– Тебе все еще кажется, что тебя застигли врасплох?
Отец, хихикая, прикрыл рот рукой.
– Пожалуй, самое неприятное – лежать на смертном одре с открытым ртом.
Он поперхнулся чаем.
Она сказала:
– Сегодня, папа, ты будешь спать в комнате Бруно.
Отец бросил:
– Я все равно завтра уезжаю.
Вечером молодая женщина сидела в большой комнате и печатала на машинке; отец устроился поодаль с бутылкой вина и смотрел, как она работает. Потом подошел ближе; она подняла глаза, хотя он не помешал. Он нагнулся к ней.
– Я вижу, что у тебя на кофте оторвалась пуговица.
Она сняла кофту и протянула ему.
И пока она печатала, он пришил ей пуговицу иголкой и ниткой из гостиничного пакетика. И опять стал смотреть на нее. Она заметила, подняла на него вопросительный взгляд. Он извинился, сказал:
– Ты стала такая красивая, Марианна!
Она улыбнулась.
Кончив работу, она еще какое-то время правила рукопись. Отцу никак не удавалось открыть новую бутылку вина. Она помогла. Он пошел на кухню, чтобы принести рюмку и для нее. Она крикнула вдогонку, где стоят рюмки, в ответ из кухни донеслось только громыханье посуды, потом все стихло, тогда она пошла за ним, чтобы помочь.
В комнате они сидели друг против друга, потягивали вино. Отец стал молча жестикулировать. Она сказала:
– Так говори же. Ты ведь затем и приехал. Или нет?
Отец, продолжая жестикулировать, отрицательно мотнул головой.
– Может, лучше прогуляемся?
Он ткнул пальцем в одну сторону, в другую и начал рассказывать:
– Ты, когда была ребенком, не хотела гулять со мной. Стоило мне сказать «прогулка», и ты уже хмурилась. Но на «вечернюю прогулку» немедленно соглашалась.
Поздно вечером они шли по подъездной дороге мимо гаражей, где нет-нет да и щелкали капоты радиаторов, по направлению к телефонной будке. Остановившись перед будкой, отец сказал:
– Мне нужно позвонить.
Она:
– Но ты ведь можешь это сделать дома.
Отец коротко ответил:
– Моя сожительница ждет! – и вошел в будку.
Плохо различимый за рифленым стеклом, он набирал номер, делая много лишних движений.
А потом они пошли вверх по холму, мимо тихого, сонного поселка, откуда до них только раз донесся шум: в уборной спускали воду.
Она:
– Что же сказала твоя сожительница?
Отец:
– Хотела знать, принял ли я капсулы.
Она:
– Это все та же, что и в прошлом году?
Отец неопределенно махнул рукой:
– Теперешняя живет в другом городе.
Они шагали по верхней окраине поселка, где уже начинался лес. Шел мелкий снег, снежинки, падая, шуршали сухими дубовыми листьями и скапливались на замерзших лужицах собачьей мочи.
Они остановились, посмотрели на огни в долине. В одном из домов-коробочек где-то внизу заиграли на рояле «Элизе».
Она спросила:
– Ты доволен, папа?
Отец отрицательно покачал головой и сказал, словно этого жеста как ответа было недостаточно:
– Нет.
Она:
– А ты представляешь себе, как можно было бы прожить жизнь?
Отец:
– Ах, оставь эти разговоры.
Они пошли дальше вдоль опушки леса; время от времени молодая женщина поднимала голову, и на ее лицо падали снежинки. Она смотрела куда-то в глубину леса, где все застыло в неподвижности – так легко падал снег. Далеко за редкими деревьями поблескивал водоем, куда стекала тонкая струйка воды, разбиваясь с легким звоном о дно.
Она спросила:
– Ты все еще пишешь?
Отец рассмеялся.
– Ты хочешь спросить, буду ли я писать до конца своих дней, не правда ли? – Он повернулся к ней: – Мне кажется, я когда-то избрал неверное направление в жизни, но я не виню в том ни войну, ни другие внешние обстоятельства. И мое писание представляется мне иной раз пустой отговоркой, – он хихикнул, – а иной раз и нет. Я так одинок, что вечером, перед тем как заснуть, мне часто не о ком даже подумать – просто оттого, что целый день я ни с кем не общался. Как писать, если тебе не о ком думать? А с той женщиной я, к примеру, встречаюсь главным образом затем, чтобы, когда умру, меня вовремя нашли и труп мой не валялся бы слишком долго в забросе. – Он хихикнул.
Она:
– Перестань дразнить меня.
Отец как-то неопределенно повел рукой и показал наверх, на лес:
– А гору за ним совсем не видно.
Она:
– А бывает, что ты плачешь?
Отец:
– Однажды было, да, год назад, когда я как-то вечером сидел дома. А потом мне захотелось пойти развлечься!
Она:
– А время тянется для тебя так же мучительно долго, как и в юности?
Отец:
– О, значительно дольше. Каждый день я как бы застреваю во времени. Вот, к примеру, сейчас: уже давно стемнело, а мне все еще кажется, что вечер только начинается.
Он крутанул руками вокруг головы. Она повторила за ним его движение и спросила, что это значит.
Отец:
– Я обернул голову теплым платком, представив себе долгую ночь впереди. – Он уже не хихикал, а громко смеялся. – И ты так же кончишь, Марианна. Кстати, сказав тебе это, я выполнил свою миссию.
Они посмеялись, и она заметила:
– Что-то похолодало. Верно?
Они спустились с холма с другой стороны поселка. Отец вдруг остановился и поднял вверх палец. Она обернулась на ходу:
– Да не останавливайся же, папа, если что-то хочешь сказать. Мне это еще в детстве действовало на нервы.
На следующий день они ходили по отделу женской одежды большого универмага в близлежащем торговом центре. Продавщица, обращаясь к иностранке, которая вышла из кабинки в зеленом костюме и теперь стояла в нерешительности, сказала:
– Он вам очень к лицу.
Отец подошел и возразил:
– Но это же неправда. Костюм премерзкий. Он ей вообще не идет.
Марианна быстро шагнула к ним и потянула отца дальше.
Они поднялись на эскалаторе; сходя с него, отец споткнулся. Идя дальше, отец взглянул на нее и сказал:
– Мне хочется обязательно с тобой сфотографироваться. Здесь есть автоматы?
Когда они подошли к фотоавтомату, служащий как раз менял в нем проявитель. Отец нагнулся к фотографиям-образцам, прикрепленным к стенке аппарата: на четырех фотографиях, одна под другой, был изображен молодой человек, верхняя губа его приподнялась в улыбке; на одной фотографии была еще девушка. Отец внимательно присматривался к служащему – тот запер аппарат и выпрямился, и тогда отец словно бы с изумлением показал на фотографии:
– Да ведь это вы! Не правда ли?
Служащий стоял рядом со своими фотографиями; он выглядел теперь значительно старше, был почти лысый и улыбался иначе. Он кивнул. Отец спросил про девушку, но служащий лишь махнул рукой, будто что-то отбросил прочь, и удалился.
Сфотографировавшись, они в ожидании снимков ходили поблизости; отец останавливался у многих вещей. Когда они вернулись, автомат как раз выдал фотографии. Молодая женщина взяла их, но на фотографиях было лицо совершенно незнакомого человека.
Она оглянулась: перед ней стоял оригинал.
– Ваши фото уже давно готовы. Я позволил себе их посмотреть. Извините.
Они обменялись фотографиями. Отец долго разглядывал незнакомца и наконец сказал:
– Вы же актер, не правда ли?
Тот молча кивнул и отвел глаза:
– Но сейчас я безработный.
Отец:
– Вы всегда стесняетесь слов, которые должны произнести. От этого усиливается чувство неловкости.
Актер рассмеялся и опять отвел глаза.
Отец:
– Вы и в частной жизни так малодушны?
Актер сперва засмеялся и отвел было глаза, но тут же посмотрел на отца.
Отец:
– Ваша ошибка в том, полагаю, что вы всегда удерживаете в себе что-то о себе. Для актера вы недостаточно нахальны. Вы хотите походить на героев из американских фильмов, но никогда не станете подвергать себя риску. Поэтому получается, что вы только рисуетесь.
Актер поглядел на молодую женщину, но она не вмешалась в беседу.
