Его напарник понуро курит сигарету на противоположном углу дома. Он задумчиво смотрит в снег перед собой и подрыгивает правой ногой, будто пританцовывает.
Пык… Я даже не успеваю заметить, что именно происходит. Задумчивый курильщик начинает оплывать и сминаться, как пустой пакет. Он утрачивает внутренний стержень и теряет равновесие, заваливаясь вперёд. Но упасть ему не дают. Заботливые руки подхватывают и аккуратно укладывают на припорошённую снегом землю.
Его напарник ничего не замечает. Его внимание по-прежнему приковано к тёплой и уютной веранде, посылающей во всемирный эфир волны инфернального веселья. Я не вижу лиц этих весельчаков, но представляю, что у них свиные рыла и козьи морды.
Вдруг тело охранника чуть вздрагивает и он, даже рукой не взмахнув падает, как подкошенный. Блин, просил же не стрелять. Хотя ладно, хрен с ними, пусть уж палят, всех не перережешь. Появляется Толян. Он подбегает к телу и, нагнувшись, проверяет, жив или не жив. Судя по всему, второе.
За Толяном появляются ещё бойцы. Толян, не глядя на них, выпрямляется и подняв руку с зажатым в ней длинным как у Пушкина ПБ, несколько раз нажимает на спуск. Его «космическая труба» щёлкает, но щелчки эти оказываются практически неслышными за забором. Да не практически, вообще неслышными.
Он опускает руку и пожимает плечами, как бы говоря, что работа эта не для такого матёрого чувака, как он, а для новичка. Так, всё понятно. Я тут же перемахиваю через ограду и, отодвинув засов, открываю калитку. «Зрители» заходят внутрь и оказываются на поле боя.
Не глядя на нас, Толян перебегает от избы к бане. Туда же направляются и остальные бойцы, контролируя периметр. Обращает на нас внимание только Александр. Мы двигаем к нему, и он дёргает нам навстречу. Останавливаемся так, что оказываемся закрытыми от бани стеной дома.
– Саня, ёпрст! – шепчу я. – Я ж просил. Теперь давай, чтоб из другого ствола никто не вздумал палить. Ясно? Только из одного! Этих в бане сразу не валим. Ты понял?
– Пошли, – кивает он. – По обстановке посмотрим.
Выходим из-за дома. Он перебегает к Толяну, но не успевает добежать. В этот момент открывается дверь и на крыльцо выходят три распаренных бандоса с простынями на бёдрах.
– О! – говорит первый из них стоящему прямо напротив Толяну. – А ты кто?
На его толстой потной морде застывает выражение дружеского недоумения.
– Х*й в кожаном пальто, – добродушно отвечает Толян и кладёт любознательному любителю бани пулю прямо между глаз.
Это происходит моментально. Настолько быстро, что двое других даже не успевают испугаться, не то что вскрикнуть или, тем более, позвать на помощь.
Щёлк. Щёлк, щёлк. А потом – грохот падающих тел.
– Э, вы чё тут, попадали? – пьяно ржёт коренастый толстяк, открывая дверь и выходя на крыльцо. – Чё за гро… хот… Шухер, братва!!! Шу…
А вот этого не надо было делать! Он валится на крыльцо с дыркой в башке, не успевая договорить.
Не добежал, бегун-беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звездный знак его – Телец —
Холодный Млечный Путь лакал.
– Ствол сюда! – ору я Толяну. – Быстро! И магазин!
– Так, не стреляем больше! – спокойно и буднично, словно на совещании, объявляет Александр. – Давайте, сюда все, сейчас заходить будем. Не стреляем, ясно? Оставшиеся живыми нужны. Гром, ты у окошка! Чет, ты у второго. У них оружие может быть, повнимательнее. Если что – только по конечностям. Толян, стол тащи. Давайте, ребят, погнали наших заводских. Без шума и пыли.
Гром и Чет занимают позицию так, чтобы не оказаться под пулями. У забора в нескольких точках, просматривая весь периметр стоят, трое ребят с автоматами.
– Ашотик! – кричит Цвет в дверь. – Ты здесь? Базар есть!
– Пошёл ты нах*й, легавый! – доносится в ответ.
Толян скидывает с тяжёлого массивного стола, удачно оказавшегося на веранде, алюминиевый чайник, эмалированную миску и кружки и двигает его к двери. Вместе с Саней они ставят его на попа и, прикрываясь, как щитом, вламываются в предбанник.
Полундра! Танки в городе!
– Э! Это чё такое! – раздаются крики. – Сука!
– Мусора поганые!
– Я твой рот е*ал!
– Сука!
Раздаётся звон разбитого стекла, но выстрелов нет. Вслед за стенобитным орудием в баню забегают оставшиеся бойцы. Вместе с Игорем их шестеро. Ну, и в конце заходим я, Цвет и Торшин.
В комнатёнке тесно и жарко. У разбитого окошка сидит амбал с окровавленной башкой. Получил от Чета, походу. Куда лез дурак, оконце маленькое, застрял бы, как Винни-Пух.
На лавке за столом сидит волосатый, как обезьяна Ашотик Большой. Глаза навылупку, пузо надутое, мокрый, перепуганный и злой. Сжимает в руке вилку. На столе раздрай. Консервы, холодный шашлык, водка, пиво, суджук, жареная картошка, квашеная капуста.
Выглядит Ашотик жалко. Он матерится, шлёпает губами, как рыба, да только в глазах страх и ужас. Слева от него весь синий от татуировок чувак почтенного возраста. Он сплёвывает на пол и смотрит, как загнанный волк. Чистый зверь.
А вот справа от Ашотика обнаруживается большой сюрприз. Это Амир. Он не дёргается и ведёт себя спокойно. Воин, твою дивизию. Знает, чем дело кончится, самурай, мля.
Чего тебе не хватало, Амир? Мне от этого открытия хреново становится. Обидно, бляха-муха. Нормальный же чел, и пригодился бы мне здесь и Цвету ой, как пригодился бы…
Я киваю Александру, чтобы выводил бойцов. Теперь они уже не нужны. Сажусь на лавку напротив Ашотика и молча оглядываю его и его спутников.
– А это чё за х*й моржовый? – киваю на синего. – Ты в законе, деда? Кто такой?
Тот разражается злобной тирадой, состоящей исключительно из фени и мата.
– А ты сам кто такой? – несмотря на страх ерепенится и не сдаётся Ашотик. – А я тебе сам скажу, кто ты такой! Ты покойник! Тебя нет, я тебя завтра…
Он поднимает толстые, густо поросшие волосами руки и, сжав левую в кулак, интенсивно хлопает по ней основанием ладони.
– Я тебя вы*бу! – хрипит он, повторяя раз за разом.
Жалко смотреть. Всё-таки, я всегда был ментом, но не палачом. Я ловил вот таких упырей, но никогда не казнил, не лишал жизни и сейчас не желаю этого. Поэтому смотрю на них с грустью.
– Да заткнись ты, – негромко говорю я Ашотику.
И он затыкается. Ещё бы, доходит, не может не доходить, к чему дело идёт.
– Дурак ты, Ашотик, – качаю я головой. – Ты думал, завалишь Абрама и всё, будешь жить-поживать, да добра наживать?
– Его приговорили! – отвечает он, тыча в меня пальцем. – Ему всяко конец был! Вот, у Игната спроси, Игнат всю Москву держит. Он и приговорил. У нас всё по закону! А ты кто такой, а? Ты чмо!
Красиво говорит, смачно.
– Ты что ли Игнат? – спрашиваю я у синего. – Больше ты ничего не держишь. Вообще ничего. Только душу свою и то недолго уже осталось.
– Э-э-э, ты дурак! – снова разъяряется Ашот. – Тебя похоронят завтра же! Ты, чушкан пробитый, ты кто такой, вообще, чтобы на Игната хлебало разевать? Ты…
– Слышь ты, штрибан, – не могу сдержаться я, чтобы не процитировать Свердловского классика, – ты фильтруй хрюканину. А ещё лучше, закуси своё поганое жало.
Ашотик вскакивает, но Игорёк, стоящий сзади, тут же усаживает его обратно, отвешивая крепкую затрещину. Я поворачиваюсь к Амиру.
Какое-то время мы смотрим друг другу в глаза. Наконец, я вопросительно киваю, и он лишь качает головой и пожимает плечами. А потом отворачивается. Он точно знает, что сейчас будет.
– А ты кто такой вообще? – не может уняться Ашотик. – Ты как с ворами законными говоришь, чмо? Нас только воры могут судить, ты понял?
– Ошибаешься, – хмыкаю я. – Особое совещание может, ОСО, слыхал? Полевая тройка. Видишь, у нас тут представители воровского сообщества, МВД и трудящихся.
Я поочерёдно показываю рукой на Цвета, Торшина и на себя.
– И приговор, по сути, мы уже вынесли. Но ты можешь сказать что-нибудь, чтобы облегчить участь свою горемычную. Например, кто тебе велел убрать Абрама. Ещё меня очень интересует, через кого ты организовал покушение на меня и кто его выполнил. Давай. Если не расскажешь, тебе сделают очень и очень больно, так больно, что ты захочешь скорее умереть.
Ашотик пугается, бледнеет и снова начинает сыпать матом.
– Абрама он сам хотел устранить, – поясняет Амир. – Хотел наше казино к рукам прибрать. Он Плешивцева давно подбивал, уговорил уже, а тот у начальства своего добро выбил. Поэтому они тебя и взяли в тот раз. Выйти ты не должен был.
– Вместе с племянницей Ферика? – хмыкаю я. – И КГБ не побоялись?
– А ему всё равно. Он и Ферика хотел вальнуть, но это вон Игната идея. У того аппетит вообще неуёмный. Короче, все чего-то хотели. Менты хотели Абрама из дела выбить, потому что катраны это типа их дело. Ну и конторских умыть заодно. Ашотик хотел твоё казино себе забрать и столицей править, дебил.
– Э! Ты базар фильтруй! – разъяряется Ашотик.
– Игнат хотел, – продолжает Амир, не обращая на того внимания, – вместо Абрама Ашотика двинуть, и через него из казино лавэ сосать.
– Ну, а ты как с ним заодно оказался? – спрашиваю я.
– Да… Был косяк когда-то, вот он меня и взял за жабры… Крысятничал я, у Абрама бабки уводил, а этот пронюхал и подцепил на крючок. А там раз за разом, увяз я. Ашот меня вальнул бы, сколько я сделал всего. Так что выходило или он меня, или я его. Ну, короче, у нас тут свои рамсы. Только какая разница уже…
Это точно, разница уже невелика.
– А со мной что? – спрашиваю я. Это Ашотик меня заказал? Кого нанял? Через кого организовал?
– Не знаю, – качает головой Амир. – Он говорил пару раз, что типа тебя менты убрать хотят, но сам не видел в тебе большого смысла. Так что это не он, наверно…
Не он? Выходит, второй раз тоже Печёнкина работа? Очень интересно получается…
Я ещё какое-то время пытаюсь выудить информацию, но потом заглядывает Александр:
– Пора бы уже. Не стоит здесь так долго сидеть.
Ну что же, пора – значит пора.
– Держи, – отдаю я пушку Цвету. – Ты теперь босс и хозяин Москвы. Вместе с Фериком.
Встаю и не оглядываясь выхожу.
– Уходим, – бросаю я Сане, держащему баню в оцеплении. – Мы всё.
Через минуту выходят Цвет и Торшин. Бледные, у обоих глаза горят. Союз, замешанный на крови и на деньгах.
– Ствол, – протягиваю я руку.
Оставлять его оперативникам желания нет. Пусть ищут обычный ПМ, пули и гильзы одинаковые. Вчера сожгли Абрама, сегодня расстреляли Ашотика. Бандитские войны.
Потом возвращаемся в гостиницу. По дороге останавливаемся на мосту, и я выбрасываю пистолет в холодные чёрные воды, катящиеся вдоль заснеженных берегов. Разбираю и раскидываю по частям в разные стороны и как можно дальше. Ищите, кому надо. Скоро речку скуёт льдом, вообще ничего не найдёте.
Дальше едем молча. Несёмся по пустому городу, не говоря ни слова. Сергеич клюёт носом и, чтобы встрепенуться, включает радио. Машина наполняется жизнерадостным голосом Магомаева:
… и я иду к тебе навстречу,
И я несу тебе цветы,
Как единственной на свете
Королеве красоты…
Меня аж в жар бросает. Королева красоты, твою дивизию! Про королеву-то красоты я и забыл со всеми этими делами!
Я влетаю на последний этаж и врываюсь в зал. Народу уже почти нет, только самые упёртые выпивохи сидят ещё за столами и добивают начатое. Крупье убирают карты и фишки, официанты собирают посуду и скатерти. Начинают подметать пол уборщики.
Все снуют, бегают носят тарелки, коробки и не пойми что ещё. Праздник закончился, а работы ещё хренова гора, к утру всё должно блестеть и быть готово к приёму новых посетителей.
Лида сидит, устало развалившись на стуле и сбросив туфли. Она курит, стряхивая пепел прямо на пол и пьёт шампанское прямо из горлышка бутылки. Увидев меня она проворно вскакивает.
– Где?! – спрашиваю я, подлетая к ней.
– Кто? Миша? Я его отдыхать отправила…
– Какой нахер Миша! Я тебе что велел?! Где победительница конкурса?!
Она хлопает глазами, пытаясь сообразить, о чём я говорю.
– Лида, очнись! – ору я. – Мата, бл*дь, Хари! Где королева красоты, победительница твоего конкурса?
– Она в номер пошла… – говорит подошедший охранник, белобрысый стеснительный парнишка.
Где нашли-то такого?
