– Великий шаньюй, подобный небу! Образумь своих не в меру усердных слуг! Ровно десять душ требует Тенгри! Ни единой больше! Перестараешься, и Орхон выйдет из берегов!
Цзюньчэнь, уже подошедший было к своему коню, чтобы вернуться в седло, ошеломленно оглядывается, а потом, дернув губой, жестом приказывает стражникам остановиться. Толпа недоуменно гудит. Шаньюй возвращается в святилище. Взглядом выхватывает Чжан Цяня из сразу шарахнувшихся от ханьца остальных проигравших; те даже сейчас боятся привлечь к себе внимание сильных мира сего больше, чем бесславной смерти в общем потоке. Смерть привычнее, смерть проще, смерть незаметнее. Все хотят быть незаметными, когда свистит ее коса, даже если она косит именно их.
Владыка подходит к окровавленному Чжан Цяню. Несколько мгновений меряет его пристальным, испытующим взглядом узких умных глаз. Потом спрашивает:
– Кто ты такой? Откуда знаешь наши законы?
– Ханьский посол. Десять лет в плену. Обучен языкам и боевым искусствам. Нет смысла убивать. За меня дорого дадут.
Напряженный взгляд шаньюя сменяется почти добродушным. На обветренных узких губах проступает улыбка.
– Ты прав, ханец! – говорит властитель. – Нам не нужен потоп. Идем со мной, расскажешь, к кому и когда ты ездил послом.
6
От неожиданного толчка в спину Чжан Цянь силится устоять на ногах, но, поскользнувшись на шмате курдюка и позорно пропахав носом по вонючей кошме, больно бьется головой об огромный котел, висящий в центре юрты, чем вызывает взрыв хохота пирующих. Вот шаньюй заходится в смехе, в восторге от выходки своего нукера. Рядом откинулся на спину и дрыгает ногами его сын и наследник, молодой Юйдань. Хрюкает, как сытый хряк, колыхаясь необъятным брюхом сянь-ван, и даже Ичисс скалит желтые зубы в волчьем оскале.
– О! Вот и наш герой! – Цзюньчэнь делает большой глоток из черепа, обрамленного серебром в пиршественную чашу, чтобы унять икоту, взявшую его от неудержимого смеха. – Твой поступок сегодня восхитил многих.
Чжан Цянь молча кланяется и садится в угол, куда ему указывает нукер. Вокруг шаньюя вольно раскинулись порядка двадцати представителей хуннской знати. Они уже наелись разварной баранины и теперь, потягивая рисовое вино, жаждут развлечения.
– Говорят, ты десять лет тут околачиваешься. Ты умеешь драться и никакой не евнух, – продолжает шаньюй.
– Когда-то он был вельможа, – подтверждает, пьяно улыбаясь, сянь-ван.
– Да. Я служил при дворе, но теперь служу Великому шаньюю. Я веду учеты и…
– И проверяешь «товар», да? – хихикает, перебивая его, Юйдань. – Проверяешь снаружи и внутри, так? Особенно женщин?
– Ну, это легкое преувеличение, – скромно кланяется Чжан Цянь.
– Ха! Давай-ка узнаем, герой… – Ичисс пьяно жестикулирует и, не замечая, опрокидывает чашу с вином. – Давай, «проверь-ка» десяток рабынь за одну ночь!.. А если не уверен, то, может, опять сыграем в мяч с твоими соплеменниками? Кто выиграет, будет твоим помощником, а?
Лули-ван снова заходится в хохоте, пока съеденная еда не начинает идти в обратную сторону.
Чжан Цянь встает и низко кланяется шаньюю. Потом, уже не так низко, но подчеркнуто почтительно – заблеванному непереваренной бараниной Ичиссу, ни единым жестом не выдавая свое омерзение и держа тон:
– Я должен отказаться, господин! Я уже говорил, что то, что случилось с северянкой, было недоразумением… Учитель Конфуций сказал: «Единственная настоящая ошибка – не исправлять своих прошлых ошибок».
– Ладно говоришь, ханец! – Цзюньчэнь отрезает ухо от бараньей головы, лежащей перед ним на золотом блюде, и кидает его Чжан Цяню. Слава Небесам, поймал! Иначе пришлось бы, как псу, поднимать с пола. Ни на секунду не расслабляться! Чжан Цянь с благодарностью подносит руку к сердцу.
– Ладно? – Ичисс психует, стряхивая с груди блевотину и вытирая ладонь о жирные волосы, заплетенные в толстые тугие косы. – Слушай, брат, тебе, может, по душе эта болтовня… а я его поймал – он собирался ее испортить…
Шаньюй, улыбаясь, перебивает:
– Пока ты сам не успел, да?! Ха! Она уже на дороге в Паркану – так что остынь, младший брат! Держи свою ярость в седле… Тебе еще рабынь надо?
– Отдай его мне. Продам его туда же, в Паркану, и куплю себе стадо рабынь. И буду… – лули-ван яростно пытается поразить соплеменников широтой воображения. – Буду за ночь покрывать каждую! Так ли, ханец?
– Драгоценный камень нельзя отполировать без трения! – невозмутимо отвечает Чжан Цянь.
Хунну дружно смеются, сгибаясь пополам и фыркая, как лошади.
– Я бы оставил тебя, ханец. Да мой брат тебя загрызет! Или камнем своим… – вождь хунну не договаривает и валится на пол, покатываясь от смеха.
7
Едва живой от физической усталости и нервного напряжения, идет Чжан Цянь, пошатываясь, из шатра владыки. И тут его хватает за горло Ичисс.
– Ты остался жив и опозорил меня, ханец, – цедит сквозь зубы вельможа. Чжан Цянь еле слышно сипит. – Я не убью тебя сам, много чести для презренного чужака. Но я не дам тебе жить. Ты понравился шаньюю. Не хватало еще, чтобы вы подружились!
Он слегка ослабляет хватку. Чжан Цянь со стоном, хрипом и бульканьем втягивает воздух, пытаясь перевести дух. Ичисс, держа его за плечи, разворачивает вбок. Перед Чжан Цянем стоит Гань. Тот почти не изменился. Еще чуть заматерел, еще чуть раздался в груди и плечах, еще добавилось морщин и складок на лице. Ичисс скалится.
– Узнаешь?
Гань, не моргая, бесстрастно глядит бывшему хозяину в лицо.
– Да… – хрипло говорит Чжан Цянь.
– А ты узнаешь бывшего повелителя? – спрашивает Ичисс. Гань молча кивает. – Ты много лет жил и там, и здесь. Скажи, где лучше?
– Великий лули-ван, я сын степей! – отвечает Гань с несвойственным ему пафосом.
– Что ты чувствуешь к этому человеку? – Ичисс показывает на Чжан Цяня.
Гань и Чжан Цянь снова долго смотрят друг другу в глаза. Потом Гань пожимает плечами.
– Что я могу чувствовать? То же, что к овечьему катышку на дороге. К воробью в кустах. К зайцу в поле.
– Тебе можно доверять?
– Конечно, великий лули-ван.
Ичисс протягивает Ганю плетку.
– Ну-ка, ударь его хорошенько. Поквитайся наконец. Ты был у него в неволе. Или забыл?
– Такое не забывается, – медленно отвечает Гань, и эта фраза звучит как-то двусмысленно. Не забывается плохое, но и хорошее порой тоже не забывается. Однако двусмысленность ускользает от упоенного собой вельможи.
– Тогда бей!
Гань берет плетку и без колебаний наносит несколько сильных ударов крест-накрест. Он бьет всерьез, наотмашь. Чжан Цянь едва успевает прикрыть лицо руками. Кожа на тыльных сторонах ладоней сразу повисает сочащимися кровью лохмотьями.
– Хорошо, – говорит Ичисс. – Знаешь, посол… Караван с подарками и девчонкой уже ушел в Паркану.
Действительно, давно собранный и готовый, лишь ждавший прихода весны караван шаньюй поспешно отправил уже нынче днем, чтобы не рисковать рабыней. Слишком уж лакомым кусочком она, похоже, оказалась, не ровен час, очередной хитрец или очередной князь таки доберется до ее лона раньше того, кому это положено. В конце концов, пусть идут уже, а пока медлительная вереница доберется до гор, глядишь, перевалы уже и откроются.
– Ты возьмешь этого человека, – продолжает Ичисс, – и нагонишь караван. На первом же рынке ты продашь его.
– Продам, – равнодушно соглашается Гань.
Ичисс издевательски скалится. Ему нравится унижать людей, по капле выдавливать из них человеческое, делать трусами и подлецами. Это легко и сладко. Очень легко и очень сладко. Нет удовольствия большего, чем превращать человека в мразь.
– Не жалко будет продавать бывшего господина? – спрашивает Ичисс.
Гань снова пожимает плечами.
– Жалко будет, если продешевлю.
Ичисс от души смеется. Ему нравится ответ.
– И подбери ему такого хозяина, чтобы порол посла за любую промашку. Пусть у него кожа болтается клоками, пусть никогда не заживают рубцы. Пусть страх каждую минуту разъедает его душу.
Глава 2
Степная волчица
Римская республика, Пергам – столица провинции Азия
1
На большом дворе пахнет животными испражнениями и человеческим страхом. По одну сторону, в тени известковых стен, беспокойно мечутся по клеткам львы – в калейдоскопе мелькающих грив заметны матерые хищники в шрамах на выцветших шкурах и совсем юные самцы с наивными слезящимися глазами. Напротив них, молча прильнув к прутьям, сидят люди. Они осознают, что смотрят в глаза своей погибели, но сами не проронят ни слезинки. Это сарматы. Волки среди людей.
Между клетками в окружении охраны появляются двое. Рядом с невысоким жилистым Сципионом вышагивает красивый загорелый атлет. Это Митридат Эвергет, седьмой царь Понта – государства такого же цветастого и непрочного, как ткань туники, украшающей царское тело. Понт расположился по границе римских колоний, толкует на эллинском, верит в иранских богов и свой флот, но нутром чует – рано или поздно цветастая туника будет сброшена и растоптана поступью римских легионов. Но это будет завтра. Сегодня понтийский царь пьян и задорен – он друг Сципиона и разговаривает с ним на одном языке. Пока на одном…
– А вот и подарок! Лучшие степные волки – прямо из Тавриды! – Эвергет подпрыгивает от удовольствия, бросая нетрезвый взгляд в сторону клеток с людьми.
– Никогда прежде не видел сарматов, – Сципион щурится, пытаясь разглядеть спрятавшихся в тени людей.
– Так увидишь! Устроим им побоище с хищниками покрупнее. Посмотрим, чего они стоят без своих стрел! Ногти против когтей. Красота! – Эвергет подходит к клетке и с силой бьет ногой по железным прутьям, заставляя людей спрятаться еще глубже в утробу зловонной тени.
– Если честно, мне больше по душе, когда человек против человека, с оружием…
– Все для лучшего друга! – Эвергет, словно разгоряченный юноша, делает пару пружинистых шагов в сторону охраны и хлопает массивного лысого декуриона по плечу. – Тащи сюда любого и дай ему свой меч!
Офицер кивает и распахивает клетку с людьми, которые, будто сторожевые псы, начинают гавкать на своем непонятном и очень грубом наречии. Один из пленных пытается схватить декуриона за руку, но получает удар мечом по ключице. Брызгая кровью и проклятиями, мужчина уползает прочь от входа, другие же испуганно жмутся по углам. Декурион хватает первого попавшегося за шею – так обычно ловят гусей, призванных украсить хозяйский стол. Сципион с удивлением разглядывает кудрявого юношу с правильными чертами лица и выразительными зелеными глазами. Если бы не загорелое рельефное тело, он бы подумал, что перед ним девушка. Юноша испуганно озирается по сторонам и неуверенно хватает меч, который сует ему декурион. Сармату страшно. Он не хочет драться. Но перед лицом своих соплеменников он не посмеет попросить пощады.
– Хочешь посмотреть, как выглядит волчья кровь? – Эвергет с улыбкой садиста достает меч и вытягивает свои пухлые губы в трубочку, словно целует юношу.
– Мне кажется, ты больше этого хочешь! – волна дрожи неожиданно проходит по телу римлянина. Ему неприятно все происходящее.
– В окрестностях Херсонеса эти твари попали в засаду. Я лично зарубил с десяток. И знаешь, что мне в них нравится? Никогда не просят пощады. Это тебе не греки или фракийцы. Волчье племя! – Эвергет ловко играет коротким мечом, ловя булатным лезвием лучи солнца. – Ну, давай, щенок. Смелее! – понтийский царь все ближе к юноше, который работает кистью и пытается привыкнуть к чужому клинку, который для него слишком тяжел, а значит, он обречен.
Сципион оборачивается на клетки и смотрит на людей, которые наконец вышли из тени своего страха. Мужчины что-то гортанно выкрикивают, заставляя мышцы на руках юноши наливаться кровью. В отдельной клетке римлянин замечает женщину. Она молчит, в ее карих глазах застыла мольба, ее каштановые волосы на мгновение напомнили Сципиону осенний лес на берегах Тибра. Что она здесь делает? Кто она? Лицо полководца ласкает легкий ветерок…
Но это не осень из его детства. Это взмах мечом, еще один и еще… Вот юноша валяется в пыли и тянет свои руки навстречу смерти. Эвергет облизывает пересохшие губы и притрагивается клинком к шее поверженного. Сципион закрывает глаза. Этот красивый юноша мог бы много чего добиться в Риме, но боги зачем-то забирают его жизнь здесь и сейчас – на глазах урчащих львов, чтобы набить их ненасытные желудки.
– Пощады! Пощады! Это сын царицы! Не убивай! Хороший заложник! – посреди бесконечной паузы Сципион вдруг слышит женский голос и неказистые греческие реплики. Римлянин открывает глаза и сталкивается взглядом с рыжеволосой сарматкой.
Эвергет метит юноше в глаз: он любит убивать именно так – чтобы потом выковырять зрачок и, заглядывая в него под разными углами и с разным освещением, выдать пару фраз про бренность бытия. Сципион опережает смерть. Он резко отталкивает понтийского царя.
– Ты чего?.. Сам хочешь его прикончить?
– Кажется, это непростой воин. Не знаю, как вы, но у нас принято выяснять, кто есть кто, – Сципион вновь ловит взгляд рыжеволосой девицы. – Вон ту женщину… Приведите ее сюда!
– Ах вот куда ты все время смотрел? Сразу бы так и сказал. Но я бы ей не доверял ласки. Зубки острые! – понтийский царь начинает настолько заразительно смеяться, что улыбка мелькает даже на лице несчастного юноши.
– Мой друг, если это и правда подарок Риму, приведи мне женщину и оставь в покое мальчика! – морщинистое лицо Сципиона, напротив, совершенно лишено эмоций, чем он всегда удивлял и пугал своих противников.
Эвергет покашливает и приходит в себя, щелкая пальцем. Быкоголовый декурион пожимает плечами и хватает парня, словно он ничего не весит. Другой охранник с опаской открывает дверь клетки с девушкой. Она выходит, заставляя львов в клетках застыть на месте, а потом удивительно синхронно сделать шаг назад. Слишком сильная для женщины. Сципион таких раньше не видел.
2
Сарматку зовут Заряной. Подросток – ее младший брат по имени Атей. Они действительно из царского рода. Их мать упокоилась много весен назад – в тот самый день, когда первый раз багряный рассвет побывал в юном чреве Заряны. Она помнит огромный свежевырытый курган и лицо царицы воительницы, словно заснувшей на одну ночь, но уходящей в вечность под пение воинов, одновременно напоминающее голоса птиц, свист ветров и зов диких зверей. Заряна помнит, как стоящая у тела рослая, покрытая татуировками жрица в высоченной остроконечной черной шапке выпускает ворона в поднебесье и орошает труп золотыми монетами. После она призывает воинов, которые с помощью полыхающих факелов создают огненное кольцо вокруг покойной. Когда пламя наконец смыкается, все до единого вытаскивают свои мечи и втыкают их в землю. Заряне часто снится этот единый душераздирающий клич – словно в небо уходит не один человек, а сотня заживо сожженных волчьих стай.
– Опия, великая царица сарматов, твоя мать и моя жена… Ее имя будет вечно гулять по степи вместе с ветром. Ты слышишь его? – к девочке подходит седобородый мужчина и протягивает ей длинный лук с колчаном.
Мужчину зовут Скопасис. От него пахнет речной тиной и кровью забитого тура. Цвет его глаз напоминает крылья стрекозы, и теперь на Заряну смотрят десятки таких глаз. Все и сразу. Они чего-то ждут и хотят.
– Клянусь богами продолжить дело матери и убивать врагов из этого лука! Клянусь служить своему народу и драться до последней капли крови за свою семью и за все племя! – юная Заряна поднимает лук, чтобы его тетива задела появляющиеся на небосклоне звезды.
Другой рукой она прижимает плачущего мальчика, Атея. Старшей сестре кажется, что выразительные глаза брата всегда были заплаканы, но это, конечно, неправда. Нынче он вырос и успел убить на охоте своего первого тура.
– Пока ты не привезешь в шатер три скальпа врагов, убитых в бою, чтобы украсить ими узду своего коня, и не проедешь со своим избранником по кочевьям в колеснице, запряженной оленями, я буду хранителем народа. Но мы ждем, Заряна! Опия живет в тебе, как ты дышала в ней! И так сбудется, и придет время, и ты станешь великой царицей. И великой воительницей, как твоя мать! – Скопасис вырывает свой меч из земли и целует клинок. Седая борода окрашивается теплыми оттенками степной земли. Песок хрустит на зубах.
– Степь проснулась, Заряна! Ветры доносят эхо великих передвижений и свирепых схваток… Из Страны восхода идут «серебряные люди» – тохары. Их больше, поэтому мы не можем дать бой… Пока не можем!
3
Заряна вываливается из колесницы собственных воспоминаний. Она находится за множеством переходов от своей последней стоянки, сидит за столом из странного мозолистого дерева – перед маленьким, но властным мужчиной.
– Что за «серебряные люди»? – Сципион делает глоток красного вина и едва заметно морщится. Этому пойлу далеко до фалернского янтарного нектара.
– Они с Востока. Они светлые, как пшеница. И хорошие воины. Я больше ничего не знаю! – Заряна говорит со странным акцентом. Кажется, Сципион слышал подобный где-то в Галлии. Может, все рыжеволосые варвары одинаково забавно коверкают язык Аристотеля и Сократа?
– Кто еще есть на Востоке?
– Там Парфия…
