Сергей д'Лис "Тот, кто был мной. Автопортрет. Том 2"

Я слышал его, и мне открывались секреты, спрятанные чернотой ночи внизу. Мой голос обнажал треугольные цветастые крыши (с печными трубами и без) маленьких домиков, проложенные повозками колеи, петлявшие по зеленым долинам, но нисколько не уродовавшие их, даже наоборот, заботливо скрываемые густыми древесными кронами и кустарниками. Будто заброшенные много лет, колеи пустовали пока я скользил над ними по воздушной глади на одной высоте. Но я знал, что это было не так. Мир подо мной только разлеплял глаза, оживал, время сделало всего шаг после паузы, взятой на момент ночи. И вот я уже видел телеги и крытые повозки, ведомые лошадьми. Я видел пашни и поля, возделываемые людьми в рабочих рубахах и штанах. Сила и легкость в движениях окружали их. Они делали свое дело с охотой и любовью, не принуждаемые барской рукой. Они были равны друг перед другом, вольные, свободные от глаз невозможных для этого мира надсмотрщиков. Лишь единство с землей, с травой, с деревьями и реками, окружавшими их повсюду, каждый день и час питавшими их жизнь, придавало им сил. Я чувствовал как те люди наслаждались каждым днем, равнозначно принимали его дары и невзгоды, вдыхали сладкий восход солнца и чистоту утра, внимали моему голосу, раздававшемуся повсюду, пребывая в гармонии с бесконечным и прекрасным миром. Вряд ли им было известно такое определение как «рай», они просто делали свою работу, вкладывая души в свой труд получая в ответ благо в виде хорошего урожая. А если у кого-то не получалось, ему помогали, бескорыстно, сопровождая помощь добрым словом.

А по вечерам люди устраивали гуляния, собирались за общим столом, пели, откровенно смеялись, танцевали. Они были счастливы. Как дети наивны и беззаботны. Но тогда они слышали лишь мой голос, переносивший их в страну вечной неги, непохожую даже на ту идиллию, что окружала их каждый привычный мирный день бытия. Мой голос достигал каждого сердца, кружил каждую голову, вливал новых сил в каждое тело, окрылял каждое нутро. Тогда людей наполняло особое чувство жизни, чувство сердечной радости. Знакомые им запахи и звуки казались им чем-то необыкновенным, заставляли слезиться глаза, захватывали дух.

Я вел их за собой. Мчался вперед, как можно быстрее, будто стараясь открыть людям некую Истину. Голос мой открывал им глаза изнутри. А впереди возвышались горы. Тянулись в запредельную высь, терялись где-то в густом слое облаков. Но таяли облака с моим появлением, позволив восторгу моему перестукивать от одной снежной вершины к другой, нырять и прятаться, наполнив мертвые камни и холодный снег теплом мимолетной, но невероятной жизни. Так, что я сам оказался внутри своего голоса, чтобы на миг окунуться в него с головой, чтобы нырнуть в него и не достичь дна.

И в тот момент это был Предел. Предел меня, Предел этого мира, Предел вообще всего, на что оказался способным мой восторг. Финал, мощный и всесокрушающий, как будто единственное, что имело значение снаружи стального шторма. Имело значение внутри меня. Мой голос был бесконечностью, и оказавшись глубоко внутри него, я уже не мог выбраться на поверхность, отдалявшуюся от меня до самых глубин Вселенной. Прекрасная, манящая, поистине райская, как и тот мир, что открылся мне внизу, освещенный мною, бесконечность дышала мне в лицо морозной свежестью горных вершин и пиков в самом эпицентре над сиявшей бездной небесной синевы.

Здесь не было ни Времени, ни Пространства. Но голос мой продолжался в то время как я сам не издавал ни звука, лишенный и набравшийся сверх мыслимых сил. Это они превращали меня в Светило, заставляли меня проливать свои свет и тепло, пронзающие раскинувшуюся вокруг бесконечность. И будто не было прежде никакого стального шторма, будто не было меня прежде. Будто не было прежде ни Жреца, ни Жертвы, ни Демона. Лишь этот голос, допустимо возможный в разной степени своей глубины. Он не мог прерваться, звучал непрерывно, циклично.

Но постепенно голос слабел и стихал, и я знал, что он раздастся вновь, в следующий раз, когда доберусь до этого места снова. Он вселял в меня надежду, придавал уверенности в самом себе, окрылял. И, кажется, он был единственным из всех доступных моему слуху звуков, в котором заключалось все мои представления об удовольствии…

…без окончания…

(время звучания 16.47)

6. Первый

Я был Собой.

Я был свободен от всех забот. И природная мощь моя главенствовала – давила и возвышалась. Ярким лучом вонзалась в небесную бездну, пронзала ее насквозь, и удерживала все мироздание от разрушения, будто сама становилась всем сущим. Фантастически прочный, несокрушимый щит окружал меня. То был мой дар с рождения. Я слышал его вибрацию, его бесконечную массу, его бездонную суть. Низкий и грозный гул, приводивший всего меня в неописуемый трепет восторга и ужаса. Но именно внутри своей обители я слышал свое дыхание как никогда ясно. Ровные вдохи и выдохи, глубокие и полные, спокойные, не зависящие от внешних воздействий. И сердце не билось учащенно в восторге, и не кружило голову, и не захватывало дух. Наоборот, я знал, что мне было нужно. Холодный трезвый ум, острый взгляд, вцепившийся вдаль в одну точку, и не отпускавший ее из виду ни на миг, мысли ясные и четкие.

Я был собой неизменно. Я был рожден в Городе На Самом Краю, я был рожден для него. Осознание своего превосходства окружало меня искорками света, постоянно блестевшими внутри моего щита, искрило тонкими звуковыми колебаниями, каждое из которых имело свою частоту. Так, будто они говорили со мной, спорили, но всегда указывали мне верное направление. Они вели меня, наполняли изнутри с каждым моим вдохом.

И я шел к своей цели. Шел неторопливо, твердой походкой, держа голову прямо и не сутуля плеч. Раскрытый, доступный для Города На Самом Краю, но вместе с тем неприступный перед его воистину могучей силой. Я знал, что Город На Самом Краю не хотел уступать мне, однако, без меня он не продержался бы и нескольких часов. Это он зависел от меня. От меня зависело все в нем. Вся суета, все самое незначительное, все тленное. Потому для меня не существовало никаких преград. Я шел вперед, к самой окраине, прекрасно понимая, что там начинается Великая Бездна. И еще нечто новое, что не могло позволить ей проглотить меня. Да, именно поэтому я не испытывал страха. Никогда в жизни, ни разу все время своего существования. Лишь цель вела меня.

Я практически не замечал преград на всем своем пути. Я проходил сквозь них независимо от их толщи и количества. Мой щит попросту ограждал меня от любых помех. И благодаря ему я оставался собой до самого конца моего движения. Я даже не мог сказать, пытался ли кто-либо остановить меня, намеренно или же случайно встав у меня на пути. Люди, перекрестки, каменные и бетонные стены, машины – все это меня не касалось, все это было слишком ничтожным и жалким в момент моего шествия по улицам Города На Самом Краю. И лишь у перил на обрыве я ощущал себя обессиленным и таким мелким и доступным.

Там, у обрыва, мой надежный, но усталый щит исчезал. И тогда появлялся мой двойник. Смотрел сквозь меня надменным и гордым взглядом. Природная мощь его лишь начиналась, устремлялась в бездну над головой едва набравшимся сил лучом, что питал все мироздание живительной силой. Незримый щит окружал его, мерцавшие внутри искорки света, каждая из которых имела свою частоту, будто говорили с ним и спорили, но указывали ему верное направление. Я чувствовал их как свои собственные, я чувствовал его дыхание, как будто дышал сам. Это и был я сам, новый, прошедший через Великую Бездну, очистившийся от всех возможных воспоминаний, готовый пройти сквозь Город На Самом Краю еще раз. Пройти Жрецом, Жертвой, Демоном, Солнцем, пройти, оставаясь собой. Всего один шаг отделял меня от нового цикла. Всего один мой шаг отделял Город На Самом Краю от пробуждения.

И сделав этот шаг, я слышал молитвы Жреца и агонию жертвы на алтаре, шум битвы паука и птицы, голос Сердца Земли, идиллию возделываемых полей, освеженную утренним Солнцем. То были скрытые на улицах Города На Самом Краю тайны, что я оставлял, и которые вновь намеревался постичь. Я должен был уйти, чтобы вернуться. И я не смотрел своему двойнику вслед, передо мной простиралась Великая Бездна – бесконечная и устрашающая. Но она исчезала, и вот я снова шел к своей цели, с новыми силами, с новым ровным дыханием, с поднятой головой, с холодным цепким взглядом, вонзившемся в одну точку, что располагалась в конце моего пути. И новый несокрушимый щит окружал меня, ограждая от всех преград.

конец
(время звучания 13.07)

Глава 2. Самый минимум

Этот сон он помнил до самого своего конца. Он понимал, что сон предупреждал его, ворвавшись в жизнь Ромы совершенно внезапно. Во сне он мчался к земле с огромной высоты. Подбитым самолетом падал по прямой траектории, оставляя за собой черный дымный след. Но не было ни огня, полыхавшего из разбитых вражескими снарядами двигателей, ни запаха гари раскаленного металла. Вместо них Рома чувствовал сильную боль, которую он безмолвно терпел, физически слившись с крылатой машиной, и потому не способный к спасительному катапультированию. Во сне земля сама тянула его к себе, требуя крови, требуя переломанных его костей и раскиданных фрагментов обгоревшего тела. Рома знал, что это была неизбежность, логичный финал взятой им высоты. И он со страшной силой ударялся о твердую землю, наблюдая за тем как тело разлетается во все стороны по частям. Тогда же Рома открывал глаза, какие-те мгновенья после пробуждения видя перед глазами свои жуткие останки.

Этот сон пришел к нему в первую же ночь после того как Рома впервые в своей жизни взобрался по строительной туре на высоту пяти метров. Тогда от Ромы требовалось вырезать в бетонной стене проем под лоток для электрического кабеля в подвальном помещении строительного объекта. И поднявшись, наконец, на верхотуру и встав на прочный, с виду, настил, где не было никакого ограждения, Рома испытал легкую дрожь в ногах. Нет, прежде он не считал себя акрофобом, без всяких проблем взбирался дома по стремянке, да и вообще не пугался лестниц. Правда, взбирался по ним Рома очень и очень редко, крепко сжимая каждую перекладину короткими и твердыми пальцами. Не раз он видел рабочих, свободно передвигающихся по строительным лесам без какой-либо страховки на высоте пяти метров и выше. И без труда представлял себя на месте любого из них.

На стройке же Рома уже стоял на туре на высоте двух-трех метров от пола, и не больше, и так же поднимался по стремянке с инструментом в руках. Просто на такой маленькой высоте он чувствовал себя более уверенно. И в подвале с болгаркой в руках, Рома инстинктивно попытался совершать как можно меньше перемещений по настилу, фактически оставаться на одном месте. Повторимся, это было на инстинктивном уровне. В голове его будто внезапно некий барьер вспыхнул, щелкнул тумблер, ограничивший его действия по перемещению по настилу под ногами. Про себя Рома не паниковал, ну, по крайней мере, старался не допускать этого джинна на волю. Ему предстояла серьезная работа с опасным инструментом. О, да, чувство ответственности затмевало все прочие опасения. За работой Рома вообще о них позабыл, даже возникло чувство комфорта.

Это была маленькая победа для него, чувство гордости не покидало Рому весь день. Поэтому он незамедлительно поделился своими эмоциями с напарником Лехой, едва они оба вернулись в вагончик в конце рабочего дня. Леха посмеивался в ответ, сказал, что всякое бывает. Это ведь он позвал Рому с собой на стройку, прекрасно осознавая, что тот мог лишь пользоваться перфоратором, болгаркой, дрелью, при этом ни черта не смысля в электрике. И Рома, конечно, был предупрежден о том, что ему придеться стоять на рабочей туре, которая чем выше, тем шатче, впрочем, Леха на таких высотах и сам отказывался что-либо делать, не имея страховки. Не раз напарники видели наемных рабочих среднеазиатской национальности, катавших друг друга на турах высотой в двенадцать метров по бетонному полу без каких-либо страховочных тросов. Вершины этих конструкций, с находящимися на них людьми на узких и тонких мостиках, как-то не очень приятно для глаз Ромы качались, предупреждая об угрозе жизни, мягко говоря, легкомысленных рабочих, если, конечно, в тех головах вообще имелись мозги. На его счастье, Роме так и не пришлось увидеть ни одного молниеносного смертельного полета, который послужил бы результатом подобного разгильдяйства. Но набить морду каждому из этих «товарищей» для профилактики техники безопасности он был бы счастлив.

И вот этот сон – яркий, подробный, наполненный незначительными мелочами, как будто сохранившиеся воспоминания. И с каждым новым разом земля, принимавшая подбитое дымное тело, казалась все ближе. И поначалу Рома не чувствовал этого ограничения высоты в том сне. Он провел почти пять месяцев на объекте, и практически не замечал изменений, происходящих всякий раз, когда разбивался на части. Все потому, что этот сон иногда вспыхивал в мешанине прочих сновидений. И часто после падения сознание перебрасывало Рому в другие события, осмысленные и практически бессвязные. При пробуждении же он не чувствовал никаких негативных последствий ни на физическом ни на моральном уровнях, и оставался бодрым и полным сил работать.

Проблемы начались по возвращении Ромы домой. В первую же ночь в родной кровати он видел только один эпизод, очищенный от шелухи сторонних образов. Тогда он впервые ощутил изменения в высоте, на которой был подбит снарядом, пущенным откуда-то со стороны. Лишь скорость его приближения к черной твердой земле замедлилась. Тогда же он видел как холодна была она, разверзнутая специально для того, чтобы похоронить его бесчисленные останки. Затвердевшие, почти ледяные комки свежевскопанной для него могилы должны были накрыть его толстым покрывалом раз и навсегда. И тем не менее он был готов к этому погребению, и не испытывал ужаса во время пробуждения, во время которого сердце должно было выпрыгивать из груди, а холодный пот должен был литься как из ведра.

Однако, проснувшись, и осознав, что он находится в реальном мире, Рома неожиданно обнаружил, что привычный прежде пол отдалился от него. Да, он машинально опустил на пол ноги, но когда принял сидячее положение, был неприятно удивлен. И не осмеливался встать в полный рост. Неприятный холод на миг пробежал по его телу с ног до головы, внутри все неприятно сжалось, даже чуть закружилась голова. Тогда в сознании Ромы сразу вспыхнуло предположение, связующее его вещий сон с внезапной переменой в реальности. Воспоминания в одну секунду перенесли Рому на пятиметровую высоту, впервые взятую им на строительной туре. Ведь именно после того момента он начал видеть свое смертельное пике. Все резко встало на свои места, и именно об этом предупреждало его падение со все уменьшавшейся с каждым разом высоты. И, кажется, встав-таки на ноги, он понял, что в самый последний раз он врезался в землю и разбился с высоты своего роста.

Но пол отдалился от Ромы не меньше чем на пару метров точно. И ноги его вытянулись и стали тоньше. Они слегка шатались и дрожали, грозя согнуться в коленях и скинуть тело Ромы с двух метровой высоты, что наверняка бы закончилось серьезными увечьями. Жена Машка с улыбкой и недоумением наблюдала за тем, как Рома махал руками по сторонам, стараясь удержать равновесие по пути к туалету. Все качалось перед его глазами. А вот жена, ноги которой так же вытянулись и утончились, вполне себе отлично могла передвигаться без возможности и страха упасть. Рома вынужден был рассказать ей о своем вещем сне и выводе, который он сделал на основе тех образов – высота была не его стихией, в которую Рома сунулся в погоне за деньгами.

И это было только начало, и стоило Роме привыкнуть к тому, что с ним произошло, вроде оставивший его на целый месяц сон с разбивавшимся о землю самолетом посетил его снова. И тогда пол под ногами Ромы наяву оказался еще дальше. И вот Рома уже паниковал. Он, конечно, ожидал подобного развития своей напасти; ожидал, что отдаление пола под ногами не окончится так просто. И в его голове уже неоднократно возникала мысль о принуждении его к ползанью по земле. Как в старом анекдоте – доктор, я высоты боюсь. Но так оно и происходило на самом деле. Как ни старался Рома успокоить себя внушениями, что это такие галлюцинации в нем развились, что сработало какое-то нечто внутри него, какой-то механизм включился до того как он полез на строительную туру на высоту, которую должен был избегать по природе своей, сами инстинкты призывали Рому встать на четвереньки для улучшения его ходуном ходившей опоры. И со стороны он выглядел и смешно, и нелепо, и трагично. Про себя он уже давно проклял тот день, с которого все началось.

Роме требовался хороший врач, однако про себя он понимал, что ни один специалист ему не поможет. Он прикупил трость, чувствуя некоторое облегчение при передвижении с ее помощью. По крайней мере, трость притупляла дрожь в тонких и длиннющих ненадежных ногах. Он ничего не мог с собой поделать, был не в силах перебороть обозреваемую реальность здравым смыслом. И поэтому всерьез подумывал об инвалидном кресле каталке.

Новое и окончательное падение с совсем близкой к земле высоты, если быть более точным, с двенадцати метров, произошло спустя еще два месяца. И именно до двенадцати метров удлинились его ноги в последний раз. И даже привычная и надежная трость теперь представлялась тонкой трубой, не способной удержать Ромин вес, готовой переломиться сразу в нескольких местах в любой момент. Пред глазами его все плыло, голова кружилась и тянула куда-то в сторону. С грязными матами, опираясь на трость и стенки, Рома кое-как добрался до туалета, чтобы просто не обгадиться в кровати. Так уж вышло, что Машка с утра уехала в контору, чтобы навести порядок в бухгалтерских отчетах перед выходными, Рома был в доме один. Конечно, она приготовила ему завтрак, однако сейчас ему было ни до еды.

Он должен был упасть. Он надеялся, что ему удастся избежать увечий, однако так больше не могло продолжаться. Смысл происходивших с Ромой мучительных странностей заключался именно в падении. Как тут не верить в судьбу: разве не за этим он поехал с Лехой на заработки? Он упал возле кровати, не спасла и трость, лишь свободной рукой Роме удалось ухватиться за матрас. И вроде Рома просто завалился на пол, но удар оказался слишком ощутимым для него, слишком сильным в его сознании. Соприкосновение с полом могло сравниться с ударом подбитого самолета о твердую мерзлую землю, с ударом тела о бетонный пол при падении с двенадцати метров. Как будто это он находился на той высотной туре, которую перекатывали легкомысленные гастарбайтеры среднеазиатской национальности. Пестрый узорчатый палас комнаты приближался к нему совсем медленно, темнел по мере сокращения расстояния до пола, превращался в черную перекопанную массу. И хоть Рома и ухватился за кровать, он того практически не почувствовал, охваченный огнем ужасной боли, пленившей его с головы до ног. Зато почувствовал и услышал хруст собственных ломавшихся при этом соприкосновении с полом костей…

конец

Глава 3. Маршрут

…Как мне рассказывал Колян по дороге, Ваня – прежний его напарник грузаль – плакал, когда уходил. У него не было другого выхода, но если бы не болячки, Ваня оставался бы на своем рабочем месте, наверное, до конца своих дней.

– Поверь, ты тоже будешь плакать, если вдруг придеться уйти, – загадочно улыбнулся Колян, – За этот маршрут многие в нашей конторе глотку готовы друг другу перегрызть. Поэтому договоренность ездить по очереди. Шесть улиц, убираются два раза в неделю. Так что три раза в месяц точно будешь в шоколаде. Но сразу говорю, этот конкретный маршрут оплачивается лишь в половину рабочего дня.

Это он притащил меня в организацию «…», занимавшуюся уборкой мусора в одном конкретном районе города. Работа, как говорится, не бей лежачего, знай, швыряй себе пакеты и мусорные мешки с отходами в лодку. После работы на складе строительных материалов такая деятельность казалась мне отдыхом.

Данный маршрут выдался мне на второй день работы. Поэтому я был в курсе ограничений по поводу того, что должен был собирать в качестве бытового мусора. Впрочем, все ограничения часто стирались уже по ходу работы, лишь бы не воевать с жителями частного сектора, по которому лодка каталась каждый день. И на многих улицах я прежде никогда не бывал, даже не знал, что такие вообще были у нас на районе. Маршрут, о котором я хочу рассказать, пролегал за пределами городской черты, в частном секторе на самой окраине города, даже выходил за его пределы. Сектор был разделен напополам густым лесным массивом и дачным поселком, за которым начинались дома людей с материальным достатком. Именно там были проложены те шесть улиц, указанных мне Коляном. Признаюсь, я был впечатлен домами, высившимися за заборами из дорогого кирпича или выложенными вручную из камня.

– Хочешь секрет? – поделился со мной Колян на подъезде к коттеджам и особнякам, – Всего полгода назад здесь даже намека на какое-либо строительство не было.

– Как такое возможно? – только спросил я.

– Не имею ни малейшего представления, – пожал плечами Колян.

И это действительно было каким-то чудом, в которое с трудом верилось. Но я верил Коляну, зачем ему было обманывать? Просто, глядя на все эти коттеджи в два этажа, самые настоящие хоромы, в которых имело смысл жить большими семьями, я бы ни за что не догадался, что это место можно было превратить в целый законченный поселок всего за шесть месяцев. Чистый ровный асфальт, бордюрчики, фонари – даже в городе не везде можно было встретить подобный порядок. Ну если только на площади вокруг зданий административного центра. Я видел несколько иномарок, таких же чистых и ухоженных, припаркованных возле некоторых гаражей. Там были и цветочки в клумбах. Единственное чего я не видел, так это ни поста охраны на въезде в поселок, ни элементарного шлагбаума, который блокировал бы свободный доступ в этот тихий спокойный уголок. Выскочив из машины для работы, я сразу же вдохнул знакомый мне с детства приятный речной воздух, какой бывает лишь в деревне, перемешанный с запахами скошенной травы поутру. Классное чувство, что ни говори.

Возле каждого коттеджа стояла передвижная пластиковая урна с крышкой. Многие из урн были целиком заполнены продовольственными полупрозрачными пакетами и непрозрачными черными мешками. В отличие от большинства жителей на других улицах, которым было, как говорится, в падлу или просто проблематично эти самые пакеты и мешки элементарно завязать (и этот момент стал для меня откровением), в указанных мной урнах я не увидел ни одного открытого пакета или мешка. Но самый ступор овладел мной, едва я понял, что именно находилось внутри каждого из них. В первую очередь, еда. Много еды. Запечатанные консервы, запаянное в вакуум мясо, завернутые в заводские фантики и обертки сладости, соки, фрукты. Продукты будто специально собрали прямо с магазинных полок и накидали в мусорные бачки, практически их не распечатав. Своего рода, новогодние подарки детям, наполненные конфетами и шоколадом. Только вместо ярких цветастых коробочек продовольственные пакеты, которые я уже видел, стоя в очереди в продуктовом супермаркете в пятницу вечером. И все посмеивался над теми, кто набирал еды как будто завтра ядерная война. И естественно, что первые же два-три таких пакета я закинул в кабину мусоровозки, то же самое сделал и Колька.

– Да, здесь все именно так, – с улыбкой закивал он в ответ на мой недоуменный взгляд, – Манна если не небесная, то подножная.

– Совсем, суки, зажрались, – только смог прокомментировать я, – Жратву выкидывают.

– Они за это платят. Они выкидывают – мы собираем.

Но для меня это было все равно как-то дико. Но разве не было для меня диким отношение людей к той работе, которую я начал день назад? Всего за несколько часов моего с Коляном маршрута вчера, я был постоянным свидетелем простейшего неумения, простите (хотя нет, не собираюсь просить прощения), срать по-людски.

Они за это платят – фраза, которой можно оправдать обычное человечье скотство. За один только вчерашний день фразу «мы платим» я слышал не единожды. В нашем с Коляном тандеме водитель нес куда больше ответственности чем грузчик, поэтому именно я старался помалкивать в то время как он вступал в споры с тем или иным «умником», желавшем вместе с бытовыми отходами сбагрить мешок с автомобильными запчастями или с гипсокартоном, а то и с дровами.

«-Уважаемые, у вас все из лодки летит.

– Потому что завязывать мешки надо.

– Почему я должен это делать? Я плачу за ваш мусор…»

Или:

«-А этот мешок почему не забираете, ребят?

– Потому что унитаз не является бытовыми отходами. У нас не примут его на свалке.

– Да что вы такое говорите? А за что я плачу по… рублей каждый месяц? Я буду звонить вашему руководству…»

Или вообще обвинения в вымогательстве – якобы, экипаж требовал определенную мзду за вывоз мусора, выдаваемого жильцами за бытовой.

Недопитый кефир, каша, винегрет, размороженные креветки – вот то, что я наблюдал, бросая раскрытые пакеты с мусором, откуда буквально текло ручьями. Да, работа далеко не престижная, но не настолько, чтобы меня самого считали свиньей. Я прекрасно знал куда шел, и что мне предстояло делать, уже одно мое согласие убирать, должно было бы стоить благодарности. Так что про себя, под маской возмущения, я был благодарен этим охуевшим толстосумам за «мусор», что подбирал в их поселке. Подбирал, а про себя негодовал и ужасался еще больше: вот оно – работа за еду.

– Да ладно тебе париться, – успокоил меня Колян, – Ты же не бесплатно это делаешь. Бабки здесь отдают вовремя. Бабки, я считаю, нормальные, по крайней мере, моя зарплата меня устраивает.

Да, насчет суммы я тоже был доволен. Пусть пока это были лишь обещания, но меня они радовали. По крайней мере, из конторы редко кто уходил по собственному желанию, только при необходимости.

И будто в подтверждение Колькиной невозмутимости, в одном из пакетов, уже на выезде из поселка, оказалась черная потрепанная барсетка, набитая бумажными купюрами в тысячу рублей каждая. Не скажу, сколько в общей сложности там было, но много. Своего рода, послание мне, обнаружившему эти деньги, казалось, брошенные в мусорку нарочно. Я, конечно, в силу своего характера, подумал о какой-нибудь проверке, которую я не прошел, и в следующий раз, именно по моей вине, такой халявы здесь больше не будет.

– Могут предъявить.

– Ты слишком мнительный, – заметил Колян, убрав в карман ветровки половину поделенной между нами суммы, – Те, кто здесь живет, поверь мне на слово, даже заморачиваться не будут по поводу этих копеек.

– Нихуя себе копейки! – выпалил я.

– Для них это мелочь раз жратву в мусорку выкидывают. Ладно, строго между нами, – с неохотой открылся Колян, – Не знаю насчет других в нашей конторе, но я пытался выяснить кто и что здесь. Некоторые из этих людей занимают высокие посты в городской Думе, не удивлюсь, если и в государственной. Попали они туда день в день с появлением этого поселка, попали, проплатив кому надо. Это немалые деньги, сам понимаешь. И нам с тобой будет крепче спаться, если мы не станем головы себе забивать этими вопросами. Радуйся, в магазин не сходишь пару дней, денег не потратишь на унитаз.

В этом-то он был прав. Однако, в его откровениях попахивало таинственностью, даже какой-то мистикой. И в тот же момент некая гордость овладела мной от мысли, что я, можно так сказать, наведываюсь в столь важное и значимое место как данный коттеджный поселок. Но мы не собирали здесь никакого мусора. Конечно, с нашей конторой был заключен договор на уборку, но на самом деле лодка приезжала сюда на загрузку продуктами (и еще деньгами). Представления не имею, для чего и кому это было нужно. Однако, данный маршрут стирал в моем сознании всякую обиду на это людское скотство, встреченное мной в первый же рабочий день. Ради бесплатной хавки я готов был пережить даже самый натуральный свинарник, часто встречаемый нами с Колькой у мусорных контейнеров. Этот свинарник создавали сами жильцы многоэтажных домов, возле которых находились указанные мной контейнеры, иногда бросая мусорные пакеты прямо из окон верхних этажей и промахиваясь (вследствие чего пакеты рвались и лопались, разбрасывая содержимое вокруг), либо же кидая очередной пакет даже не глядя куда. А то и вовсе забивали контейнеры всяким хламом: фрагментами мебели, бытовой техники, шифером и камнями, даже сгнившими овощами, землей и травой. Хватало всего нескольких часов на то, чтобы забить все контейнеры с горкой и развести вокруг них помойку.

И «мы платим» закрывало собой весь здравый смысл, все, что я пытался и пытаюсь найти в двуногих особях до сих пор. Да ну и *** с ними…

КОНЕЦ

Глава 4. Когда юным был

Это была самая настоящая японская катана. По крайней мере, он хотел так думать, и думал, вращая пустой рукой перед зеркалом. Начищенный и отточенный до идеала клинок смотрелся просто обоссаться как круто. И в его руках это было очень грозное оружие, которым он пользовался подобно непревзойденному мастеру. Прямо хоть сейчас в бой. И тогда он принимал стойку: сгибал колени, отводил левую руку чуть в сторону, держась за ножны, правой же рукой крепко сжимал рукоять, заправленного в них клинка. Всего доля секунды ему требовалась на то, чтобы выдернуть меч и нанести рассекающий удар снизу вверх. Он видел, как легко проделывал такое главный герой одного японского анимэ, окруженный двумя десятками человек с оружием в руках. Тот жестокий недетский мультфильм крепко запал ему в память, наполненный какой-то силой, от которой мурашки шли по коже. Как будто это он был на месте главного героя, стремившегося отомстить за убийство отца. Много самых разных врагов тот парень встретил на своем пути перед финальным сражением с трехруким подонком, мастерски владевшем как мечом, так и огнестрельным оружием.

В комнате же юного Ильи врагов не было и не могло быть. Зато было много свободного пространства и минимум обстановки: не дай бог что-либо сломать во время его позирования с оружием в руках. Как правило, он запирался изнутри комнаты в эти минуты, чтобы избежать реакции и вопросов матери или отца и старшего брата. А эти вопросы возникли бы у них сами собой. Ведь в руках подростка визуально не было никакого меча, хотя боевой арсенал Ильи впечатлял своим богатым разнообразием. Однако, Илья чувствовал оружие в своих руках, видел каким-то подсознательным зрением, сжимал пальцами затвердевший лишь для него одного воздух. И ему не составляло труда в одно мгновенье превратить отточенный до идеала японский меч в огромный пистолет, увиденный им в очередном американском боевике на экране телевизора или в Интернете, всего лишь одним жестом руки.

Это был его секрет, о котором он уже давно знал, увлекаясь киношным и видео игровым насилием. По большей части, Илью интересовало разнообразие орудий умерщвления плоти и воображение их создателей, казалось, не знавшее границ. В силу своего возраста Илья не разбирался в устройстве всех этих пистолетов, автоматов и пулеметов, а уж тем более в лазерах и бластерах в виртуальных стрелялках. Все, что от него требовалось, крепко и правильно держать оружие в руках, как в кино, при этом выбрав эффектную позу. Предсмертная же агония истекающих кровью жертв была Илье отвратна, впрочем, он прекрасно понимал, что это была не настоящая кровь. По-настоящему, он бы никогда не посмел пустить свои возможности по своему прямому назначению.

Он вообще не был замечен в конфликтах, ни среди членов семьи, ни со сверстниками. Наоборот, старался уладить споры мирным путем, старался мыслить, книжки читал. Впрочем, учеба в школе, давалась ему через не хочу. Ближе к окончанию ее Илья вообще болт положил на учителей и на дурь, нагроможденную в учебниках. Последний год ему просто нужно было перетерпеть. «Шарага», потом армия. Вот туда он пойдет с охотой. Там он хотя бы посмотрит на нутро автомата Калашникова, воочию увидит его во всех подробностях, подержит в руках, почувствует каждую деталь. Хоть Илья понимал, что, по сути, ему нафиг не нужно было знать всех этих мелочей, и его сила сделает все по первому же его желанию, интерес к деталям перевешивал осознание превосходства.

Однако в свои пятнадцать с половиной лет Илья ясно осознавал ответственность перед самой чертой, перейти через которую ему не составляло труда. И его нежелание воспользоваться полученным даром имело свою актуальность до первого же подвернувшегося момента. Никогда не говори «никогда». Ведь неспроста Илье даны были свыше его способности. Ничего в этом мире не бывает случайно. Не случайно и не ради забавы.

Несмотря на свою пацифистскую категоричность, Илья разумно ожидал момента, когда ему просто суждено было воспользоваться своей силой. Непреодолимое искушение или же путь воина – вот, что его ожидало в армии. Потому что дядька уже сейчас предлагал Илье место в ментовке. Он прольет кровь в любом случае, разница заключалась в мотивации: сделает ли Илья всего один шаг за этой яркой жирной чертой, либо же пустится в целый поход по ту ее сторону.

Ему нравились эффектные киношные перестрелки, нравились все эти вспышки и искры, красочные взрывы, грохот снарядов, всесокрушающие пули и лучи лазеров и бластеров. В реальности же не было ничего подобного. В реальности Илья уединялся в лесополосе, начинавшейся метрах в трехстах от частного сектора на окраине города. В глубине ее была проложена действующая железнодорожная ветка, от которой Илью отделял широкий овраг. Там, в овраге, подросток устраивал самое настоящее стрельбище, посылая в высокую насыпь одну пулю за другой. Он всегда целился в землю, опасаясь возможности рикошета, и наблюдал за мелкими облачками сухой грязи и пыли, едва пуля достигала цели. Илья не слышал никаких хлопков выстрелов, просто сгибая указательный палец вытянутой руки, будто нажимал на курок. Даже он визуально не видел никакого оружия перед собой в этот момент, зато ясно его представлял. Обычно это был большой черный пистолет, с длинным стволом и крупнокалиберными пулями, иногда, с оптическим или лазерным прицелом. Для большей крутости. Никакой отдачи в момент выстрелов не происходило. Оружие совершенно удобно было держать в руках, Илья не боялся его выронить, да и выронить-то было нечего.

А вдоволь настрелявшись, Илья совершенно свободно махал своим мечом, вслушиваясь в свист рассекаемого лезвием воздуха. Срезал ветки и верхушки травы, оставлял на земле тонкие едва видимые полоски. И тогда он уже совсем не боялся покалечиться. И ему казалось, что каждое его движение было выверено до идеала, что он был настоящим мастером, знающим свое дело. И что-то происходило в мозгу. Будто Илья выходил за пределы сознания, оставляя вместо себя бездушный боевой автомат, каждое движение которого было спрограммировано без возможности каких-либо сбоев. Постепенно его движения ускорялись, а к мечу добавлялся пистолет. Под конец своих упражнений Илья оборонялся и нападал одновременно.

И про себя он думал, что, возможно, где-то в этом мире есть еще люди, наделенные точно таким же даром. Вполне возможно, что наделены они этой силой специально друг против друга, что однажды им уготовано встретиться лицом к лицу, чтобы раз и навсегда выяснить между собой отношения. Но тогда и сам Илья мог бы однажды встретиться с таким человеком. А вдруг спор межу ними можно будет разрешить миром? Что будет тогда? Не потеряет ли он свою силу, предназначенную специально для кровопролития? Готов ли он будет расстаться с ней?

Он понимал, несмотря на свой юный возраст, всю жестокость этого мира. Что далеко не все можно было решить без упора на насилие, что далеко не все люди хотели бы решать конфликты не кулаками и оружием, и загонять свое «Я» на самую глубину, денно и нощно обрабатываемые чернухой с экранов телевизоров, и это давно стало нормой. Далеко не все люди занимались чтением книг, события в которых должны были бы заставить делать соответствующие выводы. Он родился в мире, приведенном к крови и насилию ради личной выгоды и лжи, очень похожей на правду. И он должен был что-то уметь, чтобы достойно встретить опасность. И Илья понимал, что кроме этой могучей силы у него больше не было никакой годной защиты, и даже подвешенный язык его не всегда мог сработать против особо отмороженных индивидов.

И хоть он сомневался, но, однако, верил в то, что эта сила будет с ним до конца. Верил, в то, что ему не стоило забывать о ней. А потому не изменял периодическому просмотру всякого киношного дерьма с обилием перестрелок и сеансам за виртуальными боевиками и экшенами. Они снились Илье по ночам, затягивали настолько, что он проваливался в беспробудный сон невероятно быстро и до самого утра. И при пробуждении он все больше чувствовал свою готовность к тому миру, который окружал Илью глухой холодной стеной. И чем больше он был готов (и армия была первым, по-настоящему, серьезным испытанием) тем захватывающе представлялись предстоящие приключения в его мозгу. Совсем как в книжках, что он читал.

…без окончания…

Глава 5. Господин раб (альтернативная версия)

… -У тебя не слипнется в одном месте? – логично не смог сдержаться Валера после того как Жорик указал молодой симпатичной продавщице на выбранные им бисквитные с кремом пирожные.

Жорик намеревался купить целых шесть штук их, свежих и ароматных, которых Валера переел лет пятнадцать назад, и к которым выработал стойкий иммунитет. Жорик же не скрывал своего пристрастия к сладкому, позволяя его себе почти каждый день. Но на самом деле Валера знал об этой странной сделке, рассказанной Жорой ему однажды. И сладости, к которым Жора действительно тяготел с детства, действительно сладости, такие как шоколад, карамель, варенье, с большим количеством сахара, грозившие ему серьезными проблемами со здоровьем, странным образом не несли в себе, по-настоящему, негативных последствий. Другое дело, заключенная Жорой договоренность.

– Ну и хер с ним, – заявил Жора, ничуть не смутившись легкой улыбки на лице продавщицы.

Да, стеснение не было его чертой. Жора допускал грубые словечки или мог послать кого угодно, не обращая внимания ни на пол ни на возраст. Работа по обслуживанию населения однозначно придавала ему уверенности над окружающими его людьми, мол, они должны были Жоре вечно в ножки кланяться за его труд.

Впрочем, куда более жестким Жора был по отношению к самому себе. Если бы он закатал рукава своей рубашки вчера вечером, Валера своими глазами увидел бы изрезанные его руки, а так же был бы свидетелем множества колотых ранок на его ладонях и огромного количества синяков на теле своего друга, даже на голове, недоступных стороннему глазу из-за густой Жориной шевелюры. То были результаты Жориного недовольства собственной неуклюжестью и спешкой, с которыми он ничего не смог сделать. Это на рабочем месте у него все более-менее получалось, и Жора мог не думать о неудаче. В быту же зацепить пальцем ноги дверной косяк, либо же выронить из рук столовый прибор или же кусок хлеба, нечаянно порезаться бритвой в ходе неловкого движения парню не составляло никакого труда. Как будто тело его само подстраивало подобные пакости, заставляло Жору психовать. Тогда он искренне и люто ненавидел свое тело. Он ненавидел свое тело уже только за его физиологию – несовершенную, какую-то недоработанную, убогую.

Звено в пищевой цепочке, кусок мяса, участь которого самому стать пищей в конце – разве заслуживает тело того величия, которое ему приписывают в искусстве? Максимум, необходимая гигиена. С особым удовлетворением Жорик истязал себя, взбешенный этими выходками его тела – намеренными, внезапными, и казавшимися ему неподконтрольными. Он не хотел бы дожить до старости со всеми ее мучениями и ужасами, наблюдаемыми им своими собственными глазами.

Жора ненавидел свое тело даже когда вкусно и сытно наедался. Бывало, наедался так, что потом ложился на кровать не в силах подняться с довольным выражением на лице. И тогда он просто лежал под звучавший в наушниках психоделик транс, закрыв глаза, и чувствуя как погружается в сон. Жора редко готовил себе горячее, если вообще готовил. Нет, он привык к сухомятке, нередко прибегая к покупным салатам. Либо отваривал себе кастрюльку макарон с тушенкой или сосисками.

Что касается сладостей, то они удивительно быстро, можно сказать, за пару минут заживляли все его синяки и порезы. Но для полного исцеления, чтобы не осталось и намека на увечья, необходимо было как можно больше сахара в крови. Чтобы кровь приливала к голове и поднималось кровяное давление, а голова чуть кружилась, притормаживая все его движения. И Жора почти никогда не повышал уровень сахара в крови до такой степени. Всего раз или два с того момента как обнаружил эту особенность своей физиологии. Тогда он понял, что его тело было не против этих самоистязаний, лишь бы он пичкал себя сладостями почаще. Тем более, что на сладкое Жора был падок с детства.