Басти Родригез-Иньюригарро "В эфире Шорох. Стихи … – 2024"

но что нас роднит с департаментом Мозель?».
Не падай в охоту на боль,
а то мы дойдём до изнанки Тосканы
к утру, воскрешая нездешние раны.
Не лучше быть неуязвимым и пьяным?
На лестнице, сразу? Изволь.

Подружка краснеет, не чуя подвоха,
/а чем бы ни тешилось, лишь бы не сдохло/,
рапира и хлыстик вписались неплохо
в подвластный канонам портрет.
Я пью из горла, на пороге зависнув,
под крышей люкарна студёней, чем рислинг,
практично: не страстью, так злостью давиться,
искрит – хоть на время согрет.

«Кружи меня» – кредо удобное, впрочем,
приелось в два счёта. «Желаешь отсрочить?».
Гвоздём по стеклу минеральная горечь —
печать терруара. Решай,
смешливая нежить, вести до излома,
до крови не первой, до первого слова,
свистящего пулей, а, может, до дома?
Смотри, до чего хороша.
Призыв без ответа, напрасные слёзы,
/а чем бы ни тешилось, лишь бы не мёрзло/,
причём здесь изнанка Тосканы и Мозель
останется тайной пока.
Он видит себя – непорочного – в стёклах,
а я – как работают плечи и локоть,
на каждом ударе свободней, и ёкает
сердце, зима у виска
теперь не тревожит, но что же мне делать,
/печать терруара – сама неизбежность/,
когда испита ночь и спрятано тело?
Сатин одеяла – отчаянно белый,
опять остывает голодная нежить,
иголка не найдена. «Чем бы ни тешилось»…
Что же мне делать,
что же мне делать.

декоративное

От луны к тебе пробежал цепочками —
украшение, а не мост.
Где кустарник – лонжей, из вязкой почвы
прорастающей на износ,
там слепой баланс на краю безгрешен,
а свинцовая речь – виной.
По асфальту – сеть, подворотня – трещиной.
То есть поздно вскрывать вино.

Фонари надкушены. Обесточен
проход к отверстому гаражу.
От луны к тебе побежал цепочками —
лёг ремнями скупой ажур
на плечо не улично обнажённое —
украшение, не доспех.
Попрекают окна чужими жёнами.
То есть поздно припомнить всех.

Полем битвы – ночь, гаражи – останками.
Поболтаем, пока одни?
У луны к тебе – ничего константного:
ни опеки, ни западни.
За тобой скользит полоса прилива сквозь
человечьи дома, дворы.
Вспомнил тлен свинцовый на коже сливочной.
То есть поздно вскрывать нарыв.

Предстаёт свидетелю – нервным почерком,
перемычками – витражу,
а луне – колючками и цепочками
на плече теневой ажур.
Подворотня водоворотом кружится,
нагреваясь быстрей вина.
И ладонь, и лоб охладит оружие.
Не отвертишься – принимай.

паргелий

Шпаги и огнестрельное —
на середину комнаты.
Свечи как мера времени
здешнего, дальний колокол —
внешнего. Над макушками
шёпот летит зигзагами:
«Лучше забыть раскушенный,
нагло красивый заговор.
Ваша дорога – мимо,
в провинцию, за границу,
масками или мимикой
лица стирать, амбиции
звонко отпеть, бокалами
чокаясь с одиночеством.
Истина, что ласкала нас,
станет в устах доносчика
пошлой фальсификацией,
впрочем, герой отсутствует.
Вас, господа, касается
только одно напутствие
(может, оно опаснее
нашей подложной хроники):
право на власть – фантазия,
вес придаёт короне лишь
вера». Виконт растерянно
кормит огонь бумагами
с мифами о сплетении
власти, любви и магии:
лики, которых не было,
годы, что бились волнами,
сами легли омелой на
буйные родословные.
Хочется тайно всхлипывать,
как в ноябре над листьями:
жаль не свободы с титулом —
жаль окрылившей истины.
Жаль не заржать заливисто,
радуясь чьей-то фразе: «Мы
выберем сами истину,
если весь мир – фантазия».
Змейками жар колеблется
над восковыми лужами.
Предки, которых не было,
ждут в зеркалах. Оружие
манит огнепоклонников
на середину комнаты.
Ставшая пеплом хроника
перекрывает колокол.

кровь и мадера

Пепельной горечью,
угольной полночью
дышит окно.
Ох и невесело
в доме, где плесенью
пахнет вино.

Нет достоверности
в гладкой поверхности
мутных зеркал.
Девочка славная,
я тебе главного
не рассказал.

Бьёшь по касательной
взглядом внимательным —
ладно, смотри.
Полдень на улице
жарко беснуется —
полночь внутри.

Тянешься гибко,
я за улыбкой
прячу оскал.
«Что за манеры?».
Выпей мадеры
полный бокал.

Блики янтарные,
струны гитарные
нервно дрожат.
Души навыворот,
что-нибудь выгорит:
рай или ад.

сирокко

Знаешь ветер, что дух выжигает дотла,
побуждая святых на дурные дела?
Иллюзорно бесплотен, горяч, невесом,
я свинец, бьющий в цель, наповал, напролом.

Я пришёл. Это значит: вдыхай меня ртом,
отрицая, что ночью молилась о том,
чтобы горький песок заскрипел на зубах,
воскрешая давно похороненный страх.

Я внимаю кошмарам и к нежности глух,
я готов не утешить, а ранить твой слух,
я дорога за край, что коварно легка,
я и рвущая боль, и тупая тоска.