Снежинки падали, как звуки,
Как взбесившиеся ноты,
Протяни, Галина, руки,
И поймаешь песню слету…
Потом началась кутерьма: беготня, игра в снежки. У всех горели щеки, блестели глаза… Андрюха делал вид, будто хочет мне за шиворот затолкнуть снежок, но под этим предлогом пытался обнимать… Я в ответ делала вид, что ничего не замечаю, но радость этого вечера стала такой же искрящейся, как первый снег в свете фонарей…
…Между тем Женя стал все чаще наведываться ко мне в гости – к КВН подготовиться или просто так – предлоги всегда находились. Что он становится хорошим другом, в этом я не сомневалась. Вспоминала иногда свое гадание «на ромашке»: «Женя, Андрей, Женя, Андрей…». Может быть, я ошиблась тогда? Когда берешься решать что-то только разумом, получается все «шиворот-навыворот». Жизнь сама расставляет все по местам.
Женьке вообще легко давались контакты с людьми. Не скажу, что друзьями, но приятелями у него была чуть ли не половина школы! Он не умел сердиться и ссориться, а если случался с кем-то конфликт – Женя ловко обращал все в шутку. Тут же, вроде бы сам собой, всплывал анекдот, попадающий прямо «в точку», и через минуту потенциальные враги хохотали от души. А потом, чаще всего, трепались за жизнь до поздней ночи…
Я однажды увидела эту Женькину «методу» на примере своего отца, ведь мой общительный друг и в нашем доме стал своим.
Случилось так, что я пришла домой в два часа ночи. Сейчас это в порядке вещей, но мы подчинялись более строгим правилам второй половины 20 века, и мои родители пережили настоящий шок! Телефона у нас не было: не успели еще кабель к новому дому подвести, и я не смогла предупредить, что после КВН будет еще и капустник – неформальная встреча нескольких популярных команд.
Почти никогда я не возвращалась домой позже одиннадцати. Только по особой договоренности (допустим, всем классом в театр идем) отец мог продлить мне «комендантский час» до полуночи, но тогда прогуливался рядом с домом – на всякий случай. И вдруг такое ЧП домашнего масштаба!
Женька, провожая меня, надеялся, что сможет все объяснить отцу, который ждет возле дома. Но его не было… И в окнах квартиры свет не горел.
Хорошо это или плохо? Вдруг и вправду родители уснули и не знают, который час? Я пробралась в свою комнату на цыпочках и улеглась, ничем не скрипнув. Пронесло?
И тут же ослепительно вспыхнул свет люстры. На пороге стоял мой разгневанный папа.
– Я-то думал, что моя дочь не позволит себе шляться по ночам! А ты… Завтра поговорим. Сейчас мать с валидолом лежит. Сразу с утра, как угодно, хоть письмом, хоть телеграммой сообщишь кавалеру, что я тебя после школы никуда отпускать не буду. Поняла?
Свет в моей комнате погас. Величественный, несмотря на наряд из одних только семейных трусов, отец гордо удалился. Я свернулась калачиком. Эх, и когда же телефон проведут? Завтра воскресенье, Женька в кино пригласил… Что он теперь подумает? А ты, папочка, разве не знаешь, что письмо неделю идет?
Утром, когда я хмуро завтракала в одиночестве (родители держались особняком – с каменными лицами) в дверь позвонили. Отец открыл, и я услышала разговор в прихожей:
– Сергей Александрович, прошу прощения за ранний визит. Но у меня из головы не выходит та шахматная комбинация, которую вы блестяще разыгрываете. Раскройте, пожалуйста, секрет! Против вас я это использовать не буду, даю слово! Но у меня есть самонадеянный дружок, которого нужно по носу щелкнуть. Ради его же блага…
Отец обожал шахматы, а партнеров у него было мало: на гражданке друзья для военного пенсионера находились с трудом. Женька же играл вполне прилично, отец радовался, когда удавалось засадить его, вечно куда-то спешащего, за шахматную доску.
– О чем речь, Женя? Раздевайся, проходи. Рад, что ты ко мне пожаловал. А Татьяна сегодня наказана, пусть у себя сидит, мы ее звать не будем…
Я устроилась на диване с любимой книгой, ничего хорошего не ожидая.
Не пилят, и то ладно. Отвлечь отца от моего воспитания – это Женька правильно сообразил. Прошло, наверное, часа три. Из кухни, где расположились игроки, доносились то шахматный сленг, то хохот, вызванный явно не игрой… Я уже было задремала. И вдруг ко мне заглянул Женя.
– Вот те раз! Я стараюсь во всю, а она спит! Собирайся быстрее, до кинотеатра добежать успеем…
– Но…
– Какие «но»? Сергей Александрович все понял про вчерашний вечер, ни на кого не сердится. Отличный у тебя предок! Да не копайся ты, на сегодня еще столько интересных дел намечено!
По дороге в кино Женька объяснил, почему это папочка мой сменил вдруг гнев на милость:
– Во-первых, поиграли мы действительно от души. И потрепались классно! А между делом я рассказал про старшего брата, которого в нашей части города все боялись. Когда он в армию уходил, то познакомил меня с окрестной шпаной. Не думай, интересов у меня с ними общих нет и дел – тоже. Но они знают, что я всегда пойму и помогу, если кому-то приспичит ко мне обратиться – поводы-то разные бывают. Допустим, сигаретами нужно чуть ли не ночью разжиться. Все мы – люди…
Твой отец обещал ждать спокойно, когда ты со мной. Он понял, что на ближних улицах мы в безопасности. И нести караул возле дома отставному офицеру больше не нужно…
Время мчалось быстро: кажется, совсем недавно первому снегу радовались, а уже Новый год подошел. Встречали мы его снова у Гали. Народ веселился от души, а на меня в середине праздничной ночи напало непонятное оцепенение. Я не устала, спать не захотела, просто ушла вдруг вглубь себя.
Очнулась, когда Юра галантным движением поставил передо мной вазу с мандаринами. Он был в кухонном фартуке и Галкиной элегантной белой шляпе.
– Ты заправский повар, Юрка!
– А что? В армию возьмут – я поваром пойду. Красота!
– Тише, народ! Муслим Магомаев поет. Наташа так ждала этого мгновения! Наточка, напиши ему письмо! – Галка протянула подруге лист бумаги, невесть откуда взявшийся.
– Галя! Ты этим не шути! – Юра рассудительно поднял палец и отправил в рот неочищенный мандарин – целиком.
Пока я смотрела на такое чудо и ждала, что Юра, если не подавится, то хотя бы поморщится, Сережка обсыпал меня конфетти – так щедро, что и за шиворот попало. Ох, и зачем он не вовремя вернулся в сегодняшний день? Ведь так хорошо они с Борей сидели в углу и решали мировую проблему – вопрос о своей будущей профессии.
Ну и сидели бы дальше, не замечая ничего вокруг! Вопрос этот всех волнует, однако остальные в адеквате! Хорошо понимают, что этот Новый год мы последний раз встречаем всем классом.
Магомаев закончил выступление. Теперь телевизор никто не смотрел. Юра направился к магнитофону.
– Потанцуем?
– Давайте лучше концерт устроим! Петь хочется.
– А вот пусть Вовка споет. Вовка, давай туристскую!
Мила схватила гитару и, задорно блестя глазами, устроилась возле ёлки. Её аккомпанемент мы считали непревзойденным. Вовка вышел к пианино и, под общий смех откашлявшись, произнес все-таки хриплым голосом: «Не надо, Мил. Я не туристскую». Я заметила, как у Милы вздрогнула рука…
Я в тебя не влюблен,
Но другие зато влюблены…
Вовка побледнел, но решительно нахмурил светлые брови. Он смотрел прямо на Милу. Юрка с Сережей переглянулись. Я испугалась, что они… Нет, стали серьезными. Милый Вовка! Не зря он доверяет нам.
Я никогда не думала, что этот вихрастый бродяга, помешанный на походах, может так петь! Почему-то вспомнилось, как несколько лет назад он принес в класс ужа. Девчонки визжали, и только Мила смело протянула к ужу руки. Она всегда была нашим атаманом и лихо дралась с мальчишками. Вовка в детстве не раз восхищенно смотрел на нее. Но не так, как сейчас…
Вовка… – нет, Володя! – пел. Когда он успел так вырасти? Мила не спускала с него глаз. В комнате стояла тишина. Кто-то качнул ёлку, на потолке заплясали разноцветные тени от ёлочных лампочек.
Мне было и хорошо, и отчего-то тревожно. Я отвернулась к окну. Новый год… На улице кружится снег. А где-то там, за вьюгой, в незнакомой комнате – тот, от кого мне когда-нибудь захочется услышать эту песню. Может, это и Андрюха будет, но нет! Кто-то, кто скрыт пока временем. Сердце замирает, вместо Вовки у пианино возникает он. Лицо его будто в тумане – не рассмотреть. Но глаза я вижу. Серьезные, смотрят взволнованно.
Слишком мало сказать,
Что в тебя я влюблен —
Я тебя больше жизни люблю…
Сердце замирает сильнее, но у пианино – Вовка. Все сидят молча. Юра усердно размешивает сахар в стакане давно остывшего чая. Вовка только что приоткрыл нам незнакомый таинственный мир. Мы почувствовали, что приближается что-то большое, неизведанное. Его дыхание в Володином побледневшем лице, в Милкиных глазах, в метели за окном, в пляске ёлочных огней на потолке…
Потом мы шли всей ватагой по заснеженным пустым улицам. Горели фонари, хотя небо уже стало светлым – 7 часов утра. Хотелось спать. Но мы шли, дурачились, толкали друг друга в снег… Только Вовку девчонки не решились толкнуть.
Город был украшен необыкновенно! Даже сейчас, утром, праздничная иллюминация ярко пылала – и среди узоров из неоновых трубок мелькала цифра 1964. Сердце замирало: что же, что же этот год мне готовит?
***
Приближались выпускные экзамены. Учителя твердили о них буквально каждую минуту, настраивая нас на особо ответственное отношение к учебе. Но приближалась и весна! Был уже конец марта: днем яркое солнце и звонкая капель, по вечерам – легкий, бодрящий морозец, сохраняющий, словно аромат фруктов в мороженом, весенний солнечный запах и в темноте.
Мы с Женей заканчивали зимний спортивный сезон, который неожиданно начался на новогодних каникулах. Я кататься на коньках не умела – в военных гарнизонах негде было этому учиться, а Женька с детства владел ими виртуозно и дня не мог прожить без катка. Решил почему-то и мне открыть такое счастье.
Сначала я стеснялась того, что окажусь в новичках наравне с детишками, потом боялась, что мой добровольный тренер заскучает, да и просто замерзнет с такой ученицей… Женька все мои «но» отверг и подарил незабываемые зимние каникулы: две праздничные недели мы бывали на катке ежедневно. А там – нарядная елка, гирлянды цветных фонариков, изумительная музыка… Я буквально окунулась во все это – впервые!
Когда я уставала или сильно шлепалась на лед, тренер усаживал меня на лавочку – приказывая отдохнуть и забыть об ушибе (лучшее лечение!). Сам он в это время в стремительном темпе носился по катку, чем компенсировал вынужденно плавное катание со мной, и суммарная нагрузка за вечер оставалась для него привычной.
К концу января я уже не очень его позорила: под руку с Женей бегала вполне прилично, хотя, оставшись одна, могла и шлепнуться. В награду за успехи Женя предложил продолжить посещения катка и после каникул, только реже. А в марте каток и вообще работал с перерывами – исключались оттепели, но их было немного, в целом месяц выдался морозным. Наконец настал день, когда Женя объявил:
– В воскресенье ставим точку. До следующей зимы… С понедельника каток закрывается.
До следующей зимы? Почему он так уверен? Мы же готовимся в институт. Или я уеду учиться в Москву, или он, или мы оба… Вслух я эту мысль высказывать не стала, просто промолчала. А Женька, весело просвистев какую-то популярную мелодию, так же весело и беззаботно продолжил:
– Воскресные вечера у нас теперь будут свободны. Что ты предлагаешь?
Я растерялась и вновь удивилась его уверенности. Каток – ситуация особая и исключительная, но почему Женя считает, что мы и дальше будем вместе проводить выходные дни? Да, я к Женьке привязалась, он стал моим другом – настоящим, что было много раз проверено. Но… я давно не была в гостях у соседки по парте, она уж обижаться стала. И потом: за зиму сложилась внутри класса небольшая компашка, куда входил Андрей и куда охотно звали меня.
Я объяснила ребятам, что временно занята по выходным, но ведь временно! Вдруг они меня в следующее воскресенье в кино пригласят? Я не знала, что ответить Жене. Обижать его ну никак не хотелось, в то же время мне нужно было устроить жизнь так, чтобы любой вечер, который сулит встречу с Андреем, был бы безоговорочно свободен!
Женька понял мое молчание по-своему.
– Ладно, чего загадывать? Посмотрим, что у нас там в кинотеатрах. Если стоящий фильм – я заранее возьму билеты. А нет, так придется тебе звать меня в гости! Мы же с твоим отцом никак не можем закончить партию в шахматы!
Я стояла и думала. С Андреем мы встречаемся только в классе и на школьных вечерах, очень редко – в компании общих знакомых. А с Женькой больше месяца проводили вместе каждый выходной, я теперь знаю его лучше, чем кого-то еще из парней. И не хочу терять эту дружбу. Вот скажу сейчас Жене, что выходные дни могут стать еще более интересными, чем во время увлечения катком.
Я уже рот открыла, чтобы произнести эту фразу, но Женька меня опередил:
– Главное – не расставаться… – Он задумчиво поковырял носком ботинка ледышки на тротуаре, потом сдвинул на макушку лохматую лисью ушанку, улыбнулся, но как-то странно, не поднимая на меня свои карие до черноты глаза: – Я не хотел говорить, думал, что люди могут понимать друг друга и без слов… А ты сегодня странная, держишь что-то в себе. Я же вижу. Что с тобой? Хочешь сказать, но боишься? Я тоже боюсь… Поэтому начну первый. Нравишься ты мне. Очень. Я, наверное, люблю тебя…
Дыхание у меня перехватило, сердце подпрыгнуло. Я этого не ожидала! Впервые в жизни такое услышала… И не знаю, отчего, вероятно, от неожиданности, ляпнула то, чего говорить вовсе не собиралась:
– И ты мне нравишься – как друг. Ты очень хороший. Только… разговоров у нас об этом не заходило… поэтому не было повода сказать, что я… люблю Андрея!
– Да? – он помолчал. – Вот как… Ну, что же. Тогда я пойду домой, – и еще помолчал. Потом добавил:
– А знаешь, завтра я к тебе приду!
Едва раздевшись, я еще в прихожей начала откровенный рев. Чтобы родители не услышали, уткнулась плотно в носовой платок. Он всегда лежал у меня в кармане пальто, а сейчас вместе с платком выпала и какая-то бумажка. Женькин почерк… И когда успел незаметно подсунуть листок?
Я быстренько сказала маме, что голова разболелась, улеглась в постель и под одеялом с помощью фонарика начала разбирать мелкие строчки:
Хочешь, дам тебе имя?
Ты для меня – Тайна.
Я встретил тебя в мае,
И это совсем не странно…
Только ранней весною
Везде расцветают цветы,
Они и в стужу со мною:
Их оживляют мечты…
P.S. Мы познакомились осенью, на первой игре КВН, но все равно это было – в мае! Стихи – так себе, но ты поняла, почему в мае?»
Поняла, конечно же, поняла! И для меня в октябре начался чудесный май, только я не думала об этом, принимала все, как должное… «Теоретическая» влюбленность в Андрея не мешала мне радоваться реальной дружбе с Женькой, и мысль о том, что из-за Андрея встречи с другом могут прекратиться, даже не приходила в голову. Почему я не видела такой опасности – не знаю…
Это хорошо, что я догадалась соврать маме про головную боль, поэтому утром легко получила разрешение не ходить в школу. С успеваемостью у меня проблем не было, так что будь мамина воля, она бы и вообще приветствовала свободное посещение… Но школой руководила не мама, так что прогуливать нужно было с умом.
Одно дело, если требовалось просто выспаться и отдохнуть, и совсем другое – «светиться» в учебные часы на улицах. А я для того и осталась дома, чтобы как можно быстрее оказаться в самом центре города, а точнее – в нашем роскошном драматическом театре. Пришлось добираться до храма искусства «переулками и закоулками», где была наименьшая вероятность столкнуться с кем-то из учителей. И вот он – заветный служебный вход!
На вопрос вахтера, к кому это я утречком пожаловала, с гордостью ответила:
– Меня ждет Мария Ефимовна!
Никакой договоренности с моей родной тетей Машей, конечно, не было, но я по опыту знала, что вахтер не станет до нее дозваниваться, потому что к главному художнику театра поклонники за автографами не бегают, и что пускает до предела загруженная делами Мария Степанова к себе в кабинет только тех, кто ей действительно нужен… Или кому нужна она!
– Тетечка, милая, простите, что я без предупреждения, но я… я не знаю, что мне делать! В школу не смогла пойти, чтобы с Женей не встречаться, потому что не могу просто поздороваться с ним! Мне нужно ему сказать… что-то очень хорошее, только не знаю, что…
– Танча, перестать тараторить, – ответила мне тетина спина. Мария Ефимовна чудом удерживала в руках крошечный трон Снежной королевы, который срочно нужно было доделать, пока не высох клей в том месте макета декорации дворца, куда надлежало водрузить этот сверкающее чудо…
Я замолчала и стала ждать, пока тетя сможет на время отвлечься от макета и повернется ко мне. Разговаривать с теми, кто стоит у нее за спиной, художница не любила: «Люди должны видеть глаза друг друга».
