О господи, водка-то здесь причем?
Одна, две, три, четыре, пять и… И точка. Дальше – пустота. Дальше бабочка и рак. Федя.
Господи, почему Федя?!
Да, потому же, почему водка после островного…
Демо вздыхает и осматривается.
Где это он?
Длинная, уходящая в обе стороны траншея. Он лежит поперек. Как раз на его метр восемьдесят. Глубина пара метров. Где-то и больше. И не откопана людьми, а так, словно землю разорвало при землетрясении. Неровные, кочковатые стены. Нет следов работы человека. Только кое-где выходы коммуникаций. Не то канализация, не то вода.
Кто их разберет?
Местами из земли идет дым. Скорее пар. Теплый и резкий на запах. Смесь серы с чем-то. Вонь не то чтобы задохнуться, но приятного мало. И…
Демо замирает. На противоположной стене бабочка. Из сна. Но наяву. Или он еще спит?
Нет, не спит. Демо с усилием приподнимается. Голова кирпичом, затекшее до боли в каждой косточке тело. Но бабочка, словно уловив его желание, перелетает на его сторону. Она садится чуть выше головы Демо, слева, можно дотянуться рукой и окончательно понять, реальность это или наваждение. Демо тянется к ней рукой. На полпути бабочка вспархивает и, зависнув над Демо на пару секунд, улетает прочь.
Обманула. Как рака. Как Федю.
Демо встает на четвереньки. Опираясь руками о стену, на ноги. Роста, чтобы точно понять, где именно он находится, тем не менее не хватает. Чуть, малость, но не хватает. Еще звездочки в глазах и того гляди вырвет. Стоит на месте с минуту, тяжело дыша, собираясь с силами. По ходу дела проводит досмотр карманов брюк и толстовки. Есть хорошие новости. Кошелек, паспорт, телефон – все на месте. Налички ноль, но все карты целы. Наличка наверняка ушла на чаевые. Паспорт его. Телефон даже не сел за ночь.
Теперь понять, как отсюда выбраться.
Вопрос не из легких. Не глубоко, но хорошо бы ступеньку повыше. Осматривается. Замечает метрах в десяти выглянувшую на свет божий чугунную трубу. Удобно будет встать и подтянуться.
Идет, утопая в мягкой почве по щиколотку, покашливая от испарений, усиливающих тошноту. Подойдя, долго примеряется, но таки встает левой ногой на трубу и хватается руками за верхний край траншеи. Асфальт мягкий и теплый, словно только-только постелили. Демо несколько раз глубоко вдыхает и подтягивается, что есть силы оттолкнувшись ногой. Не без труда, с второго раза вытягивает тело на поверхность. Отжимается от земли. Встает на ноги. Осматривается. Старая площадь. Ильинский сквер. У метро. «Китай-город» с его бесчисленными входами-выходами. Трещина, из которой он выбрался, идет по границе проезжей части и сквера в одну сторону до Китайгородского проезда, а там, может, и до самой Москворецкой. В другую – по Новой площади, мимо Политехнического до самой Лубянки, расширяясь местами до нескольких метров. Людей для этой местности и времени суток немного. А те, что есть, почти сплошь на самокатах, досках и велосипедах. Для этой братии рановато. Кучкуются по видам. Скейтер на лонгборде проносится мимо Демо, едва не сбив его. Маневр секундами позже повторяют несколько самокатеров, похоже, устроивших спуск на скорость, заставив Демо произнести первые за утро слова вслух.
Оху… е какие-то!
Мрачно, но без особой злобы ругается Демо и едва успевает избежать самокатера, пронесшегося мимо него по левую руку. Такое впечатление, что его никто не замечает и не сбивает лишь по чистой случайности.
Так, кто здесь сон? Бабочка и рак или он?
Конструирует Демо вариацию на Чжуанцзы, с удовлетворением отмечая, что голова, несмотря на вчерашнее, работает, если способна еще на такое творчество.
Демо отходит к траншее-трещине, надеясь, что и следующие Оху… е его не заденут. Сработало. Проносятся мимо. На этот раз три бэмиксера в фуллфейсах, но с одной, а не с двух сторон. Не так голова кружится. Бог с ними. Пускай катаются. Что с них взять. Поколение колес, иконы смартфона и исключительного, лишенного слова «нельзя» счастья. Демо только бы добраться живым до дома, залезть под душ и поправить здоровье между делом. Дома есть, конечно, чем. Без изысков Подвальчика, но они сейчас и не нужны.
Как идти? Или ехать?
Нет, лучше идти. Прогнать кровушку по телу. Полезно, хоть и тяжко. Водички по ходу можно взять. Надо только перебраться на ту сторону трещины. По Маросейке и Покровке. Свернуть на Чистые и переулками выгрести к дому на Садово-Черногрязской.
Составив маршрут, Демо отряхивается, насколько можно, сбивая пыль и землю с одежды и обуви. Натыкается на что-то еще в кармане. Наушники. Даже они, вечные потеряшки, на месте. Невиданно. Обычные, проводные. Беспроводные не жильцы – теряются на третьи сутки. Эти надежнее. Еще и на удивление удобно сложены. Понятно, до Подвальчика складывал. Не надо тратить силы и нервы на распутывание. Подрагивающими пальцами закладывает их в уши, присоединяет к телефону, открывает музыку, но после недолго раздумья, так и не выбрав, возвращает наушники в карман. Слишком шумно в голове. Нечего добавлять. Того и гляди расколется.
Оху… е продолжают сновать мимо Демо с завидной периодичностью, добавляя головной боли и ускоряя желание уйти в места, где их будет по крайней мере меньше. Но, бросив взгляд на Лубянский проезд и начало Маросейки, Демо понимает, что легче в этом смысле если и будет, то ненамного. Про Покровку и говорить нечего. Там им сам бог велел. Наверняка заполонили всю безбрежную седовласую плитку и устроили межвидовой сейшн.
Чей-то вдруг? Фестиваль какой? В такую рань?
Машин почти нет. Как вытеснили. Одни колеса других. Тут как тут и Братья. Так Демо называет полицию и иже с ними, припоминая не без иронии известное «Работайте…», всякий раз каясь, что, возможно, в этом случае она лишнее.
Братьев тоже больше обычного. И также кучкуются по разделам: здесь менты, там гвардия. Но Оху… м ни те, ни другие не мешают.
А чего они нарушают, чтобы им мешать?
Спрашивает себя Демо, и сам же отвечает.
Ничего.
На этом Демо завершает тягостные для его состояния размышления и чуть, в два шага разбежавшись, перепрыгивает трещину, удачно, без потерь для мышц, суставов и одежды, приземлившись на образованную разломом смесь газона, бордюров и асфальта. Задерживается. Еще раз отряхивается и с видом человека, заметно больного и потрепанного, но четко знающего, что ему нужно, одним махом пересекает Ильинский сквер и Лубянский проезд, вступив на оккупированную Оху… ми и Братьями Маросейку.
Марк всматривается в Патриарший. Берег со стороны Ермолаевского. Марк не верит своим глазам. Им нельзя поверить, но приходится.
Это кит. В Патриаршем пруду. Кит. Горбатый, кажется.
Красного диплома МГЮА и аспирантуры по истории государства и права с дисером, выходящим на предзащиту, не хватает, чтобы переварить факт, простейший, но невозможный в его системе координат. Марк не должен был здесь оказаться, но родная Спиридоновка с утра забита людьми на колесах всех мастей. Скейтеры навскидку преобладают. Марк никогда не видел их столько в одном месте. Вот и решил, дабы не петлять дворами, идти к Садовому через Патриарший. Там показалось свободнее. Да и пути дворами он к стыду своему не знал, с детства как мальчик очень правильный предпочитая основные дороги. Но уже на входе в Большой Патриарший он понимает, что ошибся. Полный аншлаг. Все те же. Фристайлят в оба тротуара. Снуют туда-сюда по проезжей. Решив уже не изменять маршрут, Марк, преодолевая заслоны и то и дело вжимаясь в бордюры от нарезающих вокруг пруда великов, с завидным упорством попавшего в невиданный переплет книжного мальчика движется к заветному Садовому. И вот в каких-то пяти шагах от Крылова дергает его глянуть в сторону воды.
И получите, Марк Флагов! Получите!
И ведь самое страшное даже не то, что он видит кита в Патриаршем, но то, что, судя по окружающим, никто, кроме Марка, его не наблюдает.
Какое-то время Марк пытается по вскормленной юрфаком привычке бороться разумом с бессознательностью русской жизни, но тщетно. Это кит. Это Патрики. Это то, чего не может быть, но есть. И закон тут не поможет. Нет такого закона. Запретить где-либо появляться можно человеку, но не киту. Оказавшись в Патриаршем, кит ничего не нарушает. По крайней мере, нормы, запрещающей китам плавать в прудах, Марк не знает. Впрочем, административное право не его вотчина. Может, он чего и пропустил в студенчестве.
Навести справки у коллег? О чем? О правоспособности и дееспособности китов? И расписаться тем самым в сумасшествии?
И ты его видишь!
Кричит вдруг кто-то Марку в правое ухо, и тут же на его голову обрушивается удар.
Бьют, как оказывается, тонкой, гибкой палкой, больше похожей на толстый, не очищенный от коры прут. Оглушить такой не получится, а вот выпороть – самое то. Зачем ею бить по голове средь бела дня, не ясно. Марк отскакивает в сторону, инстинктивно поднимает руки, но второго удара не следует. И не предполагается.
Девушка. Моложе Марка, но ненамного. Длинное в пол желтое платье-балахон. Босая. Короткая, под ежик, стрижка. Пластырь телесного цвета на лбу. Ни грамма макияжа. По крайне мере, так кажется. Убирает палку в боковой карман зеленого рюкзака из экокожи. Улыбается. Будто не ударила, а поцеловала. Марк, морщась, трет ладонью затылок. Не столько больно, сколько непонятно, что происходит.
Вы с ума сошли?!
На Чистых такой же.
Кит?
Ну не ты же. Вчера.
Хотите сказать…
Пришла проверить. И там, и здесь никто, кроме меня. Ты первый…
Этого не может быть.
Девушка вместо ответа поворачивается к воде. Марк идет вслед ее взгляду с надеждой, что все за эту минуту изменилось, но нет – кит плывет как ни в чем не бывало прямо на них.
Этого или на Чистых?
Обоих.
Ты же видишь.
Этого не может быть.
Ты дурак?
Я?!
Горбатый. Я проверила. Рисунок хвоста у каждого свой.
Тот же?
Смотри, я сфоткала.
Марк подходит и с минуту оба сравнивают хвосты. Идентичны. Хотя и нет полной уверенности. Нужен специалист.
Чушь какая.
«Этого не может быть»?
Я хочу сказать…
Что?
Ладно, примем: он есть. Здесь есть. Но это не значит, что он и на Чистых есть. По крайней мере, тот же.
Я дура?
Вы сказали. Не я.
Выкать перестань. Достали все. Живете по документам, по отчествам… Ты, мама, папа, брат…
Мы не знакомы.
Белла.
Марк. Очень приятно. Я…
На Чистых он же!
Мы не можем утверждать наверняка.
Правильный, прямо тошнит… Ладно, я пойду…
Вы, то есть ты… на Чистые?
Нет, здесь буду по кругу ходить и ждать, пока все прозреют…
Марк вдруг понимает, что впервые в жизни разговаривает один на один с девушкой не по работе или учебе, а просто так, по подвернувшемуся вдруг поводу. Такая ситуация всегда пугала его. Но оказывается, это не так сложно. Достаточно только увидеть кита в Патриаршем пруду и получить палкой по голове. Еще сегодня выходной. В академию он шел не по необходимости, а по привычке. Там лучше думалось и писалось. Засевший в голове проект поправки к Конституции (основа второй части дисера) не знал выходных, мучая Марка круглосуточно, хотя речь и шла о каких-то десяти-пятнадцати строках. Вот и сейчас он пытался-таки пробиться сквозь кита и Беллу на первый план сознания Марка, и этому впервые было что противопоставить. Марк прикидывает.
С Маяковки?
Я не езжу на метро.
Такси?
И на такси.
А где ты живешь?
На Чистых!
Пешком пришла?
Прилетела… Конечно, пешком. Не люблю это все.
Показывает на заполнивших Патрики райдеров.
Хожу.
Марк сомневается. Поправка на минуту получает шанс.
Далеко. Почему не на метро?
Давай, пока.
Белла раздраженно взмахивает рукой и направляется к Малой Бронной, ставя Марка перед фактом. Решать надо прямо сейчас. Тщетно ожидать, что Белла вдруг повернется и пригласит пойти вместе. Марк ловит взглядом ее возмутительно грязные пятки, колеблется, переводит взгляд на кита и срывается с места, не без труда обогнув тройку, возможно, на спор фиксирующих мануал самокатеров. Догоняет Беллу уже на пешеходном. С минуту идет рядом, не решаясь заговорить, а Белла будто и не замечает его. И только на углу Малого Козихинского, она как ни в чем ни бывало объясняет, прокричав ему как при встрече в правое ухо.
Теракт в метро… Контузия, шрамы, фобия – полный набор.
Идя по Малой Бронной в сторону Маяковки, Серафим замечает однокурсника по академии в странной, невиданной для Марка компании. Друзьями они не были, хотя и учились вместе не только в академии, но и в испанской школе им. Эрнандеса. От испанского у Серафима осталось только hola и adios, у Марка, победителя Всеросса, по испанскому близкий к носителю уровень. Его выбор юрфака сбил тогда с толку учителей и одноклассников, видевших в нем почти готового доктора филологии. Только в академии Марк признался как-то, что испанский терпеть не мог и занимался им сначала по желанию родителей, а потом по привычке. Другие стороны жизни категорически ушли в сторону. Этот предельный «ботанизм», теперь уже в отношении права, сохранился и в академии. Марк, звезда курса, вел стоический, прямо монашеский образ жизни. Увидеть его теперь в женской компании в неформальной обстановке да еще и по виду с неформалкой дорогого стоило. Но Серафим пересилил профессиональное любопытство к исследованию человеческих душ и не стал мешать личной жизни человека, у которого этой жизни никогда не было. Если не считать одной фотографии.
Серафим однажды удостоился чести побывать у Марка дома. В связи с какими-то книжными редкостями, необходимыми для диплома по программам и уставам русских революционных организаций 19 века. У родителей Марка была огромная, занимающая отдельный кабинет библиотека. На полке над рабочим столом среди прочего он заметил фото Пенелопы Крус. Марк поймал его взгляд и, слегка покраснев, объяснил все Альмодоваром, которого он посмотрел всего, разумеется, в оригинальном звуке. Серафим тогда ухмыльнулся, но про себя. Такие подростковые фотоувлечения для рук давно были не про него, но у Марка в этом смысле, кажется, была задержка в развитии.
Последний разговор был уже после академии, пару лет назад. Столкнулись где-то на Никитском. Аспирантура Марка была ожидаема, а вот работа Серафима его удивила. Он даже поинтересовался, что и как, и Серафим удовлетворил его любопытство в рамках дозволенного. Мол, госбезопасность и все такое. Марк покивал в ответ и, как-то сразу попрощавшись, ушел. И вот еще одна случайная встреча, прошедшая, правда, для одной стороны заочно и без единого слова.
На углу Ермолаевского и Малой Бронной Серафим останавливается на секунду. Да, точно.
Если Пенелопу Крус так постричь и одеть, будет вылитая девушка, что шла с Марком. Что ж, детские фантазии порой материализуются. За Марка можно порадоваться и идти работать.
