В этой царившей в стране обстановке массового террора 2 ноября1937 года дед был арестован в третий раз. Следствие заняло чуть больше месяца, и постановлением «тройки» УНКВД по Красноярскому краю от 6 декабря 1937 года моему деду Каменеву Александру Афанасьевичу была назначена высшая мера наказания – расстрел с конфискацией имущества. Приговор был приведен в исполнение 14 декабря 1937 года. И только после разоблачения культа личности Сталина и обнародования сведений о массовых репрессиях мой дед был посмертно реабилитирован 8 июня 1956 года военным трибуналом Сибирского военного округа. Я пытался узнать у отца, что означает это письмо из военного трибунала, но отец сказал только, что моего деда и его отца расстреляли ни за что в годы репрессий и культа личности Сталина. «Когда вырастешь и захочешь разобраться с этой бумагой, поймешь сам», – добавил отец, и больше мы с ним к этой теме никогда не возвращались. Сведения о месте захоронения деда и других жертв Большого террора в городе Красноярске органами ФСБ до сих пор засекречены.
Совершенно невероятная
для тех лет история о неисполнении приговора «тройки» о конфискации жилого дома
Конечно, последний арест деда мог сильно повлиять на жизнь моих только что поженившихся в 1937 году родителей. Ведь клеймо «сына врага народа» во времена массовых сталинских репрессий уже предполагало автоматическое применение репрессий к близким членам его семьи, запрет на любое продвижение по социальной лестнице и конфискацию имущества. Еще после второго ареста деда в 1931 году обвинение по политической статье 58.10 и ссылка на три года закрывали перед отцом, закончившим в 1932 году восьмилетнюю школу, возможность дальнейшей учебы в среднем специальном очном учебном заведении, где кадровики заводили личные дела на учащихся, а потом их проверяли кураторы из «органов». Поэтому отец пошел другим путем. После окончания восьмилетней школы он, как активный радиолюбитель, пошел работать в городской радиотрансляционный узел, где экстерном сдал гостехэкзамен и получил звание радиотехника.
Сколько я себя помню, с пеленок и до наших дней, наша семья проживала на втором этаже дома, построенного прадедом Прохором Кондратьевичем Кондратьевым. Поэтому я до сих пор теряюсь в догадках, почему не был исполнен пункт приговора всесильной в то время «тройки» о конфискации имущества расстрелянного деда? Каких-либо документов и рассказов очевидцев на эту тему до нашего времени не сохранилось. Поэтому более-менее правдоподобная версия связана с пребыванием еще в дореволюционном Красноярске вождя мирового пролетариата В. И. Ленина.
Тюремная фотография деда, Александра Афанасьевича
Каменева, сделанная за месяц до расстрела.
Позволю себе рассказать вам свою, почти авантюрную версию событий, происходившую с моими родителями в то время. Я реалист, но готов поверить, что родителей спас Его Величество Случай. Этот Случай вмешался в жизнь моих родителей еще до ареста деда, когда двоюродный брат моего отца и один из внуков моего прадеда Прохора Кондратьевича Кондратьева от дочки Марфы, по имени Александр, игравший в те далекие годы в Красноярском драматическом театре и творчески одаренный человек, в местной городской газете опубликовал ходившую в семье историю о том, как дед моего отца Прохор Кондратьевич оказал содействие В.И.Ленину во время его пребывания в Красноярске. Действительно, в свое время красноярские историки отмечали, что в сентябре 1898 года ссыльному Ленину разрешили на несколько дней оставить Шушенское, чтобы, как он написал в письме матери, «вылечить зубы в Красноярске и проветриться». Частная и лучшая в городе стоматологическая клиника, где Владимир Ильич договорился лечить зубы, находилась на месте нынешнего стадиона «Локомотив», в трехстах метрах от «Приезжего дома купца Гадалова», – естественно, Ленин надеялся в нем поселиться на время лечения. Но свободных номеров в «Приезжем доме» не оказалось, и тогда Владимир Ильич обратился к сидящему на лавочке у дома напротив прадеду с вопросом: «Уважаемый, а где еще поблизости можно снять комнату?» Прохор Кондратьевич предложил хорошо одетому и культурному на вид молодому человеку свои услуги, и Ленин прожил несколько суток, не регистрируясь в полиции, в двухэтажном доме моего прадеда или в одноэтажном флигеле, который также сохранился до наших дней. А это дало ему возможность провести ряд нелегальных встреч с живущими в городе единомышленниками-революционерами. Как истинно творческий человек, Александр завершил рассказ трогательной концовкой, в которой первый руководитель Советского государства и вождь мирового пролетариата В.И.Ленин в благодарность за оказанное гостеприимство посылает моему прадеду Прохору Кондратьевичу Кондратьеву новую рубашку красного революционного цвета, а городские власти за заслуги Прохора Кондратьевича перед вождем мирового пролетариата предоставляли прадеду пролетку для поездки в баню в район Старого базара. Мама рассказывала, что видела эту рубашку и видела эту пролетку, а моя троюродная сестра и внучка бабушкиного брата Якова Тамара Белобородова подтвердила мне, что держала эту газету в руках и читала эту статью, ведь Прохор Кондратьевич был и ее дедом. Отсюда вполне возможная и убедительная причина невыполнения решения «тройки» о конфискации дома у жителя города, оказавшего в свое время содействие будущему вождю мирового пролетариата.
А Прохор Кондратьевич Кондратьев в этом доме жил еще долго – до 102 лет – и надежно защищал молодую семью моих родителей от репрессий и национализации дома. По рассказам родителей, он в обед обязательно выпивал стопку домашней настойки «для аппетиту». Трудно оценить, в какой мере эта история помогла взлету артистической карьеры Александра, но можно предположить, что она очень помогла моему отцу.
После публикации статьи городские власти якобы присвоили Прохору Кондратьевичу Кондратьеву звание почетного гражданина, а его внуку, то есть моему отцу, оказали высокое доверие и мобилизовали служить в органы НКВД. Для начала отца направили на учебу в Харьков на курсы следователей, на которых преподавал известнейший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР Лев Шейнин. Правда, после возвращения в Красноярск отец не стал работать в следствии. Его считали «технарем», и он служил на различных технических, административных и хозяйственных должностях до увольнения из НКВД по состоянию здоровья в 1941 году. В память об учебе и несостоявшейся карьере следователя-криминалиста отец всю жизнь хранил привезенный с курсов толстенный учебник криминалистики с занимательными историями преступлений и поимки известных преступников как царской России, так и Советского Союза. Среди них надолго врезались в память и поразили истории преступлений Мишки-Япончика, Соньки Золотой Ручки, ленинградского бандита времен НЭПа Леньки Пантелеева и некоторых других.
Но все равно отцу пришлось каким-то образом выкручиваться, чтобы избежать участи «сына врага народа» и не подвергать семью гонениям и репрессиям. После демобилизации из НКВД по состоянию здоровья в 1941 году отец всю войну проработал начальником мастерской по изготовлению лыж для фронта. Гораздо позже, случайно найдя две старые трудовые книжки и черновик автобиографии отца, я обратил внимание на то, что отец до смерти Сталина в основном работал в различных организациях системы НКВД и при этом часто менял места работы.
А возможной разгадкой этому могла служить доставшаяся мне запись из пожелтевшего от времени ветхого черновика автобиографии, в которой наш отец скрывал данные об арестах своего отца и его расстреле и сообщал, что «отец, Каменев А. А., умер в 57 лет от брюшного тифа в г. Красноярске 12 декабря 1937 года». Вероятно при этом отец надеялся, что кадровики не будут с рвением копаться в деталях биографии своего бывшего коллеги из НКВД. В таком случае расчет отца оправдался и защитил нашу семью от преследования и участи родственников «врага народа».
Интересные истории, связанные с восстановлением памяти о родных по маминой линии
Моя мама, Вера Евдокимовна Рудяк, была родом из простой семьи бывших крестьян из деревни Иркутская Сухобузимского района, перебравшихся в Красноярск в 1917 году. Мама всю жизнь носила девичью фамилию (о возможной причине вы уже догадались) и по специальности была бухгалтером. Постоянным напоминанием в доме о маминой профессии служили бухгалтерские счеты с деревянными костяшками – прообраз современного калькулятора, – на которых она умела не только складывать и отнимать, но и умножать и делить. Родители мамы – моя бабушка Анна Константиновна (в девичестве Черных) и дедушка Евдоким Васильевич Рудяк – были выходцами из крестьянских семей, перебравшихся в Сибирь из западных областей Российской империи – Черниговской губернии и Закарпатья. Несмотря на эти западные корни, в их речи на бытовом уровне совсем не встречались украинские слова и выражения. Наоборот, от них можно было услышать чисто сибирские словечки типа «чо», «варнак» (каторжник, бандит), «шопериться» (медленно делать), «шоркать» (тереть), «маленько», «однако», «шибко».
Своего деда по маминой линии я в живых не застал, он умер за месяц до моего рождения, но у меня в память о нем осталось несколько фотографий. Поэтому многих деталей жизни его семьи я не знаю, но о бабушкиной родне с детства кое-что помню.
Отцом нашей бабушки Ани, или Нюры, был Константин Павлович Черных (1860—1930), а мамой – очень красивая Лукерья Степановна (1860—1943). У них родились двое сыновей, Николай и Александр, и четыре дочери – Анна 1894 года рождения (моя бабушка), Стеша, Елена и Зина.
Мой прадед Константин Павлович Черных и прабабушка
Лукерья Степановна с детьми. Моя бабушка Аня во втором ряду слева. Фото примерно 1904 года.
Семья была большая, ведь по существующим в то время правилам сибирской деревенской общины на каждого члена семьи выделялась земля для посевов и часть совместных угодий – пастбищ, покосов, кедрового леса и рыболовных мест. Поэтому в семьях крестьян-переселенцев было много детей. Семья Черных жила не бедно, но в постоянном труде. Живя в деревне Иркутская, все дети закончили два класса церковно-приходской школы. После переезда в Красноярск семья Черных приобрела дом на нынешней улице Декабристов, который сестры одна за другой покидали, выходя замуж. Бабушкина сестра Стеша в городе вышла замуж за поляка Сигель-Сервачинского, эмигрировала с ним в двадцатые годы сначала в Харбин, а потом в Европу, и умерла в США. К сожалению, война не обошла стороной семью Черных: в июле 1943 года у деревни Выползово Глижского района Смоленской области погиб бабушкин брат Александр Черных. Оставшиеся в Красноярске бабушка Аня, ее сестры Лена и Зина и брат Николай прожили до девяноста с лишним лет и пронесли через все трудности жизни любовь, уважение и заботу друг о друге. Их поколение собственным примером с детства заложило в нас важнейшие жизненные установки и традиционные ценности.
Меж собой они жили дружно, а свойственные им душевное равновесие, доброта и спокойный характер сделали их долгожителями. Иногда они вспоминали молодость, и тогда мне доводилось слышать поразившие меня рассказы о прошлом.
Например, бабушка Аня как-то вспомнила и рассказала, что ее отец Константин уже с 12 лет часто брал ее с собой, как старшую дочь, в Красноярск для продажи картофеля, зерна и другой домашней продукции. И когда на этом пути в город длиной почти в четыре десятка километров попадалась гора, отец ссаживал ее с телеги, так как боялся «загнать лошадь».
Как-то сестра бабушки тетя Зина рассказала мне, что весной 1920 года, аккурат перед приходом Красной армии, с Караульной горы в город спустился отряд белых и обосновался на их улице которая сейчас носит название Декабристов.
Мой дед Евдоким Васильевич Рудяк, мамин отец, на службе в царской армии (слева)
При виде военных местные жители попрятались по домам, закрыли ворота и калитки и с испугом глазели на солдат в окна, ожидая, что будет дальше. А дальше солдаты собрались вокруг повозки, с которой к ним обратился офицер, их командир. Он поблагодарил всех за службу и приказал разойтись по домам, а сам достал револьвер и застрелился.
Другая бабушкина сестра тетя Лена вспоминала, что после провозглашения Советской власти встретившиеся ей в городе односельчане поведали: к ним заявился комиссар с револьвером и назначил председателя сельсовета и его заместителя. Вся деревня знала этих двух начальников новой жизни как горьких пьяниц и бездельников и поняла, что новая власть им ничего хорошего не сулит.
Я до сих пор жалею, что при жизни этой замечательной кровной родни не нашел времени узнать полные истории их жизни. А всего-то и нужно было – не торопиться бежать по делам или домой, посидеть с ними подольше и по душам поговорить с каждым. В семье бабушки Ани было трое детей: кроме мамы, еще младшая сестра Евгения и брат Николай. Бабушка Аня и ее сестры рано овдовели и всю свою нерастраченную любовь перенесли на детей и внуков. Бабушкина сестра Лена (в замужестве Калинина) вырастила и воспитала троих детей: Лиду, Анатолия и Нелю и они все уже давно ходят в дедушках и прадедушках, бабушках и прабабушках. В нашей семье всегда сохранялись устойчивые родственные связи с детьми тети Лены. У младшей бабушкиной сестры Зины было две дочки, с детьми которых семейные связи оборвались после потери нашей мамы.
Бабушкино образование в два класса церковно-приходской школы по тем временам давало ей право работать продавцом в маленьких магазинах. Она всю свою взрослую жизнь прожила в однокомнатной квартире с кухней, большими сенями и кладовкой. Это был дом на четырех хозяев на улице Кузьмина (или Кузьминке), почти на окраине недалеко от Алексеевского железнодорожного переезда со шлагбаумом. Мальчишками мы часто бегали через этот переезд и смотрели на длинные железнодорожные составы составы с автомобилями, тракторами и разной техникой, которые в те годы отправлялись в виде братской помощи коммунистическому Китаю.
Во дворе бабушке Ани принадлежали небольшой земельный участок под огород и четвертая часть большого сарая, колодец же был общий. Большая труженица, бабушка почти всю жизнь, до расселения дома и переезда в «хрущевку», ухаживала за огородом и содержала мелкую живность – кур и поросенка. Ее характерными чертами были доброта и сердечность и неумение ругаться. А еще для нас в детстве большое практическое значение имела бабушкина способность заговаривать зубную боль приговором «На острове Буяне…» и снимать боль и нарывы на коже (чирьи или кожные нарывы) прикосновением к ним пальца, обмазанного мукой. Примерно четверть кухни в бабушкиной квартире занимала настоящая русская печь, в которую для отопления и приготовления повседневной пищи была вмонтирована небольшая печка с чугунной плитой, а праздничные пироги и булочки пеклись в большой подовой печи. Но самым большим достоинством этой русской печи была лежанка, куда мы с братом Валеркой забирались спать в зимние холода. На все наши семейные праздники бабушка мастерски выпекала в подовой топке этой русской печи вкуснейшие большие пироги с капустой, рыбой и черемухой, а также различные сладкие булочки, шанежки с творогом и ватрушки с вареньем. Кстати, у каждой ее сестры был свой конек в кулинарии: тетя Лена готовила удивительно красивое и вкусное заливное в формочках, а тетя Зина выпекала чудесные пирожки. Детская память до сих пор сохранила дату рождения бабушки Ани – 16 февраля – по незабываемой традиции: в этот день бабушка всегда доставала из подполья соленые минусинские арбузы, и неповторимый вкус малосольных огурцов в разгар холодной сибирской зимы вызывал у меня воспоминания о теплом лете.
По отцовской маминой ветви Рудяк известно, что мой прадед Василий Афанасьевич Рудяк был родом из Закарпатья, в Сибирь он перебрался из Одесской губернии. У него был сын – бабушкин муж, мамин отец и мой дед Евдоким Васильевич – и две дочери: Маруся и Домна. Василий Афанасьевич всю жизнь так и прожил в деревне Иркутская Сухобузимского района Красноярского края, изредка наведываясь в город, иногда навещая наш дом. Он умер в возрасте 105 лет.
Часто, вспоминая географию происхождения моих родных (Закарпатье, Черниговская губерния, Польша, Беларусь и Россия), я убеждаюсь в том, как в моем роду на протяжении нескольких поколений смешалась кровь искателей лучшей жизни разных национальностей, нашедших друг друга на бескрайних просторах Сибири. И эта особенность была характерна для большинства населения Сибири и Дальнего Востока. В нашем обществе до сих пор бытует мнение, что сибиряки, родившиеся от этих смешанных браков, всегда появляются на свет крепкими, сильными, смелыми и красивыми (я не в счет).
Мамин младший брат Николай был каким-то передовым рабочим – ударником социалистического труда и заядлым футболистом команды «Трактор» от завода по изготовлению комбайнов. Он женился на красивой девушке Александре, которая после окончания техникума в годы войны была эвакуирована с запада в Красноярск для работы на Комбайновом заводе. Но дядя Коля на футбольных тренировках сильно простудился и умер весной 1949 года, оставив жену Александру, ставшую для нас на всю жизнь тетей Шурой, и сына Виктора. Дядю Колю провожали в последний путь представители руководства Комбайнового завода, товарищи по цеху и почти вся футбольная команда «Трактор». Примерно через год после смерти дяди Коли тете Шуре предложили вместе с эвакуированным в свое время в Красноярск коллективом конструкторского отдела вернуться на запад с предоставлением квартиры, и она уехала вместе с маленьким сыном. Тетя Шура после отъезда так и не вышла замуж и воспитывала сына Виктора одна. Но мама и ее сестра Евгения всегда поддерживали связь с тетей Шурой и считали ее членом семьи Рудяков. Я последний раз навещал тетю Шуру в Калуге где-то в конце восьмидесятых годов. После смерти тети Шуры связь с нами поддерживала ее невестка и жена Виктора Тоня. А когда Тони и Виктора не стало, связь с их сыновьями- внуками тети Шуры, пропала.
Особенно дорогим и светлым воспоминанием для меня остается память о маминой младшей сестре Евгении, которую мы звали Лелей. До замужества она много времени уделяла нам с братьями: ей, бедной, пришлось нянчиться с каждым из нас. После войны она вышла замуж за вернувшегося из армии статного капитана-артиллериста Виталия Васильевича Стрельникова, и вскоре ей пришло время нянчиться уже со своими детьми.
Возвращаясь к теме родственных корней своей семьи, не могу не сказать о судьбе самых близких мне людей. Наш папа умер в 1963 году, мама пережила его на восемнадцать лет и умерла в 1985 году. Для меня эта была невосполнимая потеря в жизни, я очень любил маму и до сих пор сожалею, что не успел попросить у нее прощения за принесенные ей в моей бурной молодости огорчения и признаться в своей огромной любви к ней.
Жизнь моих братьев сложилась по-разному. Старший брат Юрий оправдал надежды родителей и стал врачом-психиатром. Он первым из врачей-психиатров Красноярского края защитил кандидатскую диссертацию в далекие советские времена. Сейчас ему 86 лет, и он находится на заслуженном отдыхе. Средний брат Валерий оказался однолюбом, рано женился на однокласснице Нелли Третьяковой, которую любил с 6-го класса, и у них родились две хорошенькие дочки – Таня и Люба. Валерия, Нелли и Танечки с нами уже нет, а их младшая дочь Любочка живет в Красноярске в районе Взлетки, в пяти минутах ходьбы от моего брата Юрия. Она уже на пенсии и помогает своему сыну Роману нянчиться с внучатами.
Нашей любимой маминой сестры Евгении (Лели) тоже давно уже нет, но мы с братом Юрой держим постоянную связь с ее сыном Колей, подполковником запаса, живущим в Москве, – главой большого семейства с детьми, внучкам и внуком.
Так сложилась жизнь, что по маминой линии наши родители поддерживали постоянные родственные и близкие отношения с бабушкиными сестрами тетей Леной и тетей Зиной и их детьми. Сейчас сестер уже нет, но живы их дети и внуки, с которыми мы с Юрой продолжаем по-родственному общаться. Честно признаюсь, что со старшим поколением перечисленной родни наши родственные связи никогда не прерывались, а вот с их детьми и внуками таких тесных связей уже нет. И вины молодых в этом нет: хотя и очень похожие на нас в молодости, но они совсем другие, и в этом стремительно меняющемся мире на сегодняшний день их основным средством общения являются компьютеры и разные гаджеты. Я искренне надеюсь, что со временем они перестанут узнавать новости о родственниках по аккаунтам в интернете и захотят узнать историю своей родни и предков. Надеюсь, что в этих поисках им помогут мои воспоминания. Именно поэтому, следуя истине что «рукописи не горят», я и выбрал для воспоминаний форму книги, которая может долго храниться в семьях моих близких родственников.
Красноярск. Детские воспоминания о городе и горожанах в послевоенное время
Мои первые детские воспоминания относятся к 1948—1949 годам. Я, как и все мы, родом из беззаботного и счастливого детства. И конечно, каждый из нас вспоминает то удивительное время, полное радости узнавания окружающего мира и массы новых впечатлений, которые формировали нашу жизнь в том настоящем и закладывали фундамент нашего будущего. Так, наверное, мое будущее инженера-механика было предопределено еще в детстве, когда я разобрал будильник и не смог его собрать обратно, или когда я тщетно пытался растворить красный грифель цветного карандаша в воде для получения краски, или когда безуспешно пытался нейтрализовать соль из соленой воды с помощью сахара, чтобы получить нормальную питьевую воду. А мои попытки превратить мамины счеты в транспортную коляску оставались долгое время незамеченными, пока не начали гнуться стальные спицы счетов.
Пока я был маленьким, родители старались мне уделять больше внимания, чем старшим братьям. Мама стремилась угостить меня чем-нибудь вкусным или сладким, а папа рассказывал мне интересные истории. Он был начитанным человеком, покупал книги, постоянно выписывал журналы «Огонек» и «Крокодил», газету «Известия» для себя, а для нас «Пионерскую правду», и знал много интересных историй. Мне запомнилась история с его побегом из дома.
Отец пошел учиться в первый класс школы №1 имени Сурикова в 1924 году и, едва научившись читать, попытался с другом бежать из дома в Южную Африку. Дело в том, что дома он начитался сохранившихся еще с царских времен книжек о вооруженной борьбе колонистов- буров против англичан и увлекательных рассказов об охоте в африканской саванне. Ему было восемь лет, когда он, тайком насушив на дорогу сухарей, разбил семейную копилку и на эти деньги собирался с другом доехать до Южной Африки и там бороться на стороне буров (выходцев из Голландии) против Англии. Но на железнодорожном вокзале их задержали и вернули домой. Дома отец ему объяснил, что война буров с Англией закончилась два с лишним десятилетия назад, поэтому ехать туда, да еще на поезде, не стоит. После этого он больше не собирался бежать на войну в Африке, но у восьмилетнего мальчишки осталась на всю мечта поохотиться на диких обитателей африканской саванны. Поэтому, как мне кажется, когда отец стал взрослым, в память о детской мечте он купил ружье и иногда упражнялся в стрельбе в оврагах Караульной горы, учил и нас стрелять из ружья по банкам. А в пятидесятых годах папа купил хорошо выделанную шкуру черного медведя и положил ее на пол вместо прикроватного коврика. И хотя мама просила его куда-нибудь убрать этот «пылесборник», папа не хотел расставаться со своей детской мечтой и хранил этот добытый в детских мечтах трофей до конца жизни. Из-за этой несбывшейся детской мечты об африканском сафари он во время нашего пребывания в Байките завел дружбу с местным охотоведом – руководителем конторы «Заготпушнина» – и любил слушать его рассказы о таежных северных зверях и охотничьи байки.
Я был младшим ребенком в семье, и разница с братьями на четыре года и шесть лет была значительной, особенно в младшем возрасте. По этой причине я был обузой для старших братьев в их играх, от пешек и домино до футбола и множества других уличных и дворовых забав. Поэтому мои старшие братья под любым предлогом на время свои игр с друзьями старались избавиться от меня и оставляли меня дома. Сидеть дома мне было невообразимо скучно. Правда, иногда отец, выполняя какие-то поручения по работе, забегал домой на обед и, застав меня одного, жалел и брал меня с собой.
Юра, Валера и я на фоне красивой соседки студентки Нины. Осень 1952 года.
Во время одной из таких деловых отцовских прогулок, стоя у красивого двухэтажного здания бывшей пожарной части на площади Революции, я обратил внимание на большое строящееся здание через дорогу, окруженное забором с колючей проволокой и вышками охраны по углам. В ответ на мой вопрос, что это за дом, отец рассказал, что это пленные японцы строят будущий Дом Советов. Второй раз о японских пленных я услышал где-то в начале шестидесятых годов из разговора отца с бывшим сослуживцем, пришедшим к нам домой. С той поры история появления японских военнопленных в Красноярске запала мне в душу. Она оказалась совсем не простой, а густо замешанной на политике нашей страны в предвоенные и послевоенные годы. Сейчас я не буду отвлекать ваше внимание от воспоминаний детства, а позже в виде отдельной истории попробую поделиться этой страницей непростых отношений нашей страны с Японией во время Второй мировой войны.
На сегодняшний день канули в лету и забыты красноярцами многие построенные военнопленными японцами заводские корпуса, городские дороги и жилые дома, а также произведенная японцами продукция. Особое место в этом ряду занимает участие японских военнопленных в строительстве сохранившихся до сих пор «сталинок» на проспекте Красноярский рабочий и знакового объекта города – Дома Советов, более известного в советское время под названием крайком КПСС (сейчас там располагается Администрация края).
Дом Советов в наше время
Строительство красноярского Дома Советов началось еще до войны, затем прервалось и тянулось в общей сложности двадцать лет: здание было достроено только в 1956 году.
Возможно, немногие красноярцы сегодня знают, что история строительства Дома Советов тесно связана с печальной судьбой разрушенного храма во имя Рождества Пресвятой Богородицы, одной из архитектурных жемчужин русского зодчества. Эту историю мне рассказал папа, которому еще с детских лет нравилась красивая архитектура собора. Из его рассказа следовало, что Дом Советов строился на бывшей Новособорной площади, которую украшал кафедральный собор во имя Рождества Пресвятой Богородицы – самый крупный православный храм России за Уралом. Храм был построен на народные пожертвования по проекту знаменитого русского архитектора Константина Тона, автора проектов Большого Кремлевского Дворца и Храма Христа Спасителя в Москве. Проект красноярского храма был одобрен самим императором Николаем Первым. Построенный храм неоднократно посещали члены царской семьи, в нем хранились ценные подарки от семьи Романовых. Но Советская власть с первых дней своего существования непримиримо боролась с Русской православной церковью и в 1924 году сначала закрыла храм для верующих, а в 1936 году взорвала храм и на его фундаменте решила построить Дом Советов. Так как будущий Дом Советов по идеологическим причинам не мог стоять на Новособорной площади, она была тоже переименована в площадь Революции. Много лет спустя моя бабушка Аня вспоминала, что храм большевикам пришлось взрывать трижды, настолько он был хорошо построен и «намолен», а мама рассказывала, что будучи комсомолкой, несколько раз участвовала в рабочих субботниках по расчистке площадки будущего строительства от завалов кирпича и строительного мусора, оставшегося после взрывов. В то время мама была поражена прочностью кирпича, которая отчасти объяснялась тем, что на каждом кирпиче разрушенного храма стоял фирменный знак завода-изготовителя.
Кафедральный собор во имя Рождества Пресвятой
Богородицы в Красноярске
Воспоминания о самом провальном проекте Сталина, который вошел в историю под названием 501-я и 503-я стройка
Так уж получилось, что огромная часть моей ранней памяти связана с печально известной историей под названием 503-я стройка. Эта история началась с того, что летом 1949 года наши родители устроились работать в качестве гражданских служащих на 503-ю стройку, которая занималась строительством восточной частью железной дороги Салехард – Игарка и должна была соединить европейскую часть страны с портом Игарка на Енисее. Строительство этой гигантской железной дороги в районе Крайнего Севера и в условиях вечной мерзлоты можно назвать самым большим провальным и дорогостоящим строительным проектом Сталина, которого многие наши современники сейчас считают великим и гениальным менеджером. Поэтому история этой неудачной стройки сейчас все больше замалчивается: в прессу попадают лишь фото туристов-экстремалов и заметки об оставшихся в приполярной лесотундре памятниках некогда великой стройки. История начала и окончания строительства этой незавершенной магистрали дает полное представление как о системе принятия государственных решений во времена Сталина, так и об организации исполнения сталинских директив. Поэтому я на правах свидетеля считаю возможным остановиться на теме строительства этой полярной железной дороги чуть подробней.
Начало этой стройке положило декабрьское совещание 1946 года у И. В. Сталина группы руководителей страны в составе Н. Хрущева, В. Молотова, К. Ворошилова, Н. Вознесенского и Л. Берии. На совещании было решено построить железнодорожный дублер Северного морского пути, перенести его головной порт из Мурманска вглубь страны и построить к нему железнодорожный подход. Сначала постановлением Совета министров СССР от 22 апреля 1947 года планировалось построить новый морской порт на берегу Обской губы у мыса Каменный и проложить к нему железную дорогу из-под Воркуты протяженностью в 500 километров. Однако в результате проведенных уже в ходе строительства гидрографических исследований было установлено, что в Обской губе, в районе мыса Каменный, создать новый морской порт просто нельзя из-за небольшой глубины акватории и практической невозможности искусственного углубления дна из-за его постоянного заиливания. Поэтому в январе 1949 года на другом совещании под руководством Сталина было принято решение вместо сравнительно небольшой 500-километровой дороги Воркута – мыс Каменный приступить к строительству Северной железной дороги Салехард – Игарка общей протяженностью 1482 километра, из которых 1286 еще только предстояло построить. Соответствующим постановлением Совета министров СССР была определена новая точка для возведения крупного морского порта – на месте небольшого действующего с 1920 года старого порта Игарка на реке Енисей.
Сейчас трудно представить, чем руководствовался Сталин при принятии этого решения. Наиболее вероятной причиной в условиях начавшейся холодной войны и противостояния Западу могла быть задача обеспечения стратегической безопасности северных территорий путем создания железнодорожного дублера Северного морского пути, не подверженного сезонным замерзаниям, с выходом к новому арктическому порту Игарка, значительно удаленному от границ страны. Возможно, руководство страны считало, что незамерзающий порт Мурманск на северо-западе был слишком далек от огромного Северного морского пути для оперативного руководства проводкой караванов судов от Мурманска до Чукотки и слишком досягаем для нападения со стороны гипотетического вероятного противника. Возможно, у руководства страны еще была свежа память об атаках немецких подводных лодок на корабли союзного конвоя в Баренцевом море, доставлявшие поставки ленд-лиза из США и Англии во время Великой Отечественной войны, и о глубоком рейде немецкого тяжелого крейсера «Адмирал Шпеер» в 1942 году, дошедшего по Северному Ледовитому океану до устья Енисея. Тогда этот немецкий крейсер зашел в воды Карского моря, где сначала потопил пароход «Александр Сибиряков», а потом обстрелял из орудий порт Диксон.
Все окружение Сталина знало, что до революции он находился в ссылке в Туруханском крае и считал себя знатоком этих мест, поэтому никто из руководства страны против этого решения Сталина о строительстве дороги не возражал. К этому следует добавить, что при принятии решения о строительстве железной дороги проговаривалась возможность в дальнейшем продлить железную дорогу сначала через порт Дудинка до Норильска с его стратегически важными для «оборонки» запасами никеля, меди и марганца, а в перспективе – до Чукотки.
Строительство этой грандиозной и важной приполярной магистрали было поручено Главному управлению лагерей железнодорожного строительства, одному из подразделений системы ГУЛАГа НКВД СССР. Стройка велась одновременно с двух сторон: управление строительства №501 с базой в Салехарде вело работы с запада на восток Салехард – Надым – река Пур, а на управление строительства №503 возлагалось строительство железнодорожной линии от города Игарки Красноярского края через поселок Ермаково с востока на запад до правого берега реки Пур. Штаб всей 503-й стройки сначала находился в порту Игарка, а с 1949 года – в поселке Ермаково, на левом берегу Енисея.
Из Красноярска до Ермаково мы плыли по Енисею вместе с другими вольнонаемными на колесном пароходе «Сталин». В Ермаково наши родители получили направление на работу в строительное подразделение 503-й стройки в поселок Янов Стан, расположенный в 150 км от Ермаково на реке Турухан. В ожидании «оказии» родители успели устроить старшего брата Юрия в 5-й класс местной школы-интерната, после чего с первой самоходной баржой по рекам Енисей и Турухан добрались до поселка Янов Стан – места, где нам предстояло жить. В то время мне шел пятый год, и этот переезд к новому месту жительства воспринимался мною как большое интересное путешествие. В моей памяти из того далекого времени хорошо сохранились поразившие меня яркие события, интересные запомнившиеся сведения и разговоры взрослых и сверстников. К нашему приезду в поселке уже было построено несколько домов для гражданских специалистов, и нас поселили в один из них. Это были одноэтажные деревянные дома, разделенные на 4—5 однокомнатных квартир с чугунными дровяными печками и большими сенями. В нашем доме, кроме нас, жили инженеры-проектировщики из Ленинграда, которые на местах вводили в проект возникшие в ходе строительства изменения.
Наш поселок быстро рос: буквально на наших глазах в поселке почти «с нуля» были построены железнодорожные станционные сооружения, жилые дома, баня, большой клуб и магазин. Папа работал начальником тракторной колонны, а мама бухгалтером. Для детей жизнь в поселке была скучновата – неподалеку располагались лагеря, и нам не разрешалось гулять без взрослых одним по поселку. На мое счастье, через стенку от нас находилась начальная школа, где учительница вела уроки для шести учеников из разных начальных классов. Утром мама с папой уходили на работу, брат Валера – в школу за стенку, а я оставался дома и через стенку пытался услышать и понять, что происходило на уроках. Это было моим единственным занятием и развлечением, которое подогревало мои фантазии оказаться с другими детьми в школе. Однажды я догадался вынуть мох из уплотнения бревен стенки и в образовавшуюся щель получил полную картину происходящего на уроках в школе. Ну а после того, как я во время урока пения попытался подхватить припев песни своим громким голосом при полном отсутствии музыкального слуха, учительница по принципу «от греха подальше» начала приглашать меня в школу на уроки пения и рисования.
Жизнь стала еще интересней, когда построили клуб и мы стали ходить в кино. Помню, на открытии клуба показали кинофильм «Аршин мал алан» с Рашидом Бейбутовым и «Чапаев» с запомнившейся мне до сих пор атакой белых каппелевцев. В то время на стройке у всех вольнонаемных специалистов была ненормированная шестидневная рабочая неделя «с восьми до восьми», поэтому для выполнения всех хозработ к нашим домам прикрепили бесконвойного заключенного, которого все звали Яша. Зимой Яша-бесконвойный расчищал от снега дорожки и набирал снег в тазы и оцинкованные ванны, которые вечером не печке оттаивали и давали воду. Летом он заготавливал дрова и складывал их в сенях каждой квартиры, а также разносил по домам чистейшую воду из ближайшего родника. Рядом с поселком было несколько озер, в которые во время весеннего половодья реки Турухан заходило много рыбы, – после спада воды часть этой рыбы оставалась в озерах. В этих озерках Яша-бесконвойный иногда вылавливал крупную рыбу и приносил ее нам, потому что из всех жильцов нашего дома мы одни жили полноценной семьей, в которой была женщина- хозяйка, умеющая приготовить на стол эту рыбу, а все остальные соседи были прикомандированными мужчинами.
Основу нашего питания составляли мясная тушенка и рыбные консервы, вместо свежих овощей круглый год были сухая картошка и морковка и консервированная в стеклянных банках свекла. В магазине продавали муку, сахар, очень соленую селедку, крупяные и макаронные изделия, конфеты – от дешевеньких «подушечек» с плодово-ягодными наполнителями до дорогих шоколадных «Озеро Рица» и «Буревестник», – шоколад «Золотой якорь» и папиросы. Свежих овощей и фруктов мы не видели, зато круглый год продавались очень вкусные консервированные абрикосы в больших металлических банках. Хлебом магазин обеспечивался из общей пекарни, где работали вольнонаемные. Свежего лука в магазине тоже не было, но иногда кто-нибудь из родительских друзей привозил из Ермаково головки лука. Мама не торопилась его сразу использовать в пищу – она высаживала его в ящики на окне с солнечной стороны дома для получения зеленого лука. Из-за отсутствия свежих овощей и фруктов мама заставляла нас с братом ежедневно выпивать по столовой ложке очень неприятного на вкус неочищенного рыбьего жира, шантажируя нас угрозой: «А то станете рахитами с кривыми ногами и руками». Шантаж ей удавался легко, ведь рахитами нам становиться не хотелось, поэтому мы постепенно привыкли к ежедневной ложке противного рыбьего жира.
В те годы было еще далеко до эры телевидения, не говоря об интернете, и в жизни людей большое место занимало живое человеческое общение. В поселке не было радио, газеты и журналы приходили с большим опозданием, и папин радиоприемник «Родина-49» был единственным источником новостей. А наш механический патефон с набором пластинок тогдашних звезд – Клавдии Шульженко, Людмилы Руслановой, Аркадия Райкина, Леонида Утесова, Сергея Лемешева и других пластинок с песнями и ариями из оперетт создавал культурную атмосферу для отдыха. Эта музыка располагала к живому человеческому общению в суровых условиях Севера, поэтому наши соседи-мужчины часто по выходным любили заходить к нам «на огонек», зная, что мама по-домашнему приготовит что-нибудь вкусненькое на всю компанию.
За столом взрослые иногда переходили на производственные темы и делились новостями стройки. Из взрослых разговоров я впервые услышал про заключенных власовцев, бандеровцев и крымских татар. Мое детское воображение поразил рассказ о побеге одной группы уголовников из лагеря. В этой группе был бывший штурман, который мог ориентироваться на местности, но непроходимые топи и болота оказались непреодолимым препятствием для этих беглецов. После бесплодных скитаний по болотам и топям приполярной лесотундры у беглецов закончились запасы спичек и продуктов, а не просыхающая от дождей одежда уже не спасала от начинающихся холодов. Кончился этот побег трагически – уголовники съели своего штурмана и вернулись в лагерь. За попытку побега неудачникам давали дополнительные сроки заключения от 10 до 15 лет. Для меня эти сроки казались запредельными, потому что брат Валера показал мне на пальцах рук и ног, как много это будет.
Наш участок строительства возглавлял начальник по фамилии Медведев. Все ребятишки поселка боялись попадаться ему на глаза, так как он запрещал детям ходить по поселку без сопровождения взрослых, и порой родителям влетало от него за наши прогулки. Я запомнил только его черное кожаное пальто и его частые выезды летом на катере по реке на охоту за дичью. Однажды он сильно напугал нас своей пальбой из ружья, проплывая мимо нас, спрятавшихся с удочками в прибрежных кустах реки Турухан. Это было летом 1950 года, когда старший брат Юра приехал к нам на каникулы из Ермаковского интерната. Мы приготовили наши немудреные снасти: деревянное удилище, леску из ниток (тогда еще капроновой лески не было), сделали свинцовое грузило и поплавок из пробки от вина, накопали червей и пошли порыбачить на реку. Стояла тихая теплая летняя погода, потом вдруг стали послышались и стали приближаться звуки выстрелов, и из-за поворота показался катер, на носу которого стоял Медведев и палил из ружья. Мы испугались шальной пули и спрятались в прибрежных кустах, застыв от страха до тех пор, пока катер не скрылся за речным поворотом и не затихли выстрелы. Кстати, эта рыбалка мне запомнилась еще и тем, что в тот раз мы поймали здоровенного тайменя килограммов на пять-шесть. К зависти всего поселка мы подвесили тайменя на палку, которую пронесли на плечах по центру поселка домой. В то время любая свежая рыба в поселке ценилась из-за свежего мяса и наличия в ней йода.
Что сегодня можно рассказать об этой стройке? Прежде всего строительство велось в условиях полной секретности. Первые сведения об этой стройке просочились в народ после амнистии от бывших зеков-уголовников сразу после смерти Сталина в «холодное лето 1953 года». Но до этих событий еще было далеко, а начиная с 1949 года на строительство гигантской железнодорожной магистрали из системы лагерей ГУЛАГа направляли физически крепких заключенных, способных к тяжелому физическому труду в условиях Крайнего Севера, которым обещали сокращение срока заключения за участие в этом важнейшем для страны проекте. Численность занятых на строительстве заключенных составляла 45—50 тысяч, а иногда доходила и до 80—100 тысяч. Контингент этих заключенных был пестрый: уголовники и бывшие военные, солдаты и офицеры Советской армии, вернувшиеся из немецкого плена и осужденные на родине за «предательство» и «шпионаж», а также «политические», осужденные по 58-й статье. Все они содержались в лагерях строгого режима и использовались только на физической работе. Заключенные работали под неусыпным наблюдением вооруженной охраны. За пределами лагеря без конвоя ходили и работали только заключенные, не имевшие замечаний по поведению, у которых до освобождения оставался небольшой срок, или сидевшие по бытовой статье с малыми сроками заключения. Их называли бесконвойными. Как правило, до заключения у них был уже опыт работы по специальностям, востребованным на стройке, и они работали путейцами, электриками, шоферами, трактористами, связистами. Кроме заключенных, к работе привлекались гражданские специалисты и вольнонаемные, которых в трудное послевоенное время работа на Севере привлекала хорошими заработками.
Сроки были установлены жесткие. Постановлением правительства планировалось открыть движение поездов на отдельных участках в 1952 году, а вся дорога должна была быть сдана к 1955 году. Для ускорения строительства предусматривалось строительство дороги по «облегченным техническим условиям». Железная дорога строилась одноколейной с частыми разъездами. Установленные жесткие директивные сроки приводили к ненужной спешке: например, не провели заранее даже геодезических изысканий местности, они были начаты уже после начала строительства и завершены только ближе к его окончанию. Из-за сжатых сроков строительство велось без проектно-сметной документации и финансирование велось по фактическим затратам, без утвержденного проекта и смет, которые были представлены только в 1952 году. Технология строительства была упрощенной. Сначала вдоль всей магистрали специальными тракторными поездами был проложен автозимник. Строительство железнодорожных путей велось вдоль него. В основании дороги сначала возводилась двухметровая насыпь (в основном из привозной каменно-песочной смеси), на которую затем укладывались шпалы и рельсы. Местный грунт состоял из пылевидных песков и вечной мерзлоты и совершенно не подходил для укладки в насыпь. Вечная мерзлота в теплое время постоянно преподносила сюрпризы, и целые вагоны грунта уходили в болота при отсыпке полотна. Большая часть работ, в том числе земляных, выполнялась вручную, с использованием лопат, ломов, кирок и ручных тачек. Качественные строительные материалы на месте практически отсутствовали, их вместе с оборудованием, рельсами, вагонами и паровозами вынуждены были доставлять сначала Северным морским путем в Игарку или Ермаково, а потом речным путем по Турухану до нашего Янов Стана. Строительство велось в суровых климатических условиях сибирского Крайнего Севера, когда зима с большими морозами и многометровым слоем снега продолжается около восьми месяцев в году, а холодное и дождливое лето и осень укладываются в оставшиеся четыре месяца. Поэтому железную дорогу строили в основном в короткий летне-осенний сезон и умудрялись построить при этом порядка ста и более километров пути. Большой проблемой для строительства являлись множество речек, ручьев и крупных рек Западно-Сибирской низменности, которые дорога должна была пересечь. Из-за крайне сжатых сроков строительства в условиях отсутствия данных геодезии и проекта строители зачастую не «шибко заморачивались» и прокладывали путь напрямую, не обращая внимания на встречающиеся болота, речки и ручьи. На многочисленных малых речках и ручьях для дороги возводили деревянные мосты, а на реках сооружали бетонные мосты. Через Обь и Енисей переправа поездов должна была осуществляться летом тяжелыми паромами, специально построенными за границей, а зимой – по рельсам и шпалам, положенным прямо на лед.
Строительство велось одновременно на многих участках, для этого вдоль будущей одноколейки по всей трассе на расстоянии 8—12 км друг от друга строились лагеря или лагерные участки (колонны), в каждом из которых содержалось от пятисот до полутора тысяч заключенных. Каждый лагерь строил свой участок дороги, а после завершения строительства этого участка перебирался на новое место. В лагерях содержались не только мужчины, но и женщины. Заключенные женщины работали на строительстве наравне с мужчинами. Несмотря на тяжелейшие условия заключения, иногда природа брала свое и у женщин-заключенных рождались дети, что было большой проблемой для начальства. После родов матери до года жили с детьми в специально построенном детском доме в Ермаково, а потом оставляли детей на попечение нянек и лагерного начальства до окончания своего срока заключения.
