Татьяна Ретивова "Похвалы из-за грани (цы)"

Вернула бы Вас к яслям, где Ваша жена
С ребенком остаются в смущении, склонными
К сплетению и расплетению того, что за песня,
Уже стала историей, легендой, и мифом.
Пусть тем, кто любит больше, буду я, Иосиф.
Давайте еще на посошок, и пока!

Ответ урании

Это не меня Вы имели в виду
Естественно, в приступах страсти
С бесконечным количеством смертных.
Блеск неба и свет падали на Вашу бровь,
Изгибаясь дугой над таким
Орлиным, римским носом.

Я все еще помню мускусный вкус
Вашего поцелуя, ибо я не зря
Дочерь гривастой Мнемы, хотя
Названа была в честь деда,
У которого я и позаимствовала
Дар предсказания, изучения звезд.

Мой разум кружится
Безудержно от памяти,
По мере того, как я проецирую взгляд
Вперед в галактики, где выступает
Hubris в бешеном состоянии
Амока. Титаны над их тезкой,

Луной Сатурна,
Наполненная серой
И атмосферой, она тужится
Жидким веществом жизни.
Вы были бы весьма очарованы,
И право есть повод. Тем временем

Двадцать пять лет спустя,
Уран в транзите трое-
Кратно в родной Венере, далее
В Сатурне. Чуете?
Окруженными Мусагетами
И трутнями, в лунном

Свете под Лысой Горой,
Я практикую обряд «muein»
С колокольчиком, книгой, и свечой,
Я стою одной ногой
На азиатской водной черепахе.
Под каждую руку – по кошке.

Воспевая Катулла, я отрицаю
Все его обвинения в мою сторону,
Моих мертворожденных клятв
И все что следует далее,
Вульва, являющаяся, как Гименей.
Вопреки колыхания кровавой

Простыни на ветке лаврового дерева.
Doch я лично предпочла бы
Баобаба из Мадагаскара,
С корнями вверх, головой в землю,
Хотя бы ради одного его сходства
С аленьким цветочком, цветущим одиноко.

    2005 г.

Летний сплин[3 - Стихотворение «Летний Сплин», в оригинале: «Summer Spleen», опубликовано в антологии «Where We Are – Montana Poets Anthology», pub. Cutbank, Missoula, MT, 1978.]

(Перевод с английского)

Паруса, обличающие полумесяцы
меня томят. Лето переодевается
в бабье, его крах – красное вино.
Вечера полнеют всем сентябрем,
медля в тумане, они обкатываются
в винограде, покамест лоза
вьется да растягивает
нарастающий прилив.

Идолы, окутанные тиной плывут
по реке Сена, где бледный Рембо
мне одолжил однажды синяки
своих глаз. Они разбивали окна
до зари. Пожилые салтимбанки
напевали мне: «Вход в плас Пигаль
только для святых». Тем не менее
я вторглась, послушать моление
мадонн, обутых в белые сапоги.

Три франка за восхождение ввысь
Sacre Coeur, ежедневно
Подметаемого алжирцами. За храмом
цыгане просят милостыню, от голода
темнея траурно. Джарко плюет
в разогретые угли. Ему я приношу
ржаной хлеб, чеснок. Соль,
брошенная за левое плечо,
и мы не спорим, Пэрно
для благодарных.
Я вернула свои широко-открытые глаза
тощим мальчикам, дрожащим на Монмартре.
Их обсандаленные ноги висят,
обстукивая набережную.
Под мостом святые целуются
за виноград. Свою фляжку
я заполнила вином из Анжу.
Рембо соскользнул с набережной
и навсегда ушел в море.

    Сентябрь 1976 г.

Triлогiя

Мне с рифмой тяжко в обнимку
искать свою половинку.
Устала за этот век.
Не нужен мне сей имярек.

Звезда раз взошла и упала,
не выдержав притяжения.
Благую весть без сигнала
ни я, ни она не узнала.

В утраченной вести осталось
пророчество без исхода,
и рифма до перевода
смысла в несущую кость.

* * *

Здесь нет слов для того, что бывало
вылезало как скользкое сало
из-под острого лезвия ножа,
каждую ниточку бережа.

Я толкую одна наизнанку
Вашу суть наизусть, спозаранку.
Время беременное мчится как слон.
Затруднились послать Вы поклон.

И застыла в тени исподлобья
как ваш «А-а-ах» озаренный надгробием
моя траурная рифма в летах.
Самая волчья из всех росомах.

И поэтому волей, неволей
переход наверстаю я с болью,
с языка на язык я другой,
троекратно задев ретивое.

    Киев, 25–29 декабря 1998

Мечта белуги

…Двадцать первый век встретить в Москве.
Где еще место быть такому времени?
Всякая тварь Божья делима на две,
а Ноев ковчег из другого племени.

Одно затмение затмилось другим
полушарием. Метафора изгнана
шляпой метонимией, одним
свидетелем зловещим. О Осанна!

Где же эти несчастные монголы?
На склоне скалы века сотвори
себе кумира. Ninеveh. Не ври.
А король то голый, а король то голый.

Пифия над углями гексаметров
склонившись, увиливает строфами
как некий boustropheron с рогами
по межам соток, гектаров.

Ах акры, акры, акры! Ничего не помню
о своем апокрифическом житие.
То бишь было, гришь? Где
неизмеримо бесконечное авеню

Des Champs Elysees, de Hache, des Martyrs.
Sur la rive gauche, a pleine vue…
je me souviens de tes paroles plus pire
que notre non-amour, mal entendu.