Шах вынул изо рта пожеванный кусок халвы, поковырял в зубах пальцем, а потом тот же палец сунул в нос.
– Если ты вылечишь моего сына, женщина, я подарю тебе стол, полный яств, – сказал шах. – Ты сможешь есть с него десять месяцев и еще десять месяцев после этого. Лучшие повара шахства будут прислуживать тебе, сановники и воеводы будут стоять перед тобой на коленях.
– Я… – хотела было ответить Орисса, но царица тотчас прервала ее.
– Молчи, женщина!
– Но если мой сын не излечится от недуга, – продолжал шах, – тебя бросят в котел для плова на завтрашний обед.
Стало тихо, лишь где-то за спиной все шелестели занавески.
– Фу, – не удержалась Орисса и скривилась.
А сама подумала: «Будь ты проклят, жирная аширская свинья, и пусть будут прокляты все твои поганые дети! Грязные крысы пустыни пусть грызут ваши вонючие глотки!»
Вот такая интересная это была женщина!
Читатель, конечно, воскликнет, читатель спросит: черт возьми, откуда автору известно, о чем думала эта загадочная девица? Прошу вас, читатель, не считайте автора дураком – автор не ответит на ваш вопрос![7 - Тут на полях стоит какой-то неясный росчерк рукой настоятеля. – прим. ред.]
Царица повела Ориссу дальше по коридорам, мимо стражи, мимо разлитого вина.
– Скажите, царица, как давно занемог ваш сын? – спросила Орисса.
– Он мне не сын, – только и ответила шахиня.
Коридор был таким узким, что бороды стражников кололи Ориссе плечи. Вскоре вышли в новый зал, переполненный какими-то замызганными звездочетами, знахарями, лекарями и колдунами. В углу шипела заклинания ворожея, подозрительно похожая на албасту, – с когтями на пальцах, с торчащими клыками, с длинным кривым носом, с седыми волосами, стелящимися по полу. Ноги старуха подобрала под себя, чтоб никто не увидел куриные лапы, наверное.
– Еще две лепешки – и хватит, больше в карманы не влезет, – бормотала она. – Какой хороший день, пусть славится имя великого Бацмахали, повелителя повелителей, за шербет и шаурму, за две чарки шахского вина!
Неподалеку у окна спорили, развалившись на подушках и одеялах, звездочеты – все как один древние, с белыми острыми бородами, все скрюченные, хихикающие. И у каждого один глаз больше другого.
– Когда звезда Шад станет напротив Азадэ и в пику им обеим выстроится созвездие Плачущей Лани, – говорил один, неважно какой, – тогда в печени откроется канал ших. Как писал великий Эхрам Маши, в такой час ничего не стоит выпить целого кувшина вина и после этого выпить, пожалуй, второго.
– Ах, всеразумный Эхрам Маши, пусть славится имя этого человека две тысячи лет! – покачал головой другой. – Однажды падишах Сармарии повелел Эхраму Маши: «Сделай меня бессмертным, и я дам тебе что пожелаешь». Эхрам Маши ответил: «Я попрошу звезды подарить тебе бессмертие, властелин царей!» Падишах пообещал Эхраму Маши, что если тот не сдержит слово, то будет казнен тремя палачами. Эхрам Маши на это изрек: «Да будет на все твоя воля, царь мира, если я не выполню своего обещания, если ты умрешь, то вели меня казнить!» Через десять лет падишах умер, а Эхрам Маши все это время ел сушеные дыни и плов. Когда его спросили, почему он до сих пор во дворце, ведь падишах умер, он ответил: «Я не сумел подарить падишаху бессмертия и теперь, пока он не повелит меня казнить, я не могу покинуть дворец». Как жаль, что столь мудрый человек умер, подавившись персиком в гареме падишаха…
Просто так на полу, пузом кверху, валялась пара каких-то травников-целителей. Кряхтели и фыркали.
…[8 - Ты что пишешь, Чорт?! Все вычеркнуть! – прим. настоятеля, предложение вычеркнуто]
– Да будут прославлены истинные боги и прокляты все остальные, – говорил один, – если в меня влезет еще хоть одна чарка вина, хоть одна тарелка кабоба, хоть один маленький финик!
– Погодите жаловаться, почтенный Аякыш-хан, разве не осталось у меня в сумке еще немного трилистника и базилика? Немного отвара серого чия и щепотка конского уха – и вы проглотите еще десять чарок вина, десять тарелок кабоба и один маленький финик.
– И растрескаюсь на части!
Орисса неловко перепрыгнула через дрыгающееся тело, но все же заскакала на одной ноге и на кого-то наступила.
– Прошу меня извинить, почтенный, – сказала она.
– Наступи еще, малика, и тогда я прощу тебя, – раздалось откуда-то снизу.
На лестнице Орисса обратила внимание на странный шум от шагов поднимавшейся впереди царицы. Какой-то треск, будто ломается яичная скорлупа. Шахиня двигалась легкими рывками и резко дергала плечами.
На третьем этаже дворца не протолкнуться было от стражи. Орисса поежилась отчего-то и вошла следом за шахиней в комнату больного шахзаде.
Принц валялся бесформенной кучей на шестиместной кровати в углу. Орисса заглянула за занавески. Рожа шахзаде – как у утопленника, руки уже даже не синие, а почти черные, вывернутые, неживые. Сам он похож на гуля-людоеда с большой дороги, такой же страховидный – и мертвый.
Орисса отшатнулась. Всплеснула руками и хотела что-то воскликнуть, но шахиня ее опередила:
– Темницы переполнены целителями и колдунами, женщина!
Орисса насупилась, сняла с пояса букрабаны.
– Я буду играть всю ночь, царица, – сказала она. – Велите страже покинуть дворец, звуки музыки не выбирают жертв.
Шахиня ничего не ответила, вышла из комнаты и закрыла дверь.
Чтоб ты с лестницы свалилась и всю шею себе свернула, подумала Орисса. Она оглянулась. По полу были разбросаны подушки; в противоположном кровати углу, за ширмами и занавесками, стояли две тахты и кальяны. Там же, Орисса не сомневалась, было отверстие, сквозь которое за комнатой подглядывали из соседнего помещения. А в другую стену был вделан маленький фонтанчик. Если повернуть краник (или надавить на него, или еще что-нибудь) – в стене откроется проход, где скрывается стража. Или, может, слуги, или – убийцы.
Плова им подавай! – Орисса нахмурилась и полезла осматривать принца. Что-то булькало у него под кожей и шевелилось. А на шее и затылке был твердый и гадкий нарост.
Э, догадалась Орисса, да тебя вовсе не отравили, гнилой шахзаде. Ты одержим какими-то демонами, и духи тут ни при чем. Мне здесь делать нечего…
Впрочем, она и не собиралась тут ничем таким заниматься. Орисса быстренько посмотрела по сторонам, поставила букрабаны на стол, а между ними установила маленький маятник. Он раскачивался метрономом и ритмично постукивал в барабаны, примерно так, как это делал бы настоящий музыкант. Стол Орисса отодвинула к стене, чтоб его не было заметно в щель за занавесками, точнее, чтоб не было заметно, что инструменты играют без музыканта, сами по себе.
Еще бы сделать так, чтоб подглядывающий видел какой-нибудь неясный человеческий силуэт, но как его создать? Ничего похожего в комнате не было. Орисса не растерялась и потянула за плечи самого больного – ему все равно не помочь, пусть исполнит роль музыканта! Скривившись, Орисса приподняла пованивающего дохлятиной шахзаде и кое-как стащила с кровати. Тело было вялым и сползло на пол. Орисса выругалась – она опасалась, что царица уже сделала все распоряжения и сейчас полезет подглядывать в щелочку.
И спешила она не зря! Выйдя в коридор, шахиня направилась к командиру стражу – усатому, темному, как испортившаяся луковица.
– Ханжи-хан, – хрипло сказал шахиня, – велите страже уйти этажом ниже и не подниматься, пока музыкант… музыкантша… короче говоря, пока эта девка не выйдет из комнаты шахзаде.
– Слушаюсь, моя повелительница, – испортившаяся луковица посветлела и на башке заболтался чуб. – Мне тоже уйти?
– Останьтесь, Ханжи-хан.
– У ваших ног.
– Как высоко вы метите…
Царица подождала, пока Ханжи-хан разгонит стражу, а потом, когда они остались на этаже вдвоем, начальник стражи бросился в ноги шахини, полез слюнявить ее темное платье поцелуями. Он немного похрюкивал и все косился на свою повелительницу – как она принимает его ухаживания. Царица оставалась деревянной.
– Пойдемте, Ханжи-хан, – сказала она, – не время для утех. Посмотрим, что делается в комнате шахзаде.
Слава Богам, читатель, иначе благовоспитанному и стыдливому автору, и так едва удерживающему перо в руках, пришлось бы все это описывать… Лобзания всякие, слюни, звериный рев – нет уж, увольте навек!..
Так вот, пока царица и начальник стражников, волочившийся собачонкой за ее юбкой, перемещались в комнату, откуда можно было подглядывать за происходящим в покоях принца, Орисса вновь подняла на ноги его безвольное тело. Поднимать приходилось рывками, потому что тело это, вообще-то, походило на труп. И когда пришло время последнего усилия, Орисса дернула принца, чтобы поставить на ноги, но дернула как-то уж больно грубо, уж больно резко, – и тело не выдержало такого скотского отношения. У шахзаде, грубо говоря, отвалилась голова… Она прокатилась по плечу, грохнулась на подоконник и полетела из окна!
Орисса побледнела и издала такой скрип, какой издают наши монастырские ворота, особенно когда их толкает коленями Василиска с ведрами молока. Орисса опустила безголовое тело на стул и высунулась в окно.
Стук-стук – это бил по барабанам маятник.
Голова свалилась куда-то в кусты сада внизу, и в сумерках уже ничего не было видно, кроме прогуливавшихся среди цветов принцессы, ее служанок и парочки павлинов.
Ай-яй, подумала Орисса, ну да ладно…
Она была весьма беспечная особа, нужно заметить!
Но и она разволновалась – в соседней комнате слышался треск шагов шахини и шорох тащившегося за ней стражника, а тело на стуле, сидящее точно напротив щели, было без головы. Орисса взмахнула руками, засуетилась и не придумала ничего умнее, как вместо головы уставить на плечи принца горшок с цветами. В любом случае, между стулом и щелью болтались шелковые занавески и подлому шпиону виден был лишь силуэт.
Стук-стук.
– Ну, сидит, – сказала подглядывавшая царица. – Ничего не разобрать.
– Скажите только слово, моя повелительница, я все разберу, – произнес ползавший в ногах шахини стражник.
Ползал он как-то сам по себе – что-то хрипел там, вазюкал языком, но, когда поднимал взгляд на царицу, был сосредоточен и напряжен. Недовольная, думал Ханжи-хан, собака такая…
– Пусть сидит, недолго ей еще сидеть, – сказала шахиня и вынула из кармана маленькую тряпичную фигурку, в общем-то ничем не похожую на принца, но именно его и изображающую.
Стук-стук.
Потихоньку темнело. В щелочку теперь не разглядеть было и силуэт.
Орисса времени зря не теряла. Она развязала какой-то шнурок у груди и быстро вынула из платья вившуюся вокруг всего тела и хорошо замаскированную веревку. Один конец она привязала к колонне, а другой выбросила в окно!
Вот какая это была женщина!
Она собралась уже было вылезти в окно, но тут заметила внизу фигуры. Принцесса и ее прислужницы увидели что-то в кустах, подбежали и стали копаться в ветвях, охая и хихикая.
Будьте вы прокляты, дуры визгливые, подумала Орисса.
В это время царица в соседней комнате совсем надулась – из темной комнаты шахзаде слышался какой-то неуловимый шорох и слышался мерный стук барабанов.
– А если она его и вправду вылечит? – перепугался в ногах начальник стражи.
Царица отмахнулась.
– Когда принцесса уйдет из сада, – сказала она, – от этой подлой девки не останется и клочка. Вот уже и солнце скрылось…
Когда солнце садилось за горизонт, служанки выводили принцессу из сада. Но сейчас они замешкались и копались, зануды, в кустах, как будто там было что-то презабавное! Ничего не подозревавшая Орисса стояла в нетерпении на подоконнике и ждала, когда опустеет сад.
– Ах, посмотрите, здесь голова какая-то! – воскликнула одна из служанок.
– Какая безобразная, выбросьте ее! – сказала принцесса.
– Я позову стражников, они ее куда-нибудь кинут.
– Только не в плов!
Принцесса и служанки поскакали, хихикая и горланя, к воротам сада, и Орисса, держась за веревку, полезла вниз по стене. Она не видела, что в сад вбежала собачка, маленькая, злобненькая, схватила валявшуюся в траве голову и потащила куда-то в неизвестность. А еще прекрасная Орисса не видела, как шахиня в соседней комнате плюнула на тряпичную фигурку принца в руках и выпалила:
– Ыхбенимэх бенимэх хэх бенимэх!
И снова плюнула, но промазала и попала в затылок ворочающегося в ногах стражника. Тот ойкнул, а в соседней комнате – где стучали барабаны – что-то бахнуло! Это свалился цветочный горшок! В комнате никого не было, поэтому, конечно, никто и не видел, как в полумраке зашевелилось безголовое тело на стуле, как оно вскочило на ноги и принялось молотить воздух руками, срывая занавески и светильники на стенах, и как в то же время внизу взбесилась в собачьих зубах голова принца, задергалась, зарычала и, клыкастая, попыталась ухватить что-нибудь своими ядовитыми зубищами. Но псина, не дура трусливая, тащила эту истеричную голову за волосы и ни о чем особенном не думала, стучала свою забавную находку носом об углы дворца, а в рычащий и воющий рот лезла трава принцессиного сада.
Торопливо спускавшаяся по стене Орисса услышала какой-то неясный рев, а потом сверху, из окна, полетели ошметки барабана, куски маятника и каких-то платьев да занавесок. Ко всему прочему в ворота сада внизу лезли стражники.
Чтоб у вас печенки сгнили, подумала Орисса.
Только она успела оглянуться, как вдруг веревка ее порвалась под ударами шального безголового чудища, и женщина полетела бы до самого сада, если б не ухватилась за карниз на втором этаже. Она подтянулась и просочилась в узкое окошко, в полумрак какой-то неясной комнаты.
Внизу подбежали стражники и стали тыкать кусты алебардами.
– Вот там, вот там, – подсказывали служанки, указывая каждая в свою сторону.
– Ничего нет, – донесся голос стражника.
– Там была голова!
– А теперь уже нет!
– Не могла же она уйти без ног!
– Видать, укатилась.
– Ищите.
– Ваша голова, вы и ищите!
Такими, должно быть, были эти меланхоличные разговоры в саду.
Что-то другое происходило наверху. Грохот в темной комнате надоел шахине, она испугалась, что кто-нибудь его услышит и пришлет, вопреки указаниям, стражу. Царица снова плюнула на фигурку в руках и сказала:
– Шеберебереберебе бе!
Содом за стеной тотчас прекратился, разве что чуть погодя что-то бахнулось, но то, как нетрудно догадаться, убилось окончательно безголовое тело, снова обмякнув по велению своей госпожи. Шахиня прижалась к щелке, но ничего не разобрала во мраке.
– Ханжи-хан, сходите в комнату шахзаде, – велела царица. – Если от девки что-нибудь осталось, сложите в карманы.
