Михаил Саталкин "Две первых скрипки. Детектив"

– Договорились.

– Еще один вопрос…Оркестр прилетает, билеты мы оплатили…, – все таки в голосе слышались нотки печали. «Не все потеряно»,– подумал Леонид,

– У них одного контрабаса не хватает. Ему отдельный билет нужно покупать, а уже поздно. Билетов на этот рейс больше нет, он же отдельно сам не прилетит…,– тоскливые интонации все пронзительней звучали в голосе собеседника…,– можем найти?

– Поищем…,– Леонид, сам давно не влюблявшийся, с сочувствием смотрел на Марка. Как на больного.

Поискал… Выяснилось, что в аренду сдавались только хорошие инструменты за дорого и дешевле было купить обычный, самый простой. Так и сделали…

Концерт состоялся… Леонид встречал музыкантов, расселял и даже ездил с дирижером покупать ему фрак. В знаменитый KaDeWe. И был совершенно ошарашен, когда услышал, как человек, которого полагалось называть «маэстро», разговаривает матом со своей женой пианисткой. Бывший офицер, хоть и метеоролог, которому до учебы в военном училище, как и почти всем еврейским детям пришлось поучиться в музыкальной школе, испытывал некий трепет перед дирижером из Москвы! А тут…

– Левон ковал по яйцам! – услышал он бодрую реплику с заднего сидения, и парочка захохотала. Обычно таким тоном люди в зоопарке кричат: «Смотри! Верблядь!»

Только через несколько дней после окончания концерта, проезжая тем же маршрутом, он увидел на афишной тумбе наклеенную афишу: Ruggero Leonkavallo «Pagliacci».

Такое было у него ощущение, как один раз на Майорке, где он специально выбрал совершенно идиллистическую бухту, куда не вела автомобильная дорога, чтобы понырять с маской отдельно от немецких туристов. Те обливались кремом для загара с головы до ног, отчего море напоминало куриный бульон, везде плавали блестки жира. Или суп с фрикадельками. Он спустился по почти незаметной тропинке, ободрав все ноги, неся на поднятых над головой руках ласты и маску. Нырнул в волшебную гладь и ужаснулся. Все дно было усыпано разнообразной дрянью, которая только могла тонуть, как будто плыл над мусорным полигоном. Утешило только одно, что пляж оказался нудистским.

Так и дирижер, ругающийся матом, просто отбил у него желание смотреть на него с восхищением, даже на сцене, где он был в новом фраке. Хотя, нужно отдать должное, дирижировал он виртуозно! И оркестр играл грандиозно! И певцы пели выше всяких похвал! Даже новая жена Марка, которая умудрилась вписать в состав оркестра и привезти с собой знакомого гримера, вместо контрабаса, пела не так уж плохо. А уж публика! Завалила «бисами»! Захлопала до изнеможения! Не удивительно… На «халяву» еврейский зритель будет аплодировать стоя, сидя, лежа и в прыжке «цукахара прогнувшись», не жалея рук и ног, столько, сколько вы его попросите! Хоть до утра! Отобьет ладоши, полагая, что отбивает «бабки»! В счет будущего, к примеру, концерта!

На банкет после мероприятия Леонид не попал. Это было немного обидно. Целую неделю перед концертом он мотался по всяким мелким делам по городу: кассы, отель, питание, автобусы- все оказалось на нем. После того, как музыканты поселились, он был им настоящей нянькой! С некоторыми он даже успел подружиться, ибо очень старался выполнить все их просьбы, какими бы нелепыми они не были. Горой стал на их защиту, когда администрация гостиницы засекла группу, состоящую из четверых человек, которые жарили в номере стейки на привезенной с собой маленькой электроплитке. Опытные гастролеры протащили с собой кукольную плитку, кукольную сковородку и жарили на ней микростейк в номере. И, конечно, их вычислили…По запаху… В итоге, именно из-за этого контрабаса, который всучил ему Марк, он и не успел на банкет, который в первую же очередь и заслужил:

– Леня! Выручай! Я не могу с ним домой к бывшей жене приехать. Это будет контрабас смерти. Первый случай в истории преступного мира! Я же с новой женой в гостинице живу! Отвези этот гроб куда-нибудь пожалуйста, на время…Я потом заберу…,

И не забрал. Контрабас прижился в небольшой Лениной квартире в районе Wilmersdorf, традиционным местом проживания еврейской общины, вписавшись в проем в стене, где когда-то до реконструкции был камин. В этот дом во время войны попала бомба и восстанавливать печное отопление не стали, а «архитектурные излишества» остались. Так и встал он туда, как грозный привратник у обшарпанной стены, стерегущий неизвестно кого. Иногда , крайне редко, Леонид, проходя мимо, проводил пальцем по четырем толстенным струнам и слушая приятно низкие звуки, подтягивал колки, дабы подстроить ноты…

Был такой момент, когда солнце садилось за крышу соседнего здания и отраженными, расслоившимися от ее конька лучами неровной, напоминающей черно- белые клавиши пианино палитрой, освещали его комнату и стоявший у стены доставшийся непонятно зачем ему контрабас.

Но! Все имеет свое значение! И сейчас он глупо хлопал глазами, глядя на следователя, в ее бездонные голубые колодцы и не мог ответить на ее вопрос:

– Warum hatte der Kontrabass, den wir im Hotel fanden, drei Saiten und nicht vier?( Почему на контрабасе, который мы нашли в отеле было три струны, а не четыре?)– Леонид моргал глазами. Он оказалсяполностью под гипнозом этой садистки.

– Gab es vier oder drei Saiten, als Sie es zur?ckgegeben haben? (Когда Вы отдавали его, там было четыре струны или три?)

– Vier…,– «почему мне так страшно, я же ничего не сделал, почему она возбуждает меня, она же мальчик»-думалось ему. Его опыт гомосексуального контакта, произошедший один раз в жизни, не вызывал у него в памяти ничего, кроме омерзения… В голове пульсировала самая толстая контрабасовая нота, извлекаемая приемом пиччикато : «Что происходит? Она спрашивает про какую-то струну…нужно убрать руки под стол. Так я и на себя наговорю…От страха…» (Дальнейший разговор, происходивший, конечно на немецком языке воспроизводится на русском для упрощения понимания):

– Четыре…Там точно было четыре струны, фрау Мауэр! Я хорошо это помню…, – удивительно большие кисти рук у нее …как отдельно пришитые, чем она интересно занимается? Такие диспропорции бывают у плотников, у теннисистов, но на одной руке. Не может же она жонглировать топорами или играть в теннис с двух рук…,

– Дело в том, что когда я отдавал контрабас, я вынужден был спуститься в подвал, за футляром. Футляр – это отдельное дело. В нем, мне кажется, жить можно было при необходимости, как бездомные спят на Savegnyplatz, под мостом… Когда мне позвонил Марк и попросил отдать контрабас человеку по имени Яков, я предварительно протер тряпкой пыль с инструмента, прежде чем поставить его в этот «шкаф». Так, мне кажется, снаряжают водолаза перед погружением, настолько это непросто без привычки. Поэтому я хорошо помню, что там были четыре струны. Я еще по привычке провел по ним по всем пальцем. Мне нравилось, как низко они звучат, – «Я мельтешу, – думал он, слушая звук своего голоса,– суечусь, я же не в чем не виноват, почему я веду себя так необычно?»

– Вы говорите, вам позвонил Марк? Напишите, пожалуйста, его номер…Спасибо…Вам пока придется побыть здесь… Или отправить вас обратно в камеру? – она улыбнулась, обнажив ровные белые зубы. «И улыбка блядская какая то, – подумал Леонид,– извращенец я, что ли, просто давно женщины не было…Успокойся…Сейчас примотает тебе соучастие…Не должна…Мы же не в России…Хотя…Сильно она похожа на Штази. Сколько ей лет? Сейчас 2010 год…мне сорок семь, она лет на 15 младше…Значит родилась в семьдесят восьмом примерно. В девяностом ей было двенадцать-тринадцать лет…Нет…В Штази не успела…Наверняка из ГДР…Может я ее во время службы видел? Хотя…Она была совсем пацанка тогда…Странное сочетание, груди нет, а задница модельная…», – руки продолжали дрожать, он обхватил ими колени, – какой-то дурацкий коктейль в голове – желание и опасность. Внешняя реакция у меня стандартная, а внутри…она не видит».

Она закончила что-то писать на листочке, улыбнулась ему и вышла:

– Ждите здесь…,– « Да, попка, то, что нужно..»– провожая ее взглядом в дверях, подумал Леонид, -Кстати! У Гули тоже так было, ягодицы как орехи, груди ноль- и руки сильные, с крепкими пальцами…Так могла ухватить…Но у нее понятно, она в деревне своей с десяти лет корову доила. У бабушки, как там ее …Альфии…Только она в бюстгалтер вату подкладывала, а эта наоборот… Коровы? Откуда…Тут даже в ГДР доильные аппараты были…Нет, что-то другое…Но, впечатляет…Странные мы люди – мужчины, должно, казалось бы, разнообразие привлекать, а мы один и тот же тип выбираем, как дятлы… Дятлы на граблях…

В коридоре послышались голоса… Кто-то говорил с сильным акцентом, но громко и уверенно… Он узнал голос. Марк. Уже привезли. Интересно, что дальше будет…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЯКОВ И СЕМЕН

Яков, аккуратно одетый, с «ранне-ленинской» лысиной на голове мужчина лет пятидесяти, очень бережно, можно сказать трепетно, положил футляр с музыкальным инструментом на верхнюю полку для багажа в самолете, следующего рейсом Москва – Берлин. Это была самая ценная для него вещь – скрипка… Ценной она была потому, что только он один знал истинную стоимость этой вещи. Не как музыкального инструмента, а как коммерческого объекта.

Родившийся в семье музыкантов, Яша был обречен на то, чтобы продолжить занятия предков, втянутых в Российскую империю вместе со своими обычаями, традициями и легким надменным высокомерием по отношению к окружающему их народу. Он с трех своих лет помнил запах старой древесины, который извлекался его смычком, как ему казалось, вместе со звуками из его маленькой первой скрипки. Запах дерева, перемешанный с запахом канифоли, стал с годами его любимым запахом. Он даже подумывал, что неплохо было бы создать подобный одеколон на базе этих ароматов. Не зря же тонкие оттенки запаха называют нотками. Если бы его нос был настолько чуток, как и ухо, он непременно занялся бы этим проектом и стал бы сам его «фронтменом». Ухом своим он слышал даже еловые иголки, случайно попавшие через эфу внутрь инструмента. В это время года запах скрипки перебивался благоуханием мандариновой кожуры и еловых веток. А вот иголки, попавшие в скрипку, резали маленькому Яше слух, дребезжа внутри инструмента. Будучи коренным москвичом, как называют себя все, кто там родился, то есть процентов восемьдесят населения, не так давно заселенного мегаполиса, он легко поступил в ЦМШ, потом в консерваторию и играл в знаменитых оркестрах, коих было несколько в Москве, включая БСО, ГСО и оркестр «Виртуозы Москвы». Яшу везде знали. Причем не только за виртуозную игру на скрипке, а за невероятную для музыкального мира оборотистость… Это он делал походя… Таланта хватало.

У него всегда был гешефт. С малолетства он чем-нибудь приторговывал, включая решение задач по математике и физике на контрольных для одноклассников, которые полагали, что в карьере музыканта это излишние знания – уравнения, формулы и геометрические фигуры. Глядя на своих родителей, Яша понимал, что не намерен жить демонстративно убогой жизнью, которой так кичилась советская интеллигенция, не идущая на сделку с совестью во имя материальных благ и не поддерживающая «политику партии» для получения незаслуженных званий «народных» и «заслуженных». Видимо, эту сделку им никто и не предлагал.

Их схимничество было сродни отрешенности индийских йогов, готовых удовлетворяться набедренной повязкой, лишь бы что-то лишнее не просочилось в их закрытый хрустальный мир.

Яша не хотел «донашивать отцовские «бруки», как он говорил. Он хотел джинсы… Его пропуска на территорию различных культурных закрытых заведений столицы помогали ему заводить знакомства среди всех слоев общества. Директору сервиса хотелось попасть в дом Кино, директору дома Кино нужно было починить машину. Яша был незаменим.

Скрипичный футляр в руках всегда вызывает доверие к его обладателю, зачастую напрасное. С моментом перехода одной формации общественно- политического строя в другую, вопреки предсказаниям классиков марксизма – ленинизма, не к коммунизму, а назад в капитализм, причем в его худшую фазу, потребность в Яше отпала. Он по-прежнему играл в коллективах, но статус, а главное деньги, сжались до неприличных и не соответствующих Яшиному пониманию потребных для него размеров. Выручали поездки за рубеж на гастроли. Конечно, это было не то, что раньше. Такой рентабельности, как во времена «совка», никакие гастроли не вытягивали. Раньше он за двухкассетный магнитофон, купленный за 100 марок ФРГ, мог получить до тысячи рублей! А сейчас…Сейчас нужно было искать какой-то другой путь… Как говорил, помянув своего старшего брата, Владимир Ильич. И уехал в Европу.

Путь нашелся сам собой… Тоже в Европе…

После выступления на концерте в Мюнхене его «подцепил» на выходе из гостиницы мужчина с ярко выраженной , но очень неприятной внешностью. Из всего оркестра его выпученные глаза выбрали только его одного. Морской окунь какой-то… на ловле мальков.

Он подошел к нему в холле и сходу предложил за его скрипку двадцать тысяч марок. Говорил он на русском не плохо, но не насыщено. Склонял и спрягал слова правильно, а вот значение многих не знал. Он был выходец из той эпохи раздела Польши, когда одна ее часть отошла к России, а другая к Германии. Иосифу, так звали Яшиного нового знакомого, повезло, видимо больше, чем многим другим. Его предки выжили, пережили и фашизм, и советскую оккупацию и приспособились к послевоенной жизни, произведя на свет пучеглазого пацана, который сейчас стоял в холле гостиницы и без предварительной подготовки предложил Яше несметные, как тому казалось, деньги за скрипку. Смущало только одно обстоятельство. Скрипку на гастроли он взял папину, на нее и был оформлен «паспорт» по закону еще от 1960 года. Яшу разрывали смятения: алчность и верность семейным ценностям. Начал работать основной закон бизнеса: Борьба жадности и трусости. Отвратительная жабья рожа ударил в самое незащищенное место Яшиного организма. Он становился сразу богачом.

– А я что? С пустыми руками приеду? – ответил он жабоподобному толстяку, – или мы сейчас в «Культтоварах» скрипку купим, Бобруйской фанерной фабрики?

– Култтоварах?– нахмурил брови толстяк. Так он стал выглядеть еще комичнее, – что, култтаварах?

– Я говорю, что не могу без скрипки приехать…

– А!– толстяк заулыбался и по- свойски подхватил Яшу под руку ,– пошли выпьем. Яше стало понятно, что разговор не бесполезен. Они дошагали до знаменитой «Hoffbreu», где целый духовой оркестр, заглушая сам себя, играл чудовищные для нежного уха Яши марши.

Как можно слушать марш? Слушать и не маршировать. Загадка… при звуках марша ноги сами начинают искать высокие кожаные ботинки, рукава закатываться до локтя и вот ты уже печатаешь шаг по булыжной мостовой! Ein’s! Ein’s!Ein, zwei, drei!

В то же время план Иосифа был не так примитивен. Он, как выяснилось, посещал все гастрольные выступления коллективов из бывшего ССССР, как после развала, так и до. Периодически ему удавалось высматривать старый инструмент, законсервированный на территории победившего пролетариата еще с прошлого или позапрошлого века. Во время очередной аннексии. Музыкант выезжал с одним инструментом, а приезжал совершенно с другим. Ну какой таможенник мог по фотографии того времени определить разницу? Да никакой… Это все Яша, к его сожалению, узнал позже, когда сделка свершилась. Единственным утешением его печали, вызываемой ноющей, как зуб, болью было: продешевил! Успокаивало то, что сделка в Мюнхене не заканчивалась…Обратно он должен был завезти вовсе не бутафорскую или починенную скрипку, а инструмент, многократно превышающий стоимость его скрипки, под конкретного заказчика! Тот ждал уже больше года подходящей оказии. За это Яше обещали десять процентов со сделки. Будучи умным еврейским мальчиком, он безропотно согласился, понимая, что замена двухкассетным магнитофонам найдена. Вот истинный пример, когда человек работает по профессии и наслаждается результатами своего труда!

Пару следующих десятилетий Яша трудился на этой тонкой сугубо профессиональной ниве капиталистического труда, пока его мятущаяся душа не потребовала от него синекуры и для себя. Ему вдруг страстно захотелось услады своих амбиций, сильнее, чем денег, которых у него, как ему показалось, было достаточно. Если раньше он не старался выбиваться на первые позиции, наоборот, пытался быть вторым номером, чтобы не светиться, договаривался только с руководителями коллективов, чтобы его брали на гастроли, то к пятидесяти годам он вдруг захотел «взлететь». Что ему могло помешать?! Ничего!

Друзей в околомузыкальном мире у него было достаточно, и он начал искать себе подходящее место. Это оказалось непросто. За то время, пока он фарцевал скрипками, мастерство его росло не сильно. Вернее – никак. Яша взялся за дело. Он перестал ухаживать за женщинами, следить за курсом акций и стоимостью валюты. Он захотел славы! Так может хотеть славы только тот, кто уже так же сильно хотел и добился уже чего-нибудь другого! Обычно – женщин! Или мужчин! Но не денег!

Перевертыш, который произошел в его полулысой голове, несомненно, требовал отдельного изучения. Обычно богачи добывают себе славу путем простой покупки чего-нибудь несусветного: прогулочной яхты размером с Титаник, или племени масаев, чтобы прыгали под окном во дворе, заглядывая по очереди в окно к хозяину…

Яша взялся за скрипку. Он потерял покой и сон! Глаза его горели нездоровым огнем! Он играл и играл… Договаривался, обещал, подкупал, снова обещал… Готов был, наверное, даже сменить сексуальные ориентиры… Наконец свершилось! Через три года после того, как он напросился на дурацкую поездку с одним из симфонических оркестров в Берлин, устроенную мужем какой-то заштатной певицы. Она тоже реализовывала свои амбиции, а ее новоиспеченный муж шел на поводу, как это часто бывает, и в свою очередь тешил амбиции свои. Оказавшись в Берлине,он встретился в промежутках между репетициями с Иосифом, который стал еще толще, дышал с трудом, но из своего Мюнхена приехал. Дело было в том, что по упорно ходящим в Москве и Питере слухам, в ближайшее время музыкальным руководителем Берлинского филармонического оркестра, этого музыкального Эвереста, должен был стать выходец из России, что давало шансы для Яши стать первой скрипкой одного из самых знаменитых в мире коллективов, а размениваться он не хотел. Тем паче, что его фамилия по случайности совпадала с одним из величайших деятелей Ельцинской эпохи и запоминалась с первого раза. Тот тоже был лысым. «Почему ему можно, а мне нельзя»-, думал Яша и автоматически, ухмыляясь про себя, добавлял: «Что я, лысый?» – это почему-то сильно его веселило.

Пока все музыканты оркестра потешались над незнающей нот певицей и ее «ослепленным» мужем, Яша на всякий случай познакомился с ними поближе. Такие умения, как у этой дамы, даются не каждому – так раскрутить «чудака», что даже Концерт Хаус ей снял.

Достаточно, по его мнению, было номера в привокзальной гостинице.

Но он понимал и сам часто наблюдал, как люди, обладающие многими умениями и способностями, попадая под влияние чарующего волшебства классической музыки, экстраполируют это чувство на личность, ее воспроизводящую или притворяющуюся причастным к процессу, и начинают совершать абсолютно необъяснимые с точки зрения логики поступки.

Он поболтал с певицей, сделал пару комплиментов, она сильно расположилась. Видно было, что страшно нервничает… Понятно…Нигде не пела, а тут…Концерт Хаус…Тут Лист играл…Шопен…и вот «здрасте» Люба Копытина- весь город в рекламе… Да…Влетел «чувак» в копеечку… Даже жалко его немного стало… Взял у него телефон на всякий случай, в Берлине живет… Может пригодится…

Пригодился…Не так, чтобы сильно, по мелочи… Яша помнил, что, когда они прилетели в Берлин на концерт, у них не хватало контрабаса и этот «Ромео» не нашел ничего лучшего, как купить новый. Сундук со струнами. Весь оркестр наблюдал за лицом контрабасиста, когда ему принесли этот «шифоньер с колками» и он извлек первую ноту. Он скорчил такую рожу, когда под взглядами всего оркестра провел смычком по струнам, будто у него с подтяжек штаны упали из-под смокинга.

Все радостно осклабились и лишь тогда уткнулись в свои ноты, когда руководитель оркестра , железная дама с прекрасным армянским именем Карине гаркнула на них, как обычно, грозно поведя выдающимся носом!

Для них всех хохма продолжалась… Всем было весело, кроме устроителей… Всю суету. связанную с их пребыванием, перемещением и дурачествами музыкантов, взял на себя человек с рассеченной губой по имени Леонид, который давно жил в Берлине и был приставлен к оркестру и певцам на должность : «Чего изволите?». Яша задал ему только один вопрос: «Где тут у вас ближайшее казино?»,– была у него еще одна страстишка, которую он тщательно консервировал в себе другой страстью-нежеланием терять деньги, но иногда, по маленькой, позволял себе побаловаться. Заодно и телефон записал.

Место его в самолете оказалось почти в самом конце салона, он всегда старался прийти пораньше, чтобы пристроить скрипку, чехол которой превышал дурацкие нормы ручной клади и, зачастую, музыкант подвергался чудовищным, бездушным требованиям работников аэропорта – сдать скрипку в багаж. Яша всегда брал место у прохода и охранял свое сокровище, защищая ее от негабаритных чемоданов, которые пассажиры умудрялись таки протаскивать в салон и с разбегу пытались « впихнуть» в неподходящую для этого полку. В этот момент он грудью вставал на защиту своего инструмента… Ну, приходилось иногда и в обнимку с футляром лететь…Терпимо… Не контрабас же…Так он сидел на своем месте у прохода, дожидаясь остальных пассажиров, чтобы пропустить их на свои места и индифферентно наблюдал за колонной входящих и рассаживающихся. Как вдруг увидел, рядов через пятнадцать от себя, но по его же стороне, руки, которые как раз пытались пристроить на багажную полку…скрипичный футляр! Коллега… Интересно, кто он? Не так часто попадешь на один рейс с человеком, перевозящим скрипку. Судя по тому, как он растопыривал локти, рефлекторно пытаясь оградить инструмент от воздействия окружающей среды, можно было догадаться, что и скрипка, и музыкант не из простых! Нужно было дождаться конца посадки и пойти познакомиться… Хотя шевелюра пассажира, которому все-таки пришлось сесть на место, держа свое «сокровище» на коленях, показалась Яше очень знакомой. Стрижка «каре». Как у Паганини…

С трудом и в волнении Яша дождался взлета, набора высоты и отключения светящегося значка, на котором у пассажира не сходился ремень.

Он встал, медленно двинулся по проходу и подошел к ряду, на котором сидел человек, обнимавший скрипку. Тот безмятежно спал, обняв футляр и пристроив щеку на его изгиб. Смотрелось очень органично, красивый профиль с классически длинным носом, гладкими, почти черными с одной седой прядью волосами, умиротворенно спящем на скрипичном футляре. Яша даже сделал паузу и засмотрелся, но автоматически, конечно, подумал, что перед ним прекрасная композиция для посмертного барельефа на кладбищенской стене колумбария… Он его не мог не узнать… Это был Семен… Человек, который походя увел у него любимую девушку, еще в консерватории.