Сан Кипари "Без вины виноватые"

– Не плохой.

II

«Зверь»

Даменсток, 4 марта, 1044 год

Время 00:04

Полночь.

Непроглядная тьма завладела небом, замолчали птицы, опустели кресла. Тишину ночи прерывал звон посуды и журчание воды на писательской кухне. Энгель давно вернулся к себе домой, час назад лёг спать, перед этим созвонившись с другом, и уже видел десятый сон. В это же время Винин, сложив помытую посуду, вытер руки о подол рубашки, вернулся в комнату и сел за стол. Часы шептали: тик-так, тик-так, тик-так…

Желтоватым светом прорезала тьму настольная лампа. Зашелестела бумага, на стол опустилась набитая заметками папка, – Винин сел работать. Он вытащил записанные в хаотичном порядке на клочках бумаги идеи и заготовки для новых рассказов и вдумчиво разложил всё перед собой в определённом порядке. Если бы кто-то взглянул на записи, то не понял бы ничего, ибо вся композиция и фабула временно пылились в писательской голове. В нездоровом сердце кипело вдохновение, жаждало вырваться на свободу, – и вот, когда сгустилась ночь, пришёл его час, а ночь, как правило, излюбленное время для работы. Ночь с самого детства была Винину старшей сестрой, показывающей красоту чёрных небес, дающей наполнить лёгкие свежим ароматом мистической тишины. Как бы его не бранили за ночные посиделки, как бы утром не было тяжело вставать, он не мог не поддаться соблазну встретить за окном рассвет и первым услышать щебетание птиц. Но в то же время утром желание утонуть в прохладной постели резко возрастало, одолевала зевота, и Винин уже поддавался этому желанию, просыпаясь часов в двенадцать, если не услышит крика будильника.

«Ложился бы вовремя спать», – постоянно твердили ему Энгель, матушка и Лука.

«У меня вдохновение!» – отвечал Винин и не спал до утра.

Заточив карандаш и пробежавшись по заготовкам, Винин был готов начать расписывать план, но, как только кончик грифеля притронулся к бумаге, он замер. Рука налилась свинцом, пальцы судорожно сжимали карандаш. Часы монотонно тикали: тик-так…

Прошла минута, две, три, шесть, десять. Бумага оставалась девственно чистой.

«Надо написать план», – звенели остатки мыслей в голове, но их заглушала пустота. Только что вдохновение жаждало вырваться наружу, стремилось занять собою всё время, отведённое для сна, а что сейчас? В одночасье всё пропало: нет ни мыслей, ни желания. Нет ничего и это ничего ужасно пугало. Быть такого не может, чтоб у него не было мыслей! Он всегда о чём-то да думал, пусть даже это был пустяк, но ведь он думал!

«Нет мыслей, совершенно нет мыслей!»

Винин отбросил карандаш в сторону, схватился за голову и, бледнея, часто задышал сквозь скрип зубов. Трясущиеся пальцы заледенели, а весь мысленный восторг обратился в тяжёлый камень, заставивший уткнуться холодным лбом в стол и вслушаться в стук собственного сердца. Хотя сердца там не было, – в груди зияла дыра, ядовитой змеёй расползающаяся по телу и высасывающая жизненную энергию.

Винин в спешке отыскал таблетки от головной боли, запил их горьким кофе и еле сорвал с волос резинку, выдрав несколько тёмных нитей, на которые он взглянул с безразличием, кинул в сторону и потупил утративший ясность взгляд в стол.

Шла минута за минутой. В ушах зазвенели пустые мысли, червями проникавшие в глубины сознания, и рушили всё: добрые моменты жизни с эмоциями и чувствами и медленно, но верно заполняли пустоту чёрствыми воспоминаниями. Преодолев ноющую тяжесть в сердце и колющие иглы в висках, Винин поднялся, опираясь о стол, подошёл к кровати и замертво упал на неё.

Вскоре у подножия захрипел гадкий смех, подобно скрежетанию острого мела о доску. Винин узнал хохот «зверя», – того, кто страшно мучает, истязает сердце, выедает всё хорошее из него. Он тот, кого подавляет свет, он – тьма.

«Зверь» принял облик тёмного силуэта, навис над постелью своей жертвы и противно захихикал. Холодок коснулся лица писателя, – нелюдь загнусил:

– Помнишь, как ты сегодня раздражил Энгеля? Разве тебе его совсем не жаль?

«Я забылся», – мысленно ответил Винин и отвернулся к стене, лишь бы не видеть тьму.

– Или ты специально захотел его раздражить? Ведь тебе нравится раздражать окружающих, видеть, как они морщат нос от неприязни к тебе…

«Мне не нравится».

– Да разве!А кто постоянно раздражает всех? Кто портит настроение? О, пытаешься вспомнить, когда всех раздражал? Ты думаешь постоянно о себе, жалкий эгоист! Правильно говорили, что ты станешь таким же, как твой отец! Только о себе и думаешь, а о других подумать даже не хочешь! Бедный, бедный Энгель! Погубишь ты его…

Винин не спорил, а лежал, словно труп, только дыхание говорило о жизни. В чахлый разум потоками тяжёлого ветра ворвались неприятные воспоминания и поганые чувства, от которых хотелось избавиться раз и навсегда; о них хотелось позабыть и они же, как назло, сильнее истязали и доводили до мигрени.

Винин невольно вспомнил множество конфликтов, где сам непосредственно участвовал. Будучи глупым подростком, он часто ругался с бабушкой, хотя безумно любил её, обходился с ней крайне осторожно и постоянно фильтровал свою речь, прежде чем заговорить с ней. Их ссоры проходили в те дни, когда матери не было дома, и начинались из-за пустяков: то он название лекарства вспомнить не смог, то сказал что-то не так, то ещё что-то не сделал. Бабушка упрекала внука в невнимательности, плохой памяти, дурном поведении, твердила, что «если у ней случится удар, то её смерть останется на его совести» и всякий раз сравнивала его то с отцом, то с глуповатой тёткой, то с родителями отца. И кирпичом на голову, крича с бабушкой в дуэте, являлся «зверь», стыдящий и высмеивающий его за то, что тот посмел взбесить свою родительницу. Ругань продолжалась, даже если он молчал или в растерянности начинал оправдываться, – конфликт в любом случае был неизбежен, что в глазах подростка представало страшной смертью. Проходило несколько часов слёз, криков, оскорблений, и всякий раз всё заканчивалось мирными объятиями, но бессмысленно потраченное время на пустяковую нервотрёпку сильно расстраивало Винина. После ссоры он ещё долго сидел у себя в комнате и либо разговаривал по телефону с Энгелем, либо невольно воспроизводил в голове каждую колкую фразу, сказанную бабушкой.

Его до глубины души задевало прозвище «эгоист» и сравнение с отцовской семейной линией, про которую она вспоминала в плохом ключе, чтобы причинить больше боли и пристыдить внука, и вместе с этим постоянно говорила: «Я тебя не настраиваю против отца. Каким бы он не был, ты должен его любить». А Винин и не относился к своему отцу плохо, наоборот его любил и радовался, когда тот находил время прийти к ним в гости.

Однако со временем слова бабушки сильно подкосили отношение Винина к отцу. Он почти не знал родительский характер, общался с ним крайне редко и то по телефону от силы минут пять. Вскоре желание говорить с отцом угасало, как и угасало уважение к нему после самой долгой и самой грязной ругани родителей, где отец обвинял во всех проблемах бывшую жену. Ох уж эти любовные проблемы и финансовая одержимость людей! Как же это всё удручает и удручало испокон веков, да и, к сожалению, будет волновать будущие поколения.

В то же время «зверь» всё гнусил:

– Сам говорил, что к отцу нормально относишься, а ты его ненавидишь! Ведь он твой отец, как-никак!О, помнишь, как ты расстраивал матушку своим скверным характером? Она была права, что ты думаешь только о себе. Виноватый во всём и, увы, весь в отца!

«Он мой отец! Как я могу быть непохожим на него?!» – мысленно вскричал Винин, резко сел на край кровати и пристально уставился на силуэт.

– Конечно, только вот от него ты взял лишь плохое!

«Я не такой плохой».

– Все эгоисты так говорят! Даже вины не чувствуешь!

«Я не эгоист и не во всём виноват».

– Конечно-конечно!

«Зверь» насмешливо ухмыльнулся и, шагнув назад, исчез, оставив после себя ещё большую тяжесть в душе и стук в висках. Винин под пение часов ещё долго вглядывался в пустоту, где до этого находилась тень, пока из кухни не завопил телефон, заставив его выйти в соседнюю комнату.

– Да? – прижав телефонную трубку к уху, ответил Винин.

С той стороны раздался заспанный голос Энгеля:

– Модя, чего не спишь? Три ночи, а у тебя в окне до сих пор свет горит.

– Да, вот, не спится.

– Опять вина?

– Так, пустяк.

– Ответь на вопрос.

– Да, опять.

– Тебе помочь?

– Не стоит. Ложись спать, оно пройдёт.

Из трубки послышался тяжкий вздох, и за ним последовало утвердительное: «Жди меня». Винин стоял посреди кухни с телефонной трубкой в руке и мерцанием в глазах.

– Теперь из-за тебя он не выспится! – воротившись, захрипел «зверь». Вместе с ним явился и «светлый» человек.

– Он сам предложил помощь, – хмуро покосился на тёмный силуэт Лука, затем обратился к писателю и одарил его доброй улыбкой. – Здесь нет твоей вины.

– Ты замучил Энгеля своими жалобами! И меня замучил! – не унимался «зверь». – Какой же ты эгоист, даже друга не жалеешь!

– Он отказался от помощи, а Энгель настоял сам! Не слушай его, Модест, лучше воду вскипяти и умойся.

– Слезами умойся, тряпка!

– Молчи!

Лука махнул рукой в сторону силуэта. Силуэт пропал, более не отягощая душу присутствием, и вместе с ним исчезла головная боль и камень в груди. Винин облегчённо вздохнул и решил последовать указаниям Луки: поставил чайник кипятиться, умылся холодной водой и стал ждать Энгеля. Вскоре раздался стук в дверь, и на пороге оказался художник с пакетом булочек и мольбертом в охапку. Он снял куртку и крепко обнялся с товарищем.

– Здравствуй, брат! Опять не спится, да?

– Немного.

Они прошли на кухню. Винин налил Энгелю чай, а тот, поставив пакет на стол, по привычке осмотрелся вокруг, хотя знал эту квартиру как свои пять пальцев.

– А ты чего проснулся? – поставив перед ним кружку, поинтересовался Винин и сел напротив.

– Воды захотел, да и Дюка в клетке забушевал, – тоже пить хотел и всё чирикал да чирикал. Потом увидел у тебя свет и позвонил.

– О как! Дюка попил?

– Всю поилку опустошил! А Хоське пришлось корму наложить; увидела, что я проснулся, и начала по миске стучать. Ну, ты видел, как она по ней барабанит.

Винин усмехнулся:

– Наверняка в прошлой жизни музыкантом была.

– Ага, на чужих нервах барабанила, – Энгель вытащил из пакета шоколадные булочки. – На, ешь!

– Опять тратишь на меня деньги.

– А всё, ешь давай!

– И ты тоже ешь.

– Не хочу.

– Точно?

– Второй раз не отвечаю.

Писатель покачал головой и в смущении принялся за булочку. Художник, попивая чай, уставился в окно.

– Что тебе в этот раз не даёт уснуть?

– То же самое, как и всегда… Давай лучше поговорим о другом.

– Не хочешь рассказывать?

– Боюсь, что удручаю тебя своей больной головой.

– Нет, мне вовсе не сложно. Я готов тебе помочь отвлечься.

Винин стыдливо опустил глаза и на вздохе выпалил:

– Как же стыдно и эгоистично с моей стороны…

– Модя, ты не эгоист, ты – хороший человек! Я готов тебе помочь и никогда тебя не брошу, брат, – немного помолчав, Энгель щёлкнул пальцами и улыбнулся. – Уже придумал, что дальше будешь писать?

– Да, примерно набросал в голове. Хотел сесть за план, но не вышло, – внезапно он ехидно улыбнулся. – Видел, сегодня ты Геру рисовал. Как у вас дела обстоят?

Энгель смутился, пожал губы и, нахмурившись, уставился на него, желая пригрозить кулаком, но только вскрикнул:

– Модест, не смущай! Нет у меня с ней ничего. Мы дружим, и дальше дружбы вряд ли что-то будет.

– Будет-будет, я уверен.

– Прекращай! Лучше расскажи, про что будет новая книга?

– Хорошо, давай в комнате всё расскажу.

Они перешли в комнату, где сели в кресла и проговорили дальнейший час. Винин, подперев щёку рукой, немного рассказал про предстоящее произведение, однако позже попросил Энгеля рассказать ему о чём-либо, ибо самому рассказывать стало стыдно (казалось, что он слишком много говорит). За спиной вновь почувствовалось присутствие «зверя», но он не появился, ибо Лука отогнал его прочь.

Художник с мольбертом на коленях говорил про свою работу, вспоминая забавные ситуации, обсуждая творения коллег и своих клиентов. В конце концов, Модест заснул, что Энгель не сразу заметил, а, когда увидел мирно спящего товарища, укрыл его пледом, выключил свет, запер дверь на ключ-дубликат и ушёл домой.

Таким необычным образом друзья помогали друг другу в трудные минуты на протяжении одиннадцати лет: либо один приходил к другому домой, либо они говорили по телефону. На всякий случай у них двоих были ключи-дубликаты от квартир друг друга, ибо всякое могло произойти, как выражался Винин.

Но вернёмся обратно.

Энгель благополучно дошёл до дома и вновь окунулся в постель, моментально уснув в обнимку с кошкой. Когда пришло время просыпаться и идти в мастерскую встречать заказчика, он проснулся, наспех позавтракал, причесался и ушёл. Винин проснулся примерно в полшестого утра и, мучимый бессонницей, сел расписывать план книги.

III

Мама

Даменсток, 9 марта, 1044 год

Время 10:34

Смех, доносящийся из кухни, и беседы за столом заглушали тиканье часов. Винин разливал виски себе и приехавшей в гости матери, вспоминая школьные годы и своих одноклассников, пока родительница, слепя улыбкой пуще солнца, ела суп.

Его матушку звали Кира Солнцева и была она добрым детским педиатром. Фамилия её отличалась от фамилии сына, ибо она решила остаться с девичьей фамилией по совету своей матери, которой не нравилась фамилия её суженого. Солнцева была милой кокетливой женщиной пятидесяти лет. Полненькая, с розовым мясистым лицом, вздёрнутым носом, «грустными» глазами и стрижкой пикси она, в отличие от сына, всегда одевалась по-простому: в её шкафу было множество узорчатых кофточек, пару тройку вечерних платьев, брюк и невероятно много пар обуви, словно она была не человеком, а сороконожкой. На её округлом личике постоянно играла улыбка, в глазах стоял блеск, и характером она была под стать своей фамилии – солнцем.

– Да, было дело, – улыбалась воспоминаниям Солнцева.