– Я белесая! У меня ни бровей, ни ресниц! Мне мама разрешилааа… – Она поджала ноги, уткнулась грязным лицом в коленки.
– Оксаночка, – я присела рядом на корточки, – хочешь, я тебе платочек дам?
– Давай. – Кеха несколько успокоилась. Встала. – А ты чего тут? Урок же. И вообще ваш туалет этажом ниже.
– А там тётки взрослые курят.
– Боишься?
Кеха начала старательно перед треснувшим зеркалом стирать черные разводы.
– Боюсь, – призналась я.
– Ладно, иди – дела свои делай!
Я юркнула в кабинку.
– Жека, будут обижать – ты только скажи, – сказала Кеха, когда я вышла.
Она уже совсем успокоилась и даже почти привела себя в порядок, оглядывала мокрую блузку.
– А ты?
– Что я? – удивилась Кеха.
– Ты скажешь?
– А… ты про это… – Кеха умолкла. – Так она ж учительница! Ей в морду за гаражами не дашь.
– А тебе в морду можно, да? Прямо в раковину, да! Она не учительница! Она… она… – Я прикусила губу, подыскивая нужное слово. – Она – фашистка, вот кто.
* * *
1987 год только начался. Зима выдалась пушистая, теплая. Тётя Зина нас уже не забирала после школы, теперь мы шли сами. Шли обычно кругами. Это ведь так интересно идти самому, словно ты уже настоящий взрослый!
В тот день сразу после уроков мы отправились за старый громоздкий кинотеатр им. Маяковского, играли в сугробах. Наверное, где-то там я и потеряла ключи.
Пропажу заметила только под собственной дверью. Ух, как стало себя жалко! И есть охота, и ноги замерзли, а не попадешь! А как мне влетит вечером! Даже представить страшно.
Сунулась к соседям – никого. Видно, помирать мне под собственной дверью голодной смертью.
Эх!
Бухнула портфель на подоконник. От души заревела. А сама думаю: может к Машке пойти? Или к Вовке. Нет, лучше к Вовке. У него бабушка дома – она накормит да так, что пузо лопнет.
И вдруг слышу:
– Мелкая, а чего ты тут?
Я подняла голову и увидела его.
Его звали Юркой, и он был одним из них – таинственных пришельцев Пентагона.
Я ахнула!
А он стоял, смотрел на меня, улыбался.
– Ты чего домой не идешь? – Он откинул со лба длинную челку красивой музыкальной рукой.
– Ключи… – едва живая, пискнула я.
– Ясно. Идем.
Он взял меня за руку, и мы пошли на чердак.
– У нас гости! – торжественно объявил Юрка. – Просьба матом не выражаться, курить в форточку.
Обители чердака с любопытством на меня уставились. А я – на них.
– Тебя как зовут? – спросил меня Юрка.
– Жека.
– Жека? – удивился Юрка. Все рассмеялись. – Наш человек! Так, а теперь открываем фонд помощи голодающему ребенку!
Неформалы ухмыльнулись и начали рыться в карманах. Собранной мелочи как раз хватило на бутылку кефира и два рогалика.
Вскоре я сидела на старом продавленном диване, ела, болтала ногами и с воодушевлением рассказывала про школьные дела. Юрка слушал внимательно, не перебивал, а я думала, что он очень красивый, даже лучше Коли Щёлкина.
Я просидела с ними до самого вечера. Слушала их разговоры, их музыку, смотрела на них. Вставляла разные фразы, казавшиеся мне очень умными. Они улыбались в ответ. И мне было очень хорошо среди них.
Когда, наконец, вернулись родители с работы, и я засобиралась домой, то спросила:
– Можно ещё прийти?
– Приходи, – ответил Юрка.
– А можно завтра?
– Приходи завтра.
Я подпрыгнула от радости и помчалась вниз, прижав к груди портфель.
– Смешная девчонка! – услышала я в дверях голос Юрки.
Дома за ключи мне влетело. Мать долго, нудно кричала, что я безответственная, что мастерская далеко, что денег нет, что когда будут новые ключи, еще неизвестно. Меня стращали, что теперь я буду сидеть в подъезде, до их прихода. А я думала про Юрку, и почему-то про Кеху и ту учительницу с шарообразным задом.
* * *
На следующий день на перемене я рассказала друзьям про своё необычное знакомство. Те подивились, закидали меня вопросами.
– Они хорошие, – сказала Машка. – Просто они так самовыражаются.
Мы с уважением закивали – про самовыражение Машка знала всё: её родители работали в ТЮЗе[2 - ТЮЗ – Театр юного зрителя. Сейчас это Академический молодежный театр «Глобус».].
Тут прозвенел звонок.
– Дети! – начала урок Людмила Михайловна. – Скоро вас всех торжественно примут в октябрята! Вы должны подготовить праздник. От каждого отряда по сценке.
Мы загалдели.
– В конце недели все вожатые должны сказать мне, какую сценку будете готовить. Желательно что-нибудь из жизни пионеров-героев или из Носова. А теперь математика…
* * *
Когда я пришла на чердак, то там был всего лишь один Лёнька. Он сидел на диване и щипал струны гитары, периодически тыкаясь в самоучитель.
– Ты тут? – Он совсем не удивился.
– Ага. – Я плюхнулась рядом с ним. – Ключи потеряла.
– Знаю. Мне вчера ребята рассказали.
– А когда Юрка придет?
– Ну, занятия закончатся – и придёт.
Лёнька вздохнул, перевернул страницу.
– А в какой школе он учится? – не унималась я.
– Он в университете учится.
– О! – обалдела я.
– Жек! ты бы уроками занялась! – не выдержал Лёнька.
Я достала учебники, тетради, устроилась поудобнее. Воцарилась тишина.
– Лёнь…
– Ну что ещё!
– Я видела, как Кеху учительница…
Лёнька отложил гитару.
– Эта… она что-то про Кехиного дедушку говорила. Он кто был?
Лёнька помолчал, думал: говорить или нет?
– Он был политический.
– А это как?
– Вырастешь – узнаешь, – буркнул Лёнька и снова уткнулся в самоучитель.
Чердак постепенно наполнялся людьми. Мне никто не удивлялся, даже здоровались, я улыбалась им в ответ и делала вид, что ужасно занята уроками. То и дело сетовала: как много нынче задают! Мне сочувствовали. А Лёнька упорно продолжал терзать гитару.
Вечером, уже дома, я спросила:
– А кто такие политические?
Родители разом замолчали. Посмотрели на меня на мгновенье и тут же снова спрятались: отец уткнулся в газету, а мать – в телевизор. Я ждала.
– Это преступники, – наконец, сказала мать.
– Значит, Кехин дедушка – преступник? – не поверила я.
Кто такие преступники я уже знала – прочитала у Вайнеров. Но не верилось, что у доброй, замечательной Кехи был такой дедушка!
– Преступник, – отрезала мать и отвернулась.
Решила узнать в школе. На переменке подошла к Людмиле Михайловне. Она, услышав вопрос, расцвела, начала говорить много странных, непонятных слов. Меня спас звонок.
– … Политические? – удивился моему вопросу Юрка. – А почему ты спрашиваешь?
