Дик Лер "Черная месса, стр. 3"

Читать Дик Лер "Черная месса
Отзывы на книгу Дик Лер "Черная месса

Салемме арестовали в Нью-Йорке холодным декабрьским вечером 1972 года, когда хорошие и плохие парни охотились друг на друга на Третьей авеню. Внезапно Коннолли выхватил взглядом знакомое лицо в толпе – и тут же приказал своим компаньонам из ФБР расстегнуть зимние пальто и приготовить оружие. Неспешная, с элементами комедийности, погоня по снегу закончилась протестами продавца ювелирных украшений Жюля Селлика из Филадельфии, утверждавшего, что он никак не Фрэнк Салемме из Бостона, разыскиваемый за покушение на убийство мафиозного адвоката. Но это был именно он.

У молодого агента не было с собой наручников, и он вынужден был вести Салемме к такси под дулом пистолета, а потом рявкнуть на ошарашенного таксиста, чтобы тот гнал к ближайшему офису ФБР на перекрестке 69-й Ист-стрит и Третьей авеню. Босс немножко пожурил его за прокол с наручниками, но больше агента впечатлило то, как вели себя коллеги: они ободряюще улыбались и дружески хлопали его по спине. Еще бы – ведь он поймал одного из самых разыскиваемых бостонских бандитов. Некоторые были восхищены тем, каким образом Коннолли удалось узнать Салемме, но в действительности это не являлось случайным везением, как могло бы показаться на первый взгляд. В свое время опытный сотрудник из бостонского подразделения ФБР оказал Коннолли огромную услугу, снабдив его фотографиями Салемме и списком мест, где тот, по словам информаторов, может появиться. Вот уж и правда, осведомители иногда бывают очень полезны. Результатом задержания «Кадиллака» Фрэнка для Коннолли стало возвращение домой, необычайно скорое для агента с четырехлетним опытом работы за плечами.

В 1974 году Салемме отправился на пятнадцать лет за решетку, а Коннолли вернулся на улицы родного города. К этому времени Балджер уже стал выдающимся авторитетом в бурном ирландском районе Южного Бостона. Когда Коннолли вернулся, Балджер вовсю укреплял свой контроль над игорным бизнесом и ростовщической сетью: это была кульминация его медленного, затяжного подъема, который начался еще в 1965 году после его отсидки в одной из самых суровых тюрем страны.

Оба говорили на одном языке, так как выросли в одном квартале. Традиции, обычаи, нормы поведения – обо всем этом они знали не понаслышке. Как две стороны одной медали, они сошлись в довольно скудном перечне карьерных возможностей для ирландских католиков, проживающих в полной изоляции на полоске земли, граничащей с Атлантическим океаном. Их родной район был отделен от делового центра Бостона не только каналом Форт-Пойнт, но и особым складом мышления. Десятилетиями Саути являлся этаким коллективным «иммигрантом-ирландцем против всего мира», сначала безуспешно боровшимся с дискриминацией со стороны торговцев-янки, столетиями контролировавших Бостон, а потом – с безмозглыми бюрократами и упрямыми судьями, навязавшими школьную развозку району, который отличался жгучей ненавистью к чужакам. Оба противостояния были чем-то вроде праведной борьбы, которая в результате позволила жителям района остаться такими, какими они и хотели всегда быть: обескровленными, но не склонившими колени. Совместные битвы лишь подтверждали устоявшийся взгляд на жизнь: никогда не доверять чужакам и никогда не забывать своего происхождения.

Один полицейский на пенсии как-то поведал о скудном выборе профессий, с которым сталкивался взрослеющий молодой человек в Южном Бостоне в 1940-х и 1950-х годах: военная служба, карьера в муниципалитете, работа на заводе либо преступная деятельность. «Газовщик, электрик, рабочий на “Джиллетт”, сотрудник коммунального предприятия, коп и бандит – вот, собственно, и все», – сказал он. Десятилетия трудностей с работой научили обитателей Саути цепко хвататься за любую возможность.

Балджер и Коннолли, преступник и коп, выросли в первом социальном квартале Бостона, поселке спартанского вида из тридцати четырех плотно прижатых друг к другу кирпичных доходных домов. Подрядчик, друг легендарного мэра Джеймса Майкла Керли[31 - Джеймс Майкл Керли (James Michael Curley, 1874–1958) – бывший мэр Бостона, четырежды занимавший этот пост. Публичная известность пришла к Керли в 1904-м, когда его избрали членом городского управления Бостона. В этот момент он уже находился в тюрьме за мошенничество, но сей факт не повлиял на его популярность среди ирландского американского рабочего класса и бедняков, видевших в нем своего заступника. Эта репутация сохранилась у него до самой смерти. Его умение находить общий язык с людьми и связи с преступным миром позволили Керли широко практиковать взяточничество и подкуп различных чиновников в собственных целях. – Примеч. ред.], построил его на деньги, предоставленные Администрацией общественных работ Франклина Делано Рузвельта. Обоих очень уважали в доме Балджера на Логан-вэй: Керли – за его жуликоватую находчивость, а Рузвельта – за спасение трудящихся от ужасов капитализма.

Родители Коннолли – Джон Джей Коннолли, полвека проработавший на заводе компании «Джиллетт», и его всегда незаметная мать, Бриджет Келли, – жили в этом квартале, пока Джону не исполнилось двенадцать. В 1952 году семья перебралась в Сити-Пойнт. Этот район считался лучшим в Саути, потому что находился на побережье, у дальней оконечности мыса. Отец Коннолли был известен как «Джон из Голуэя», по названию ирландского графства, в котором он родился. Главными ценностями в его жизни были церковь, Южный Бостон и семья. Каким-то чудом отцу троих детей удалось накопить денег, чтобы определить Джона в католическую школу в итальянском Норт-Энде, «Коламбус Хай-скул». Это было словно путешествие за границу, и Джон-младший шутил, что по пути в школу требовались «автомобили, автобусы и поезда». Естественная склонность обитателей Саути к патриотическому долгу и гарантированная заработная плата привели в правоохранительные органы и младшего брата Коннолли, Джеймса. Он стал успешным сотрудником в Управлении по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, уменьшенной копией своего самоуверенного старшего брата.

Взросление Коннолли и Балджеров происходило в щедро освещаемой солнцем местности у моря, на многочисленных футбольных, бейсбольных и баскетбольных полях. Спорт был настояшей местной религией. В Олд-Харборе были полные семьи и бесплатное мороженое на День независимости, а лестничные клетки в домах служили «клубами», в каждом из которых собиралось чуть ли не по три десятка детей. Социальный квартал площадью в двадцать семь акров[32 - Примерно одиннадцать гектаров. – Примеч. пер.] был чем-то средним между Сити-Пойнт с его океанскими бризами и кружевными занавесками и более этнически разнообразным Лоуэр-Эндом с маленькими однотипными коробками домов, рассыпанных в большинстве своем вдоль дальнобойных магистралей, ведущих к фабрикам, гаражам и пивнушкам неподалеку от канала Форт-Пойнт. До сегодняшнего дня район неизменно отличается самым высоким в городе процентом людей, проведших в нем практически всю жизнь: это отражает историческую традицию постоянного существования на одном месте, без переездов и перемен, и вызывает у местных особенную гордость. В частности, в конце 1990-х годов в процессе реконструкции пришедших в упадок городских кварталов мэрия Южного Бостона в очередной раз подтвердила верность традиционным ценностям, запретив «французские» остекленные двери в кафе и плоские крыши в кондоминиумах, расположенных на берегу.

* * *

Деление на «своих» и «чужих», лежавшее в основе жизни в Саути, было даже глубже, чем чисто ирландские корни. Еще до того как первая значительная волна ирландских иммигрантов буквально затопила полуостров после Гражданской войны, в 1847 году в мэрию поступила гневная петиция в адрес «центрального» правительства, полная жалоб на условия жизни. Это произошло за два десятка лет до того, как переселенцы, массово бежавшие от Великого голода, ударившего по Ирландии в 1845–1850 годах, который возник в результате повсеместного заражения картофельных посевов, высадились на побережье Бостона, направляясь к зеленым лугам холмистой местности (на тот момент она называлась Дорчестер Хайтс). Страшное бедствие сократило население Ирландии на треть, миллион человек умерли от голода и еще два миллиона вынуждены были покинуть страну, спасая свои жизни. Многие из них направились в Бостон – ближайший портовый город, заполонив в итоге зловонные прибрежные территории Норт-Энда. К 1870-м годам большинству из них удалось наконец покинуть эти трущобы, где трое из десяти детей умирали, не дожив до своего первого дня рождения.

Новоприбывшие ирландские католики немедленно приступили к составлению списка претензий по поводу устройства жизни в Саути. Привычный для них патриархальный уклад стал своего рода Священным Писанием – переселенцы объединялись вокруг церкви и семьи, образуя мощную и негативно настроенную по отношению к тем, кто этим ценностям противился, общину. За десятилетия, прошедшие с тех пор, ничто так не будоражило южан, как предполагаемая угроза со стороны чужака, желающего изменить устоявшийся порядок вещей. К примеру, суровые представления ирландских католиков предписывали считать смешанным брак не только между католиком и протестанткой, но также и между ирландцем и итальянкой.

К тому моменту, как в Бостоне поселились измученные голодом и лишениями иммигранты, он уже около двухсот лет был весьма развитым городом. Однако южные его районы полностью ирландскими стали лишь после Гражданской войны, когда благодаря новым видам деятельности и новым предприятиям появились дополнительные рабочие места. Население полуострова увеличилось на треть, достигнув своего современного уровня – около тридцати тысяч человек. Основная масса ирландских рабочих селилась в Лоуэр-Энде, трудоустраиваясь на верфи и на железную дорогу, что полностью соответствовало духу того времени. Вскоре свои двери распахнули местные банки и католические церкви, в том числе и церковь Святой Моники, куда по воскресеньям ходили Билли – младший брат Уайти Балджера – и его верный друг Джон Коннолли.

В конце XIX века большинство мужчин района работало на Атлантик-авеню, разгружая суда. Женщины по вечерам направлялись по Бродвейскому мосту в деловые кварталы города, где мыли полы и убирали мусор, а около полуночи по тому же мосту возвращались домой. К концу века ирландское католическое поселение было устроено следующим образом: жители селились в соответствии с тем, из какого графства они происходили. Эмигранты из Голуэя жили на улицах Эй и Би, люди из Корка – на улице Ди и так далее. Клановостью был пропитан сам соленый воздух в Саути. Вот почему Джон Коннолли из ФБР смог быстро установить доверительные отношения с таким закоренелым преступником, как Уайти Балджер: определенные вещи имели одинаковое значение для них обоих.

Помимо общих этнических корней, ритм повседневной жизни задавала католическая церковь. Все крутилось вокруг нее: крещение, первое причастие, конфирмация, венчание, соборование и поминальные обряды. По воскресеньям родители отправлялись на мессу рано утром, а их дети шли на мессу к половине десятого. Церковь естественным образом переплеталась с политической жизнью общества, а одним из первых шагов к государственной службе иногда была такая «заметная» работа, как хождение по церкви с блюдом для пожертвований.

Как и сама Ирландия, Саути был замечательным местом, но лишь до тех пор, пока у его жителя была работа. Великая депрессия прокатилась как разрушительный смерч даже по таким незыблемым «бастионам» Южного Бостона, как семья и церковь. Тщательно отстроенная жизнь, благоприятная для всех членов семьи, мгновенно рушилась, как только глава семейства терял работу. Беспощадная безработица, коснувшаяся тридцати процентов всего населения, навсегда перевернула целостную картину мира обитателей Саути, основанную на том, что будущее может быть обеспечено упорным трудом и трезвостью. Она совершенно изменила настроение этого приятного местечка, овеваемого морскими ветрами, и прежний энтузиазм уступил дорогу отчаянию. Такое наблюдалось не только в Южном Бостоне: экономика всего города замерла, и до конца 1940-х годов, ставших временем становления братьев Балджеров и Джона Коннолли, город обратился в безнадежное болото, обреченное на безденежье. Его деловые центры были немногочисленными и нагоняющими тоску, а перспективы выглядели весьма туманно. Доходы упали, налоги выросли, бизнес замер. Правящая олигархия местных «Браминов»[33 - «Бостонские брамины» (англ. Boston Brahmins) – специфическая социальная прослойка Бостона, восходящая к первым колонистам Новой Англии, для которой характерен замкнутый, квазиаристократический образ жизни. Внешними атрибутами принято считать новоанглийский (бостонский) акцент и диплом об окончании Гарвардского университета. Аналогичными прослойками являются «Первые семьи Виргинии» (First Families of Virginia) и «Семьи колонизаторов Мэриленда» (Colonial families of Maryland).Шутливый термин был предложен в 1861 году Оливером Холмсом-старшим (в одном из его романов) по аналогии с высшей индийской варной, дабы подчеркнуть влиятельность бостонских протестантских семейств. – Примеч. ред.] утратила свой пыл, и город потерял былую волю к жизни. Место предприимчивых, динамичных янки девятнадцатого столетия заняли банкиры предместий, безразличные к бедным кварталам: поколение осторожных состригателей купонов, открывавших страховые фонды вместо создания новых предприятий. Одновременно с этим и полные надежд переселенцы превратились в унылых бюрократов. Ко времени городской реновации 1960-х годов мало что изменилось.

Как раз в это тяжелое время, в 1938 году, Джеймс и Джин Балджеры, озабоченные поисками третьей спальни для своей увеличивающейся семьи, переехали в первый социальный квартал Бостона. Уайти было девять лет, Билли – четыре. Наконец-то Балджерам удалось расселить своих детей в разных комнатах: трое мальчиков заняли одну спальню, а три девочки – другую. Хоть Олд-Харбор и был сплошной игровой площадкой для детей, их родителям нужно было практически не иметь ни гроша, чтобы получить право поселиться там. Балджеры полностью соответствовали этому критерию. Еще будучи молодым человеком, Джеймс Джозеф Балджер потерял руку: ее зажало между двумя железнодорожными вагонами. С тех пор он работал только от случая к случаю клерком на военной верфи в Чарльзтауне, временно замещая других сотрудников по вечерам и праздникам; постоянной же работы у него больше никогда не было.

Невысокого роста, в очках, с зачесанными назад белокурыми волосами, Джеймс Балджер прогуливался по пляжам и паркам Южного Бостона, покуривая сигару; пустой рукав пальто свисал с плеча его ампутированной руки. Его полная тягот жизнь началась в доходных домах Норт-Энда как раз в то время, когда ирландское сообщество эпохи «голодного переселения» уступало место другой волне эмиграции, на этот раз из Южной Италии. Это были 1880-е годы. Джеймс всегда живо интересовался происходящими вокруг событиями; один из друзей детства Билли вспоминал, как однажды столкнулся с ним на прогулке и был застигнут врасплох длинной дискуссией о «политике, философии и тому подобных вещах». Впрочем, отец предпочитал одиноко сидеть дома бо?льшую часть времени, особенно когда по радио шли репортажи о матчах «Ред Сокс». Разительный контраст ему составляла его жена: общительную Джин можно было застать болтающей с соседками на заднем крыльце, выходившем на Логан-вэй, даже после тяжелого рабочего дня. Многие соседи вспоминали Джин Балджер как улыбчивую, но проницательную женщину, которую было легко полюбить, но трудно одурачить. Считалось, что Билли похож на нее – дружелюбный и общительный, частенько спешащий в библиотеку с целым портфелем книг или в церковь на свадьбу или похороны, со своим подрясником министранта[34 - Министрант – юноша-мирянин, который помогает священнику во время служения. – Примеч. ред.], переброшенным через плечо.

Но Билли также разделял и склонность отца к уединению. В немногочисленных интервью о своей семье Балджер с грустью рассказывал об отце, его стоической манере поведения и тяжелой доле; жалел, что они так мало разговаривали, и добавлял, что совместных моментов могло быть гораздо больше. Он вспоминал, что в тот день, когда он отправился в армию, в самом конце войны в Корее, его родители были охвачены тревогой, потому что два года назад в бою убили их зятя. Джеймс и Джин проводили сына на ближайшую станцию, где он сел в поезд на Форт Дикс, Нью-Джерси. Отец, тогда уже почти семидесятилетний, вошел вместе с ним в вагон и проследовал до его места. «Я подумал: что за дела? Ну, как молодежь обычно думает. А мой отец взял меня за руку (что тоже было очень необычно для него) и произнес: “Храни тебя Бог, Билл”. И я запомнил эти слова, потому что фраза была гораздо длиннее, чем обычно говорил мой отец».

* * *

Билли Балджер устроился на государственную службу, когда учился на последнем курсе юридического факультета Бостонского университета, и женился на подружке своего детства Мэри Фоули. Просто ему нужна была работа. Джон Коннолли был в то время одним из его коллег по работе. Изначально Балджер собирался отработать несколько сроков в Палате представителей местного Сената, а затем начать частную практику адвоката по уголовному праву. Но в результате он остался на государственной службе, имея небольшую юридическую практику и растущую семью. В 1960-е у Балджеров родились друг за другом девять детей. Билли переместился в Сенат в 1970-м, и ему предстояло быть его президентом дольше, чем кому бы то ни было за всю историю Массачусетса.

Активно продвигаясь по служебной лестнице законодательной власти штата, Билли, со своим волевым подбородком и консервативными привычками, сделался живым воплощением Южного Бостона. Он стал провокационным политиком, известным по всей стране, который находил особое удовольствие в задирании либералов из богатых районов, полагавших, что автобусная развозка была отличной идеей для его района, но не для их собственного. У него была страсть к возобновлению старых проигранных битв, не менее знаковых, чем федеральный референдум, навязанный им в общем-то безразличному электорату в 1980-е, чтобы исправить какую-то старинную ошибку в американской Конституции, вдруг им обнаруженную. Поправка от 1855 года вводила запрет на финансовую помощь приходским школам, и хотя Балджер признавал, что она не нанесла особого ущерба, он добивался ее отмены хотя бы из-за изначальной антикатолической направленности. То, что поправка была дважды отклонена подавляющим большинством голосовавших, не имело значения. Важна была только борьба сама по себе.

Подобные шаги и превратили его в ведущего политика своего времени, парадоксальную фигуру, в которой образованность смешивалась с жестокостью улиц. Он был одновременно мелким деспотом – и искусным переговорщиком; располагающим к себе человеком, любившим публику, – и раздражающим многих оратором, имевшим свою темную сторону и принимавшим любые обиды на свой счет. Его «плохая» сторона всегда оставалась его слабым местом.

Хотя Билли Балджер был хорошо известен своим схоластическим и благородным стилем, он мог с такой же легкостью продемонстрировать и другую свою сторону. В 1974 году, когда протестующие против автобусной развозки были арестованы рядом с районной школой, Балджер появился на месте конфликта и обвинил полицию в избыточности принимаемых мер. Он стоял лицом к лицу с полицейским комиссаром города, Робертом Диграциа, тыча в него пальцем и сравнивая его полицейских с гестаповцами, потом повернулся и, рассерженный, пошел прочь. Диграциа сердито крикнул ему вслед о политиках, «не имевших яиц», чтобы провести десегрегацию раньше, когда все было по-другому. Балджер развернулся, подошел вплотную к намного превосходящему его по росту Диграциа и прошептал ему в лицо нехорошим, опасным голосом: «Язык в задницу себе засунь, понял?»

Когда развозка поставила Саути на уши, начал действовать даже Уайти Балджер, причем в несвойственной ему роли миротворца. Он работал «за кулисами», пытаясь принести спокойствие на улицы и обращаясь к своим «партнерам». Его увещевания едва ли можно было считать актом гражданского альтруизма. По правде сказать, повышенная вероятность постоянного присутствия полиции в Южном Бостоне попросту вредила его бизнесу. Так что Уайти обратился к своим «партнерам» с призывом не усугублять трения, кипевшие в школах.

Несмотря на все непостоянство и непредсказуемость 1970-х, Билли быстро добился президентства в Сенате и управлял им железной рукой до конца десятилетия. Но ему пришлось серьезно бороться с имиджем, бравшим истоки в обычаях Саути – как в хороших, так и в плохих проявлениях. Это привело к тому, что в городе он прослыл героем, а в лагере либерал-демократов его осыпали проклятиями. Особенно ярко двойственность Балджера проявилась в конце 1980-х, когда он боролся против реформаторского движения, добивавшегося большей демократизации Сената и дебатов. Коллега попытался убедить его, что он сможет стать настоящим героем, если хотя бы чуть-чуть ослабит обычную свою жесткость. Но Балджер лишь покачал головой: «Нет, это не для меня. Я навсегда останусь прямолинейным реднеком[35 - Реднеки – жаргонное название белых фермеров, которые жили в сельских глубинках, преимущественно на юге США. – Примеч. пер.] из Южного Бостона».

* * *

Как мальчишка, который рос в том же квартале, Коннолли знал обоих братьев Балджеров. Он подружился с Билли, покоренный душевной зрелостью и юмором, которые делали того настолько же отличным от других, насколько печально знаменитым был Уайти. Билли был тем, за кем Коннолли бегал по дороге домой с мессы в церкви Святой Моники и кто приобщил его к литературе, хотя в районе, где все мальчишки были помешаны на спорте, книги не пользовались особой популярностью.

Коннолли, конечно, познакомился и с Уайти, исчадием Олд-Харбор, наводившим страх на всю округу своими уличными драками и безобразным поведением. Без преувеличения, Уайти Балджера знал каждый, даже такая мелюзга, как восьмилетние мальчишки, ровесники Коннолли. Однажды Джон оказался на игре в мяч, неожиданно переросшей в ссору. Старший мальчик решил, что Коннолли слишком долго возится, пытаясь овладеть мячиком, и запустил ему другим мячом между лопатками. Спину обожгла боль, Джон инстинктивно схватил мяч и швырнул его обидчику прямо в нос. Старший мальчишка был, конечно, сильнее Коннолли, и тому ощутимо досталось. Но вдруг откуда-то с края поля прибежал Уайти, и драка тут же перестала быть такой односторонней. С разбитым лицом, Коннолли вскочил на ноги, бесконечно благодарный Балджеру. В каком-то смысле Джон навсегда останется мальчишкой из бедного района, использующим любую возможность быть принятым в суровом мире и раз за разом поддающимся мужественному обаянию Уайти Балджера.

* * *

Когда Джон Коннолли был еще маленьким мальчиком с улицы О’Каллаган Вэй, Уайти Балджер уже воровал товары из грузовиков в районах Бостона, где проживали этнические меньшинства. Ему было тринадцать, когда его впервые обвинили в воровстве; он быстро «вырос» до вооруженных нападений и нанесения телесных повреждений, а затем и грабежей, по пути каким-то образом умудряясь избегать исправительных учреждений. Тем не менее, несмотря на юный возраст, он частенько подвергался преследованию бостонской полиции – и возвращался домой с расквашенным носом и избитым гораздо сильнее, чем в момент ареста. Его родители беспокоились, что избиения сделают только хуже; и в самом деле, упрямый подросток, закалившийся в этих столкновениях в полицейском участке, теперь слонялся по району и дразнил младших мальчишек, предлагая им ударить его в живот и «пробить» его рельефный пресс с «кубиками», напоминавший стиральную доску. За несколько быстро промелькнувших лет он превратился в опасного уголовника с ореолом Джимми Кэгни[36 - Джимми Кэгни (Jimmy Cagney, 1899–1986) – американский актер и танцор, сыгравший главную роль в фильме «Враг народа» («Public Enemy», 1931). – Примеч. пер.], известного своими жестокими драками и безумными автомобильными погонями. Полицейские отчеты того периода являют абсолютно безразличного к учебе парнишку – полную противоположность брату Билли. Уайти так и не Окончил школу, зато у него была своя машина, даже когда его приятели еще ездили на автобусе.

Один из сверстников Балджера, также выросший в Саути перед тем, как уйти морским пехотинцем в армию, а потом поступить на службу в правоохранительные органы, по выходным играл в футбол без защитной амуниции[37 - Имеется в виду американский футбол, требующий защитной амуниции, в том числе шлема. – Примеч. пер.] и вспоминал Балджера как довольно среднего спортсмена, но яростного соперника. «Он не был хулиганом-задирой, но все время искал приключений. Можно было не сомневаться в том, что с обычного нечаянного тычка непременно начнется потасовка. Было что-то притягательное в том, как он держал себя. По крайней мере, всегда было ощущение, что он останется верен своим друзьям – тогда так было принято. Друзья в те времена были сродни соплеменникам, и связь с местной бандой имела огромное значение для городских мальчишек из бедных семей».

Балджер проводил большую часть времени с группировкой «Трилистники», одной из преемниц знаменитой банды Гастин[38 - Гастин (англ. Gustin gang) – одна из первых ирландско-американских банд, возникших в эпоху сухого закона и доминировавших в преступном мире Бостона в 1920-х годах. Свое название банда получила от улицы в Саути, которая находилась недалеко от Олд Колони-авеню. – Примеч. ред.]. У Гастин были все шансы стать доминирующей криминальной организацией в Бостоне во времена сухого закона, но в 1931 году ее лидеры зашли слишком далеко, захватив контроль над нелегальной продажей алкоголя по всему побережью. Двое бойцов из Саути были убиты, когда отправились в итальянский район Норт-Энд предъявить свои условия мафии: их буквально изрешетили пулями из дверей офиса местной компании, занимавшейся морскими перевозками. Полиция до сих пор считает, что судьба банды Гастин стала точкой невозврата в криминальной истории Бостона. В последующие годы чахлая бостонская мафия будет выживать лишь в итальянских районах, а более агрессивные ирландские группировки переместятся в Южный Бостон, лишь усилив разрозненность преступного мира, где главным критерием общности станет этническая принадлежность. Иногда ради большей прибыли оба направления могли и объединиться. Но Бостон, наряду с Филадельфией и Нью-Йорком, останется одним из городов, где устоявшимся ирландским бандам удастся сосуществовать с итальянской мафией, избавившись при этом от ее постоянных вымогательств.

Противостояние банды Гастин с мафией позволило Уайти Балджеру свободно вращаться в криминальных кругах Южного Бостона, пойдя «на повышение» – от воровства из грузовых машин к ограблениям банков, чтобы в возрасте двадцати семи лет уже испытать на своей шкуре прелести строгого режима в самых суровых федеральных тюрьмах. Досье у него достаточно нелицеприятное: заключенный, который постоянно участвовал в драках и раз за разом отсиживал долгие сроки в одиночной камере. Уайти рассматривали как постоянную угрозу безопасности, поэтому однажды он даже провел три месяца в карцере в Атланте, а затем был отправлен в Алькатрас, тюрьму особого режима, – его обвинили в подготовке побега. Балджер продолжил отсиживать в «одиночке», где за отказ от работы в конце концов был переведен на восток, в Ливенворт, штат Канзас, а потом еще раз (уже перед самым возвращением в Бостон) – в Льюисбург, Пенсильвания. Балджер попал в тюрьму в 1956 году, когда Эйзенхауэр еще не закончил свой первый срок на посту президента, а вышел в 1965-м, когда Линдон Джонсон развязал войну во Вьетнаме. Его отец, проживший достаточно долго, чтобы увидеть победившего на выборах Билли, скончался перед самым освобождением Уайти.

Балджер вышел из тюрьмы матерым уголовником, вернулся в дом своей матери в социальном квартале[39 - Квартал, где находится социальное жилье, предоставляемое государством малоимущим семьям. – Примеч. ред.]. Какое-то время он работал охранником в судебном здании округа Саффолк (эту работенку подкинул ему Билли). Работа отражала всю политику Саути, основанную на давней бостонской системе, где вышестоящие укрепляли свои «феоды» путем контроля за государственной службой, набирая на нее своих людей. В старое время эта система была надежным средством выживания для неквалифицированных иммигрантов из многодетных семей, но в 1960-х могла обеспечить бывшему уголовнику только работу охранника. После нескольких лет вынужденного бездействия на условно-досрочном освобождении Уайти вновь погрузился в пучину преступного мира, быстро превратившись в опасного, вселяющего ужас головореза. Хозяева баров в Саути, из которых он принялся выколачивать игорные и ипотечные долги, отныне редко опаздывали с платежами.

Дисциплинированный молчаливый Балджер явно превосходил всех в том беспощадном мире, куда с радостью вернулся. Во-первых, он был начитан: десять лет за решеткой он провел с пользой, изучая историю Второй мировой войны. Особенно ему нравилось разбирать случаи, приведшие к капитуляции генералов. Накапливая подобные знания, он интуитивно рассчитывал применить опыт похожих ситуаций в собственной жизни, выжав из них максимум выгоды. В этот раз он предполагал стать изворотливым «выживальщиком», чередующим терпение с избирательной жестокостью. Он больше не будет провоцировать полицию громкими историями – теперь он станет человеком, который хорошо усвоил правила жизни в тюрьме, и при проведении обычных рутинных досмотров будет заверять полицейских, что они все классные парни, а он – просто «хороший плохой парень».

Через пару лет после освобождения из тюрьмы, в 1965 году, Уайти Балджер провернул большинство своих темных дел вместе с Дональдом Киллином, на тот момент ведущим букмекером Южного Бостона. Но прошло еще несколько лет, и у Балджера появились сомнения относительно предрасположенности Киллина к управлению. Разборки с другими бандами шли беспрерывно, одна за другой. Более того, Уайти начинал опасаться, что их с Киллином попросту могут пришить их главные конкуренты в Южном Бостоне – банда Маллен под руководством Пола Макгонагла и Патрика Нея. Один из ближайших «партнеров» Балджера был застрелен у дверей собственного дома в бостонском районе Сэйвин-хилл. Киллина и Балджера, по всей вероятности, ждала такая же судьба – это было лишь вопросом времени.

В мае 1972-го Уайти стоял перед важным выбором: оставаться с Киллином, на которого велась охота, или же вероломно предпочесть лояльности выживание. Он выбрал второе – и несмотря на то, что был телохранителем Киллина, вошел-таки в тайный сговор со своими врагами. Впрочем, это было не единственным трудным решением для Балджера в тот период. Чтобы выжить, ему предстояло определиться, с кем работать дальше в этом крайне нестабильном и разобщенном преступном мире Бостона: подчиниться итальянской мафии, которая вызывала у него отвращение, или заключить сделку с бандой Уинтер-Хилл, которой он совсем не доверял.

Балджер оказался в безвыходной ситуации. С одной стороны – упрямый Дональд Киллин, который пытался им командовать, а с другой – банда Маллен, жаждавшая мести. О мирном договоре банды с братьями Киллинами не могло быть и речи: брат Поли Макгонагл был убит, Бадди Роуч парализован на всю жизнь, а у Микки Дуайера был откушен нос.

Окончательно устав балансировать, Балджер выбрал наименьшее из зол и отправился на поклон в Уинтер-Хилл. Весной 1972 года он заключил секретную сделку с Малленами при посредничестве босса Уинтер-Хилл, Хоуи Винтера. Условия были следующими: Балджер поможет ликвидировать Дональда Киллина, а Винтер гарантирует прекращение криминальных разборок в Саути и утвердит Балджера в качестве нового босса в своем районе. Главная выгода Балджера заключалась в том, что он получал контроль за прибыльным игорным и ростовщическим бизнесом, Маллены же зарабатывали себе на хлеб в основном грабежами.

Тайная встреча в ресторане Чандлера в Саут-Энд растянулась на несколько часов и закончилась только ранним утром. Балджер оказался лицом к лицу с четверкой Малленов; Винтер, сидевший во главе стола, в конце концов пришел к выводу, что конфликт достиг уже такого уровня, на котором крутятся очень серьезные деньги. Уайти пришлось поделиться с грабителями грузовиков стабильным доходом, который обеспечивали невезучие любители азартных игр из Саути.

Вскоре после этой встречи Киллин был вызван прямо с вечеринки по случаю дня рождения его четырехлетнего сына. Поворачивая ключ зажигания в машине, он увидел стрелка, который бежал к нему из близлежащего лесопарка. Пока Киллин пытался нащупать пистолет под водительским сиденьем, стрелок открыл дверцу автомобиля и прижал дуло автомата к его голове. Выпустив в жертву очередь из пятнадцати патронов, убийца бросился к шоссе, запрыгнул в ожидавший его автомобиль и скрылся из виду. Виновника так и не нашли, но в Саути ходили слухи, что это дело рук Балджера. Окончательная точка была поставлена несколько недель спустя, когда Кеннет, младший из братьев Киллинов, на утренней пробежке наткнулся на машину, где сидели четверо. «Кенни!» – окликнули его. Он обернулся и увидел в окне автомобиля Балджера, и тут же к подбородку Кеннета приставили пистолет. «Все кончено, – сказали последнему из братьев-букмекеров, оставшемуся в живых. – Ты больше не в бизнесе. Это последнее предупреждение».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70730401&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

От англ. white – белый. – Примеч. пер.

Трилистник – символ Ирландии. – Примеч. пер.

Тед Вильямс (1918–2002) – легендарный бейсболист, всю свою карьеру выступавший за бостонский клуб «Бостон Ред Сокс». – Примеч. пер.

Boston Globe – ежедневная газета, крупнейшая в Бостоне. – Примеч. пер.

Southie – от South (юг, южный). – Примеч. пер.

Выражение charmed life означает пребывание под охраной высших сил, неуязвимость, заговоренность от стрел, меча и т. п. Восходит к пьесе Шекспира «Макбет». – Примеч. пер.

Алькатрас – знаменитая тюрьма строгого режима для бандитов и серийных убийц. Находилась на острове неподалеку от Сан-Франциско. Одним из самых известных заключенных Алькатраса был Аль-Капоне, «крестный отец» американской мафии. Закрыта в 1963 году. – Примеч. пер.

Гарри Гудини (англ. Harry Houdini, настоящее имя Эрик Вайс, 1874–1926) – американский иллюзионист, филантроп и актер. Прославился разоблачением шарлатанов и сложными трюками с побегами и освобождениями. – Примеч. ред.

Закон о свободе информации (Freedom of Information Act) – федеральный закон, допускающий полное или частичное обнародование информации и документов правительства США. Вступил в силу в 1967 году. – Примеч. пер.

Известная максима, часто приписываемая римскому сенату античных времен; однако, по утверждению различных исследователей, авторство Макиавелли, Людовика XI и даже Екатерины Медичи тоже вполне возможно. – Примеч. пер.

Дым и зеркала – классическая техника в магических иллюзиях, которая заставляет существо парить в пустом пространстве. Была задокументирована еще в 1770 году. Фраза «дым и зеркала» вошла в обиход в английском языке для обозначения любого утверждения, которое при внимательном рассмотрении оказывается иллюзией. – Примеч. ред.