Александр Александрович Шматов "Сказки старого трубочиста"

С противоположной стороны замок представлял собой развалины без крыши. Лишь в одном месте в углу, где стены второго этажа ещё не совсем обвалились, внизу сохранилось нечто вроде небольшой каморки с крохотным окном, из которого струился сизый дымок. Трубочист опытным взглядом определил, где может быть расположена труба. С трудом среди битых камней ему удалось разглядеть остатки дымохода. «Ладно, – подумал Трубочист, – труба есть, посмотрим, что там за печка», – и он направился к каморке.

– Входи, не заперто, – услышал Трубочист подходя к двери голос жильца. Хруст его шагов по мелким камням был хорошо слышен.

– Что это ты такой радостный, будто тебе счастье привалило? – спросил появившегося на пороге Трубочиста обитатель коморки, на секунду оторвавшись от чтения книги.

Трубочист вошёл, прикрыл входную дверь и осмотрелся. Кругом, где только можно, лежали книги, много книг. В углу был небольшой каминчик, видимо его только что пытались растопить, но тяги не было, дым пошёл в комнатушку, и теперь потихоньку уходил в открытое окно. Сам Философ, сидя в кресле, кутался в толстый плед, а большой кудрявый парик скорее служил тёплой шапкой, нежели украшением головы. Он был средних лет, приземист, склонен к полноте, но ещё не толстяк. Большие, голубоватые глаза, как бы сверлили собеседника, но взгляд был добрым.

– Как же не радоваться, – с улыбкой ответил ему Трубочист, – я сегодня разбогател и чувствую себя самым счастливым человеком на свете.

– А ты считаешь, что счастье в деньгах? – Философ отложил книгу и повернулся к Трубочисту.

– Конечно, а в чём же? – с детской непосредственностью, как само собой разумеющееся, бросил Трубочист.

– Для меня, например, счастье сидеть в тепле и читать любимую книгу, – заметил Философ.

– Что касается тепла, то я как раз пришёл заняться этим вопросом. А вот про счастье я не совсем понял. Если у меня есть деньги, всё остальное я себе куплю.

С этими словами Трубочист сунул голову в потухший уже камин и посмотрел снизу-вверх. Ничего хорошего вид дымохода не предвещал. «Видимо, полностью забит хламом от давно обрушившейся крыши. Придётся основательно повозиться», – понял он.

– Ты думаешь любовь или настоящую дружбу тоже можно купить за деньги? – спросил Философ.

– Не знаю, наверное, нет. У меня никогда не было много денег, чтобы проверить. Я пойду наверх, – сказал Трубочист и вышел из каморки.

Через некоторое время в камин из трубы посыпались куски черепицы, обломки кирпича и разный хлам, происхождение которого с первого взгляда определить было не возможно. Затем из камина выскочил котёнок, своим испуганным видом развеселивший Философа. «Так вот кто по ночам у нас поёт, иди сюда, мой друг, не бойся», – усмехнулся он, пытаясь поймать котёнка. Наконец, в камин пробился тяжёлый железный шар с жесткой щёткой и раздался весёлый крик Трубочиста.

– Эге-гей, как меня слышно?

– Замечательно слышно, – крикнул в камин Философ.

Через час Трубочист и Философ сидели у растопленного камина и пили горячее красное вино.

– Хочешь понять, что такое счастье, – не спеша вёл беседу Философ. Он полулежал в кресле расположив ноги на скамейке поближе к огню. Без парика и пледа он выглядел моложе. – Для разных людей счастье разное. Один рад, когда у него всё есть и ему не важно, что творится вокруг. Другой счастлив, когда его соседу плохо. Третий, когда делает добро другому. Есть люди, которые счастливы, когда занимаются любимым делом, например, путешествуют, или что-то строят. Художник счастлив если удалась картина, музыкант или артист, когда ему аплодируют. А у кого-то всё это вместе. Или вот представь, что у тебя всё есть, и деньги, и друзья, и любимая работа, а твой кот заболел и не хочет с тобой поиграть, – при этом он перевернул на спину котёнка, пристроившегося у него на коленях, и пощекотал ему животик. Котёнок взбрыкнулся и соскочил с коленок на пол. – И вот ты уже самый несчастный в мире человек, – улыбаясь просюсюкал в след котёнку Философ.

– Да, это так, и всё же, какое оно настоящее счастье, – задумчиво произнёс Трубочист. —Пускай счастье не в деньгах, но ведь и не в их отсутствии.

– Несомненно, человеку для жизни необходим некий достаток, будь то деньги или натуральные продукты и вещи, – продолжил Философ, – но существует определённая грань, за которой излишнее обогащение становится пороком, а то и смертным грехом. Впрочем, всё в мире относительно. Грешник относительно праведника – плохой человек, а относительно злодея – хороший.

– Это понятно, – сказал Трубочист, – все мы перед Богом грешники, даже праведники. А кто нам судья, – хорошие мы или плохие? Делаешь что-нибудь и думаешь – что люди скажут? А люди и так могут, и эдак, в зависимости от настроения.

– Да, мой друг, общественное мнение подвержено внешнему воздействию, и легко превращает грешника в праведника и наоборот. – Философ встал, подбросил в камин пару поленьев, затем налил себе и Трубочисту ещё вина и продолжил: – Я считаю, что всем нам главным судьёй является собственная совесть. Ты скажешь – а как же Бог? Отвечу, Бог и есть совесть.

– Так что такое совесть, она вообще существует? – спросил Трубочист.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Философ, не в бровь, а в глаз! Хороший, я бы сказал ключевой вопрос ты задал. Попробую объяснить. Наверное, ты не раз слышал, когда люди говорят друг другу – побойся Бога.

– Это когда что-то не так делается, – сказал Трубочист. – Я и сам так часто говорю.

– Вот видишь, ты считаешь, что человек, которому ты это говоришь в принципе боится Бога, потому что так его воспитали. Хорошо. А что ты скажешь про тех, кто творят зло, они бога боятся?

– Выходит, что нет.

– Вот именно! Они вообще, скорее всего, не верят в его существование, потому что их так воспитали. Внешне, они такие как все, посещают церковь, крестятся, а в душе безбожники. Для них Законы Божьи не важны. Для них кто сильнее тот и прав.

– Но ведь есть ещё справедливость.

– Справедливость, мой друг, это такое же понятие, как и совесть. Человечество веками вырабатывало критерии с помощью которых можно было жить сообща – то есть, как-то сосуществовать вместе, не истребляя друг друга. Справедливо то, что соответствует этим критериям. У разных народов они, эти критерии, разные. У кого-то всё ещё справедливо «око за око» и они истребляют друг друга. А кто-то полагается на Божий суд.

– Ты хочешь сказать, что это люди придумали Бога?

– Я так не говорю. Как бы то ни было, люди, с Божьей помощью или сами, стали жить по определённым правилам, называемыми моралью. Эти правила они с детских лет прививают своим детям. Не все одинаково.

– Это заметно, – улыбнулся Трубочист.

– Так вот, стремление соблюдать то, что человек усвоил из этого воспитания, да ещё всё то, что он впитал, идя по жизни потом, я и называю совестью.

– По-твоему совесть, это набор правил?

– Нет, мой друг, совесть – это стремление соблюдать правила, это чувство, а не вещь. Она, совесть, в твоей душе. Собственная совесть и есть наш судья, она определяет грань между хорошим и плохим. А поскольку совесть у всех разная, и зависит от среды, в которой воспитан человек, то и грань между хорошим и плохим у всех разная. Ты со мной согласен? – спросил Философ.

– Это понятно, с этим трудно не согласиться, – вздохнул Трубочист.

– Вот так и со счастьем, – продолжил Философ, – у всех оно разное. Но если отбросить всё материальное, ну, скажем, для бедняка это может быть новая рубаха, для героя победа в схватке с врагом, для богача найденный клад, то счастье – это такое состояние души, когда человеку особенно хорошо.

– Я, когда досыта поем сразу чувствую, что мне хорошо, – сказал Трубочист.

– Значит ты просто обжора, – рассмеялся Философ, – давай я тебе ещё вина налью.

– Налей, – Трубочист протянул свой бокал, – а разве ты не любишь вкусно поесть?

– Люблю, но я пытаюсь тебе объяснить, что счастье – это особенно сильное ощущение. Вот ты покопайся в себе, припомни, когда тебе было особенно хорошо, и что при этом происходило?

Они замолчали, с наслаждением попивая вино. «Девочка, да, та самая девочка, похожая на тростинку, которая грустно пела простую песенку в нише под аркой, – вдруг вспомнил Трубочист, – похоже ей тогда было намного хуже, чем мне. У меня в кулаке был медный грош, на который можно было поесть в трактире. А у девочки только безысходная печаль в глазах. Наверное, из жалости и сочувствия отдал я девочке свою монетку. Но как приятно кольнуло сердце, когда искорки неподдельной, искренней радости сверкнули в её глазах, а тихое – «спасибо» прозвучало громче колокола башенных часов». А ещё он припомнил, что с этого момента жизнь его круто поменялась в лучшую сторону. И вот он уже сидит в гостях у Философа, пьёт с ним горячее красное вино, а в кармане у него золотая монета – настоящее богатство.

– Вижу по твоему лицу, что ты уже припомнил что-то хорошее, – вывел его из задумчивости Философ, – вот и действуй в этом направлении, только не забывай – для разных людей счастье тоже разное.

Долго ещё беседовали Трубочист и Философ у жаркого камина, не спеша попивая красное вино. В конце концов Философ предложил Трубочисту переночевать у него и вообще, приходить к нему, когда тому захочется.

…

На следующий день Трубочист, тщательно отмыв себя, одежду и инструменты, на попутной крестьянской колымаге отправился в город с надеждой отыскать Девочку-тростинку, как он её уже окрестил. Пока лошадка не спеша тащила телегу от замка к городу, Трубочист успел сочинить нехитрый стишок:

Девочка-тростинка, где тебя найти,

Где лежат тропинки твоего пути?

Там не зная горя ручеёк бежит

Свежий ветер с моря голову кружит.

Может тихим вечером там, где волн прибой,

Мне судьбой намечено встретиться с тобой.

Ничего больше в голову не приходило, и он продолжал повторять одно и то же: «Девочка-тростинка где тебя найти… А в самом деле, где искать девочку, что если её нет в городе? – подумал он. – Ведь я про неё ничего не знаю, только то, что она сирота и зовут Луиза». Город был уже совсем рядом и размышления Трубочиста прервал бой часов. Подъезжали. Было пять по полудни.

В нише под аркой девочки не оказалось. Трубочист обошёл всю базарную площадь, но никто сегодня девочку не видел. Наконец, одна торговка вспомнила, что встречала Луизу за городской стеной в поле и махнула рукой в направлении старого замка.

«Девочка-тростинка, где тебя найти, – напевал Трубочист, бодро шагая по той же дороге по которой приехал. – Где лежат тропинки твоего пути?» – мелодия как-то сама образовалась в его голове и теперь уже казалась неистребимой. Городские ворота остались позади, и трубочист вышел на дорогу к замку. По бокам дороги росли яблони и груши. Он уже сорвал несколько груш, их он любил больше, чем яблоки. «Му-муму-му-муму, ручеёк бежит, – огрызок груши полетел в сторону, – Му-муму-му муму, голову кружит». – Трубочист потянулся в карман за следующей грушей, но тут из далека послышался тонкий мелодичный звук не то свирели, не то дудочки. «Она!» – почему-то сразу решил Трубочист и свернул с дороги на полевую тропинку.

– Здравствуй, Луиза! – ещё издалека радостно крикнул Трубочист.

– Здравствуй Трубочист, – весело ответила девочка, когда тот подошёл поближе.

– Вот ты где обитаешь, что ты тут делаешь?

– Я пасу Умейку и учусь играть на дудочке. Умейка – Умейка …

«Умме-е-е», – донеслось до Трубочиста блеяние козы, которая паслась неподалёку.

– Хочешь грушу? – спросил Трубочист, доставая из кармана пару груш.

– Хочу, если вкусная, – сказала Луиза и протянула за грушей руку.

– Вкусная, вкусная, бери. Как ты живёшь совсем одна?

– А я не одна. Мы с Умейкой живём. Вон там наш дом, – Луиза махнула в сторону городской стены. Вдоль дороги, ведущей к замку, виднелись небольшие домики.

– А куда подевались твои родители, почему их нет? – спросил Трубочист.

– Я их не помню. Дедушка рассказывал, что нашёл меня вон в том лесу, – она показала на синюю полоску на горизонте. – Он ходил за орехами, а вернулся со мной.

– А что ты ещё помнишь? – продолжил Трубочист.

– Я была совсем маленькая, когда потерялась. Первое, что я помню, это уже у Дедушки. У дома стояла огромная скамейка, а на скамейке большая миска, а в ней большие красные ягоды. Я тянусь рукой за ягодами и никак не могу достать. Затем подошёл Дедушка, сел на скамейку, а меня посадил себе на колени и дал в руки миску с ягодами. Это были вишни, я до сих пор помню, какие они были вкусные. А теперь, когда я вижу эту скамейку, она мне не кажется большой, и я понимаю какой маленькой я тогда была.

– Ну а что было потом? – поинтересовался Трубочист.

– Потом мы просто жили с Дедушкой в доме. Он ходил на работу в город.

– А что он там делал? – поинтересовался Трубочист.

– Он работал дворником на базарной площади.

– Ну понятно, – перебил Трубочист, – трудился целый день за один грош. Я знал твоего дедушку, мы каждый день с ним встречались у Бургомистра. То-то я подумал, куда это наш дворник пропал? Хороший был человек, только не разговорчивый. Как же вы с ним жили на один грош?

– Нам на жизнь хватало, – продолжила девочка, – у нас ведь была Умейка, а это и молоко, и шерсть. Ещё мы собирали в лесу орехи, ягоды и грибы.

Близился вечер. Трубочист задумчиво смотрел куда то в даль.

– Нам пора домой, – сказала Луиза, – хочешь посмотреть, как мы живём?

– Да, конечно, – оживился Трубочист. – ему и правда хотелось посмотреть, как же девочка теперь живёт одна.

– Умейка-Умейка, домой, – позвала козу девочка.

– Умеее, – откликнулась коза и послушно поплелась в сторону дома, пощипывая по пути особо приглянувшуюся травку.

…

Домик не выглядел развалюхой. «Маленький, ухоженный, соломенная крыша в порядке, печная труба цела», – отмечал про себя Трубочист. Вокруг дома росло несколько фруктовых деревьев, за домом огородик, перед входом в дом небольшая скамейка.

– Та самая? – кивнул в сторону скамейки Трубочист.

– Да, – ответила девочка и отворила дверь, – заходи, а я пойду подою Умейку.

– Умейка-Умейка, молока налей ко, – пошутил Трубочист и вошёл в дом.

«Самый что ни на есть обыкновенный домик, – думал про себя Трубочист, осматриваясь вокруг. – Всё на своих привычных местах. Вот печка, вот полка с посудой, стол, пара скамеек, прялка у окна, большой сундук, кровать в углу». Под потолком висели пучки разной травы, у печки гирлянды сушёных фруктов. Трубочист искал взглядом что-нибудь такое, без чего не могут обходиться дети, и вскоре нашёл. На кровати он увидел простенькую тряпичную куклу, любовно уложенную как бы поспать.

– Будешь молоко, – услышал он сзади голос Луизы. Она была немного смущена, увидев, что Трубочист разглядывает её куклу. Девочка чувствовала себя повзрослевшей, с тех пор как не стало Дедушки. Она поставила на стол глиняный горшок с молоком и достала с полки две чашки.

– Спасибо Луиза, с удовольствием, – ответил Трубочист присаживаясь к столу на стоявшую рядом скамью.

– Вот скажи мне Луиза, ты счастлива или тебе чего-то не хватает? – спросил девочку Трубочист, допив молоко.

– Мне много чего не хватает, Дедушки, например, но я не хочу жаловаться. То, что мне необходимо, у меня есть. Дедушка меня всему научил. Когда у меня есть время, я хожу в город к ратуше петь песни. Я их сама сочиняю. Мне нравится петь для людей. Иногда они дают мне немного денег. Я счастлива, что живу так как мне хочется, ведь многие люди не имеют и этого.

На улице совсем стемнело. Луиза растопила печку и теперь комнату освещали только красные угольки, просыпавшиеся в поддувало.

– Ну а есть у тебя какое-нибудь особое желание или мечта? – спросил Трубочист.

– Пожалуй да, – сказала задумчиво Луиза. – Мне кажется, когда я пою там, возле ратуши, люди меня не замечают. Тогда я думаю, вот если бы у меня было красивое платье, никто бы мимо меня просто так не прошёл, всем бы захотелось посмотреть на меня и послушать, как я пою.

– А скажи Луиза, если тебе так нравится петь для людей, почему, когда я увидел тебя первый раз у ратуши, у тебя в глазах были слёзы, и голос иногда подрагивал, – спросил Трубочист.

– Дедушку было жалко, он только что умер, и я ещё не знала толком, как буду жить дальше, без него и совсем без денег. А ты подошёл ко мне и дал монетку. Я поняла, что есть добрые люди, и я смогу жить среди них.

«Ладно, решено, – подумал про себя Трубочист, – пусть это будет платье».

– А какое платье ты бы хотела иметь, как ты его себе представляешь? – спросил Трубочист.