Сан Кипари "Без вины виноватые"

Без вины виноватые
Сан Кипари

«Почему так получается, что добрейший человек страдает от голоса совести больше, чем последний подлец?» – постоянно задавался этим вопросом следователь Рефлекто, расследуя загадочное и ужасающее дело писателя Модеста Винина.Может ли человек быть всегда во всём виноват? Нет, и Модест знал это, но бесконечное чувство вины, к сожалению, не так просто утолить. Тяжесть ошибок прошлого, раскаяние, самоедство, вина, стыд – это кошмар, которому нет конца… или есть?

Сан Кипари

Без вины виноватые

Пролог

    Даменсток, 13 апреля, 1045 год
    Время 17:33

Вечерело.

По-лошадиному тряхнув головой, русый извозчик с горбатым носом и шрамом на левой стороне лица остановил машину перед бледно-жёлтым пятиэтажным зданием и с хитрой ухмылкой обернулся к пассажирам.

– Приехали, господа! – объявил он и вышел из машины.

Следователь по прозвищу Рефлекто в белой маске и фиолетовой дублёнке с душным меховым капюшоном направился к зданию, чьи стены покрылись молниями трещин и островками штукатурки, а лейтенант Дантесс Айа – очень высокий, подтянутый, расслабленно улыбающийся мужчина в монохромной накидке расплатился за проезд, перекинулся с извозчиком парой-тройкой слов и подбежал к коллеге. Извозчик остался у машины наблюдать, как две фигуры исчезают за дверьми, и, убедившись, что никого вокруг нет, зашёл в здание вслед за ними.

Коллеги в могильной тишине поднялись на третий этаж. Однако, один раз остановившись на лестнице, Рефлекто услышал тяжёлые шаги и глянул вниз: за ними шёл русый мужчина в чёрном костюме на серо-розовой водолазке, чёрной бабочке, с горбатым носом, козлиной бородкой и странными серыми глазами. Он в ответ взглянул на следователя, кратко кивнул ему в знак приветствия и скрылся во тьме коридора. Рефлекто не обратил должного внимания на странного соседа, достал ключи и зашёл домой.

– Ну и жара! – сняв накидку, вздохнул Дантесс.

Следователь не спешил снимать верхнюю одежду, бегло прошёлся по квартире, убедившись, что никого нет, и только после снял с вспотевшего лица маску, убрал дублёнку в шкаф и ушёл умываться. Лейтенант вытащил из холодильника трюфельный торт и разлил чай по кружкам.

Зайдя на кухню с холодным от воды лицом, Рефлекто подсел к ужинавшему тортом приятелю и посмотрел в свою кружку.

– Кофе нет?

– Не-а.

– Жаль.

Пару мгновений они наслаждались тишиной, пока Дантесс, доедая второй кусок торта, на вздохе не выпалил:

– Скучно как-то!

– Тебе всегда скучно.

– Не всегда, – он постучал ложкой по столу и, что-то придумав, расположился удобнее. – Ну, расскажи что-нибудь, чтоб нервишки потрепать! Наверняка из последних дел найдётся какое-нить жутенькое.

– Тебя же от жути тошнит.

– Ну, иногда можно сделать исключение.

Рефлекто задумчиво хмыкнул.

– Случилась недавно история одна. Нелицеприятная и жуткая. Оно меня до сих пор пугает. Очень пугает.

– Насколько сильно?

– Насколько тебя испугает – не знаю, а у меня перед глазами до сих пор стоит та ужасная картина и в дрожь бросает. Даже во снах я постоянно оказываюсь в том дне…

Дантесс с детским блеском в тусклых, будто неживых стеклянных глазах прихлопнул в ладоши:

– Ну, рассказывай! Аж интересно стало, что там такое.

Рефлекто посерел и с тоской в голосе спросил:

– Ты никогда не задумывался, почему хорошие и невероятно добрые люди сильнее страдают от совести, чем настоящие изверги, которых даже людьми назвать трудно? Почему вина поедает сердца и разумы добродетелей, но не трогает подлецов? Почему преступники и психопаты в тюрьмах не чувствуют тяжести на сердце? Почему искренне не раскаиваются в тех ужасах, что они натворили? А по-настоящему хорошие, не испортившиеся сердцем и разумом, терзают сами себя за небольшие ошибки и провалы, почему, Данте, почему?

– Мне-то откуда знать? Я ж нехороший человек.

– Ты не задумывался об этом?

– Не-а. Ну чего ты так на меня смотришь?

– М-да, а ведь полицейский, по чину лейтенант!

– Ей богу, будешь меня попрекать за это? За сорок с лишним лет службы невозможно сохранить милосердие, уж тем более жалеть кого-то. Лучше историю начинай, мне ж интересно!

– Ай, чёрт с тобой! – следователь вздохнул. – А история… Она случилась с моим лучшим другом.

Глава 1

Тревога

I

Светлый человек

Даменсток, 4 марта, 1044 год

Время 12:34

Прошёл обед.

Двадцатипятилетний хозяин квартиры Модест Винин и его добрый приятель Энгель Черникский сидели в комнате – рабочем кабинете, где на сей раз царил творческий беспорядок.

Модест был весьма известным прозаиком, начавшим писательскую карьеру в шестнадцать лет и имевшим высокую репутацию; среди его работ было множество рассказов о любви, трагических повестей и психологических романов, что притягивало к себе средневозрастных людей. Он изредка помогал режиссёрами с постановками в театрах, а журналистам редактировать статьи, – в общем, занимался всем понемногу. Помимо прочего, Винин часто выступал в роли конферансье и преуспевал в этом деле, ибо с рождения ему был дан приятный убаюкивающий голос; окружающие слушали его с удовольствием и, порой, могли окунуться в сладкие мечтания под его тенор. Хотя со школы он побаивался сцены и большого скопления людей, отказаться от просьб приятелей из приличия не мог, и перед каждым выходом к публике подавлял в себе парализующий страх, брал под холодный контроль разум и с замирающим сердцем выходил в свет.

Внешне Винин не был ни уродлив, ни красив, – как говорится, средний. С первого взгляда он мог показаться печальным, вечно задумчивым человеком, – тем, с кем можно только сидеть в неловкой тишине, потупив взгляд в пол, однако во время разговора он расцветал: серое лицо светлело, в глазах искрилась живость, а губы расплывались в добродушной улыбке. Винин был бледным худощавым шатеном с ярко выраженными скулами, бородкой, тёмными узкими глазами, из-за нависших век казавшихся грустными, родинкой на нижней губе и собранными в хвост волосами. Одевался он строго и дома, и на улице: в его шкафу были аккуратно сложены рубашки различных оттенков, брюки, пиджаки, жилеты, фраки, шляпы, галстуки, а в коридоре стояло всего две пары лакированных туфель.

Если Винин был достаточно замкнут, то Черникский, напротив, был человеком общества. Будучи известным художником, он постоянно находился в компании творческих коллег, критиков и важных для его карьеры личностей. В списке его клиентов числились знаменитые актёры, учёные, политики, профессора, музыканты – все они дома имели по несколько работ Черникского и постоянно занимали его заказами. Каждый желал находиться в обществе Энгеля из-за его благородной наружности и добродушного характера. У него была очень живая мимика и большие карие глаза, выражающие абсолютно все эмоции, отчего каждый без труда мог понять, в каком настроении пребывает художник: если он был счастлив, в глазах горел звёздный блеск, если его занимали тяжёлые мысли, он хмурил брови и смотрел куда-то вниз.

Как говорилось ранее, у него была благородная внешность и мягкие черты лица с крошками остроты: светлое живое лицо острили тёмные бакенбарды, кудрявые волосы на вид были мягки, а на ощупь оказывались жёсткими. Одевался он так же, как его друг: строго и парадно, ежеместно гуляя в рубашках с широкими рукавами, жилетах, брюках на подтяжках и на улицах надевая чёрную шляпу.

В этот раз Черникский сидел в кресле с небольшим мольбертом на коленях в белой рубашке, расстёгнутом жилете и рисовал. Винина поглотила писательская деятельность: он с нечеловеческой скоростью выводил на бумаге слово за словом и прятал непонравившиеся выражения и слова под слоем грифеля. По окончанию работы он счастливо воскликнул: «Завершено!», и Энгель отложил мольберт в сторону.

– Закончил?

– Да! Вот! – Винин передал кипу исписанных листов в приятельские руки. – Я подкорректировал проблемные места и добавил несколько абзацев в начало.

– Молодец!

Энгель по привычке вскинул бровями перед чтением и начал бормотать текст под нос. Винин вышел на кухню и возвратился с кружкой некрепкого кофе.

– Наконец-то я завершил «Сердце»! Осталось сдать редактору и тогда окончательно поставлю точку. Немного грустно осознавать, что это конец.

– Но у тебя есть ещё идеи для новых рассказов, – перелистнув страницы, улыбнулся Энгель. – Уверен, они будут также прекрасны, как и «Сердце».

– Наверное.

– Точно.

Сев обратно за стол, Винин, переполненный радостью, в ожидании следил за приятельской мимикой и пытался угадать, до какого эпизода дошёл Энгель, однако стоило ему перевести взгляд на отложенный мольберт, эйфорию разрушил стыд.

– Извини, что прервал тебя от работы и слишком много говорю о «Сердце», – почувствовав на себе пристальный взгляд, он застыдился сильнее. – Извини, забыл.

Вторым извинением он заставил Энгеля нахмуриться сильнее. Модест вновь неосознанно произнёс его нелюбимое слово «извини», до сих пор не отучившись от гнусной привычки извиняться за каждое своё слово и действие.

Черникский тяжело вздохнул.

– Когда ты прекратишь извиняться? Ты же знаешь, что мне это неприятно.

– Извини, постоянно забываю…

Художник покачал головой и продолжил чтение, пока Винин сидел в попытках отвлечься от неприятных раздумий, чтобы странное чувство вины не селилось в его груди. Он отвлекался на всё: смотрел на часы, следуя за стрелкой, наблюдал за остывающим кофе, но, сколько бы он ни пытался отвлечься, тяжёлое чувство накатывало новой волной.

– Слушай, – перервал его душевные мучения Энгель, – а где ребёнок Мавры? Она же была беременна, разве нет?

– Была. Читай дальше, читай!

Черникский обратно погрузился в океан букв, однако спустя пару строк вновь обратился к писателю с уточнением. Винин с наслаждением отвечал, загадочно улыбался и старался не взболтнуть лишнего, чтоб не раскрыть сюжетных поворотов, пока в груди, подобно огню, разрастались чувства вины и стыда. Он не мог подавить отвратительных раздумий, не мог спрятаться от «зверя», обитавшего глубоко в душе и заражавшего мысли; от него тяжелело сердце и болела голова. Но, к счастью, в этот раз «зверь» таким маленьким, что не смог сполна погрузить писателя в пучину негатива.

Когда Винин потупил взгляд в пол, на его худощавые плечи опустились тёплые ладони, и залепетал приятный голос, слышимый лишь ему одному:

– Ты ведь помнишь, что извинения раздражают Энгеля. Тем более он прав: ты бессмысленно извиняешься. Ты ведь просто делишься своей радостью, а это разве плохо?

«Нет, не плохо», – мысленно ответил Винин «светлому» человеку.

– Именно – не плохо. Не стыдись из-за пустяков.

«Светлого» человека, как для себя его обозначил Винин, звали Лука. Писатель не знал, сколько ему лет, каково его появление и сущность, только знал, что «светлый» человек пришёл к нему ещё в детстве. Винин сразу узнает из тысячи его добрый лик, небесные глаза, короткие розоватые волосы, нос с горбинкой, монокль на верёвочке и наиприятнейший баритон, который только может существовать. Всегда в голубой рубашке с круглым воротником и нежно-розовой бабочкой, белых брюках на чёрных подтяжках и в туфлях он становился действительным воплощением «идеального» человека. Никто кроме Винина не мог увидеть этого небесного посланника и насладиться его сладким голосом, ведь Лука был лишь плодом воображения писателя, воплощением всех его светлых мыслей, мечтаний, решимости и рациональности. Благодаря Луке он смог достичь желаемого, т. е. карьеры, и не опустил руки.

– Не думай о плохом, иначе просто растратишь жизненную энергию, – постоянно твердил Лука и был прав.

Последующие три часа прошли за чтением. Энгель прерывался, чтобы прояснить и обсудить произошедшие события в рассказе, а Винин искренне радовался, что товарищу нравилась его работа и что она не оставляла его равнодушной. Радовался за него и Лука, наблюдавший за их разговором с другого кресла, и приговаривал: «Всё будет хорошо. Всё и так хорошо».

«Что ещё надо для счастья? – думал Винин. – А больше ничего не надо. Я и так самый счастливый человек».

– Ты действительно счастлив? – улыбался Лука.

«Я безумно счастлив».

– Это хорошо, очень хорошо! Хорошие люди должны быть счастливы, а ты – очень хороший человек!

«Я не плохой человек?»