Пол Фил "Стэл"

– У меня неделю на аппаратуре лежит француз. Совершенно одинокий человек, который уже не сможет жить.  У меня есть договор о том, что он не имеет никаких претензий ко мне в случае летального исхода. Звучит дико, но я защищен этим доком. Сегодня я его отключу. Будет непросто. Все же мусора не такие идиоты и быстро установят нашу с тобой связь. И если ты действительно замочил подонка, то я отключаю тело. Но кто будет там разбирать? Поэтому я ссу, Полифончик, – тихо говорил Троф.

– Я тебя понимаю, – ответил я шепотом. – Ну, а в чем идея-то?

– Перекинем тебе его фейс, если моя акция проканает. Перед богом все чисто. Человек-то мертв. Думай и соглашайся. У тебя есть несколько часов, пока я буду оформлять его. Сидеть будешь в кладовке. Смотри не чихни. Банал, а всех на хрен пересадят, – заключил Троф, заворачивая  в темный дворик.

Глава III

– Троф, я согласен, но на другое, – шепнул я.

– Да иди ты. Ах, ну ты же у нас англичанин! Я и забыл! – повернулся ко мне Трофим.

– Троф, смотри на дорогу, плиз. Троф, сам посуди, на фига мне его мордеус, если доков под него не будет? Проще тогда уж на моем родном сделать простенький оперэйшн.

– Но его легенда. Все равно есть какие-то родичи. Не дай бог всплывет лажа. Похоронят всех, – осторожничал Трофим.

– Да брось! К тому времени когда всплывет хотя бы какая-то минимальная лажа, про тебя забудут, что ты и есть такой, – успокаивал я.

Решено было не лишать документы их владельца, но, увы, этим владельцем теперь становился я.

– Главное, пока никуда не суйся. Надо узнать где он был и где оставлял глаз, если оставлял, конечно. Только после этого можно двигаться. И не забывай: у него глаза были карие, а твои глаза – голубые хамелеоны. Как тебе его апартаменты? – спросил Трофим.

– Да обыкновенно все! Мне сейчас не до оценок уровня комфорта его жилья, Троф, пойми! Я до сих пор пугаюсь себя в зеркале. Ужасное состояние!

– Следи за работой сердца! При малейших отклонениях звони мне. Будут новости, я тебя найду. Все. Пока!

– Пока!

Теперь приходилось привыкать к имени «Мишель» и фамилии «Дело». Состояние было ужасное. В желудке возникало перманентное жжение. Справа в черепе постреливало мелкими многочисленными щипками. Слева, в районе подмышки, открылась чудовищная стенокардия. Начало подсваживать кисть левой руки. Правое веко задергалось и теперь дергалось постоянно. Тик. Какое смешное слово.

Я с трудом передвигался. В теле возникла ужасная тяжесть. Стоило мне ускорить шаг, и голова начинала кружиться. Лишь только я останавливался, меня бросало в липкий омерзительный пот. Стараясь избежать этого кошмара, я зачастил в прохладный душ и (как оказалось позже) добровольно простудился. Кашляя, подкашливая и издавая другие звуки, которые были далеки от того, чтобы бы стать составляющей представительского стиля, я плелся вдоль шкафов Мишеля и проклинал Грегори за его идиотизм, который привел к трагедии. И теперь одного убил – я, лицо отключенного другого ношу – я! Все – я! И не дождешься, чтоб кто-то пожалел…

Я замирал прислушиваясь к работе сердца и говорил себе: «Ну, вот и все! Это конец!»

Но, увы,  тело продолжало жить, и мне приходилось обслуживать свое тело с чужим лицом работой своего собственного мозга.

Так тянулись часы, дни, и я уже не был рад, что затеял это. Троф не звонил и не приглашал. Я перечитывал корреспонденцию Дело. Одно письмо выпало из журналов. Оно пришло уже месяц назад. Мищель очевидно не заметил его, а потом ему уже и не до него было. Оказалось – нужно идти в банк. Они хотели, чтобы Мишель, то есть теперь – я, подтвердил там какую-то хрень. Из письма я понял, что речь идет о сотнях тысяч евро, и это обстоятельство, пусть ненадолго, но вызвало у меня вкус к жизни.

«Пойду, и если попадусь, то пошло всё к черту! Почему я должен сидеть в этом осточертевшем флэте? Для чего я выжил? Чтобы сидеть в квартире незадачливого канадского француза?» – думал я и собирался в банк.

– Не делай этого! Лучше потерять деньги, чем оказаться в турьме! – причитал Троф в нете.

– Брось, Троф! Я не могу так. Мне нужно уехать. Я в жопе. Такая жизнь никому не нужна, – отвечал я.

«Вы что, совсем тут с ума посходили в России?!» – репетировал я с французским акцентом фразу на черный день, когда попадусь или возникнет спорный идиотский наворот. Я проделывал все это перед зеркалом, и меня периодически мутило от осознания ужасных событий. Привыкание к лицу шло медленно. Вернее сказать, оно не шло вообще. Как только я смотрел в зеркало, у меня возникал приступ тошноты. При всем том, что бедный Мишель Дело оставил мне превосходное мужское лицо, черт возьми!

В Банке все обошлось. Никаких лишних разговоров, проверок отпечатков пальцев и замеров сетчатки… Я молча подписал какие-то доки, мастерски подделав подпись и снял со счета тридцать тысяч евро. Из вредности. Помирать, так с музыкой.

Когда Стелла прошла мимо, мне стало нехорошо.

– Кажется где-то виделись! – громко крикнул я. Стелла обернулась.

– Какой хорошенький! – только и сказала она.

– Фирма веников не вяжет, – грустно ответил я.

Глава IV

Я никому не рассказывал о деньгах Дело, коих у него на разных счетах оказалось великое множество. Если капитал канадца и был компенсацией за всю ненормальность недавних событий, то уж не сейчас и не здесь было поднимать тему. Обыкновенно люди сходят с ума при виде крупных сумм и ведут себя не всегда адекватно. Поэтому после нескольких психологических упражнений я заставил себя промолчать о деньгах. Это было нелегко. Смешно, но лишь только десяток-другой крупных купюр появляется у нас в руке, и мы готовы всему миру занять без возврата. Позиция ошибочная. Альтруизм в финансовой сфере ведет к крупным потерям, чаще невосполнимым.

Вобщем, я утаил, что Мишель богат. Да и снимать деньги со счета – удовольствие спорное. Такие операции привлекают внимание не только служб, но еще и преступного мира, и это мне сейчас было ни к чему.

Взгляд Стеллы был какой-то… – не пришей кобыле хвост. Поначалу я путался в соображениях – почему. Но потом стукнуло, что Стэл же видит лицо Мишеля Дело! Я, фактически,  наблюдал ежедневное общение Стэл с другим. Легкий водевиль царил в нашем общении. К этому примешивался неослабевающий страх разоблачения. Только много позже я понял, что это были очень романтические дни.

За Стеллой, к счастью, не следили. Да и чего было следить за девушкой, на которую напали? Убойники, конечно, донимали её вопросами, но она держалась молодцом. У Грегори была ужасная репутация, и от дела по его убийству менты быстро переключились к сопутствующим открытиям, куда более значимым, чем смерть негодяя.

Меня же занимал только один вопрос: что теперь делать с моей жизнью, которая продолжилась в таком необычном альтернате? Меня устраивала причина, по которой я потерял прежнюю: Стелла. Я любил ее и готов был отдать за нее жизнь. Но теперь, когда все еще жил и был на свободе, необходимо было принять эдикт. Иначе было просто невыносимо.

Я не мог полноценно общаться ни с кем кроме Стэл и Трофа, да и с ними-то приходилось контактировать очень осторожно. Я проезжал мимо своего дома, не имея ни возможности  забрать дорогие мне вещи, доки, архивы, ни просто побывать там. В квартире, из которой тем вечером  в прекрасном настроении вышел, торопясь на свидание со Стэл! Даже не вышел из нета, оставив комп включенным, и запустил стиральную машину на цикл, полагая, что рано утром уже приду домой и растянусь в постели, чтобы сладко досыпать. Горечь утраты себя, еще недавнего, такого  славного мужчины, удушала меня.

Слава богу, жизнь Дело была полна интересов, которые, с одной стороны, были увлекательны, с другой, во многом совпадали с моими.

Как оказалось, Дело был относительно нелюдим, и это позволило быстро адаптироваться и понять как жил этот француз.

Через пару месяцев меня отпустило. Физическое состояние стабилизировалось, страх разоблачения превратился в ежедневную "производственную" норму, привычки ассимилировались, и, выходя утром на парковку или спортплощадку, я весело приветствовал охранника, а тот вежливо кивал в ответ.

Оставаясь удобным стандартом, нормы жизни иностранца в Москве все же комфортны лишь с немногих сторон. Полноты наслаждения жизнью не возникало. Многие радости легальной жизни обычного российского гражданина теперь были труднодоступны.

Стелла приходила ко мне в новую квартиру  и подолгу оставалась. Её предпочтения неумолимо останавливались на мне французистом, и Стэл обрубала все хоть сколько-нибудь романтические знакомства. Если раньше трубка Стэл разрывалась каждые пять-десять минут, то теперь звонки звучали предельно редко.

Скрывая истинное происхождение денег,  я все же внес многие поправки в наши гардеробы и расписание дня. Мы чаще где-то бывали, а Стэл перестала нуждаться в деньгах и обновках.

Странно, но таким неестественным  путем обретенные деньги, воспитали во мне много новых прекрасных качеств. Я стал бережлив, начал покупать цветы для Стэл просто так, каждый день. Почти перестал пить алкоголь и мало курил.

Стэл же, дивясь таким переменам, совсем забросила свою квартиру и жила у меня. Ей нравился вид на Москва-реку и Белый Дом. Она подолгу стояла на балконе. К Киевскому вокзалу подходили поезда, через мосты редким муравейником ползли маленькие человечки, машины проносились с едва слышным шипением, дети играли на тротуаре с фигурами. От Британского посольства тянуло дымом сигары Черчилля и только что сваренным кофе (иногда чаем), а по вечерам и скотчем (охрана пьет! шутка).

***

– Стэл, нам нужно вступить в брак, – однажды за завтраком сказал я. Стелла попыталась встать, чтобы дотянуться до лимона, но бомба вольтанутого предложения бабахнула неожиданно и вернула её модельную попку на диванчик.