бы на меня взглянули с укором.
– Ты совсем юн, – добавляет она, – но я различаю в тебе дух прошлого. Кто ты такой?
– Я Белловез, сын Сакровеза и племянник Верховного короля Амбигата.
Мне показалось, что старуха слегка вздрогнула. И не защитный ли жест сделала она едва уловимым мановением левой кисти? Но она тут же взяла себя в руки, закуталась в свои накидки и смерила меня надменным взглядом.
