Дмитрий Изосимов "Маскарад"

Свет вспыхнул на золотых погонах пилота, на нашивках и на выпуклой кокарде фуражки. Пилот вдруг стал необычайно деятельным и проворным. Сначала он без всяких колебаний оставил свой штурвал в покое и выбежал вон из кабины. Я свесился с подлокотника, наблюдая за ним. Мне стало интересно, что же еще выкинет этот старикан.

Пилот остановился около люка, и, нагнувшись, стал возиться с замком. Мое любопытство переросло в недоумение. Старик в темноте был похож на вора, который спешит, он кряхтел и с лязгом поворачивал что-то приржавевшее. Затем что-то поддалось, металл с грохотом ударил, как в бубен. Старик проворно отпрыгнул назад, и почти в то же мгновение люк раскрылся.

У меня все екнуло внутри. В салон немедленно ворвался свистящий ветер, потянул наружу бумажную мелочь, застрявшую в сиденьях, захлопал отставшей материей и мгновенно сдернул с головы пилота фуражку. Седые его волосы сразу же взметнулись пепельным взрывом и затрепыхались на черепе. По ногам стало дуть холодом, и меня пробрала зыбкая дрожь. Старик морщился, отворачиваясь от сосущего зева напротив, хватался за кресла, и мне все казалось, что он не удержится, и его с кувырком засосет в этот пылесос, оставив мне на прощание только отчаянное удаляющееся «а-а-а».

Но он был живее всех живых, и даже, посмотрев на меня, усмехнулся. Самолет мягко закачало, как лодку на волнах. Пилот оттолкнулся от кресла, шатаясь из стороны в сторону, добрался до кабины и посмотрел на меня. Он был весь взъерошенный, помятый, готовый на все. Я уставился на него вытаращенными глазами.

– Слушайте меня внимательно! – закричал он, стараясь пересилить клекот и свист ветра. – Сейчас будете прыгать! Не бойтесь! Все абсолютно безопасно!

– Как прыгать? Куда прыгать? – не понял я, корчась под его тяжелым взглядом.

– Вниз! – гаркнул он. – С самолета!

Я представляю, какая у меня была физиономия в этот момент. Пилот оглядел меня и спросил:

– Ну?!

– У нас авария? – крикнул я.

– Что?!

– Авария?

– Не-е-ет! Это просто одно из условий. Конечно, там есть пункт, в котором упоминается отказ. Но вам же будет лучше. Иначе зачем вам сюда лететь!

Я вдруг разозлился. Какого черта он тут несет чушь, а я его, как дурак, сижу и слушаю! Ведь ясно же, что что-то случилось с самолетом, а у старика, видимо, окончательно поехала крыша. Эх, Молодого бы сюда…

– Значит, прыгаем? – крикнул он, и не дожидаясь, продолжил, – Отлично! – Он схватил меня за локоть. – Идем!

Я на деревянных ногах направился за пилотом, хватаясь за спинки кресел. Самолет продолжало покачивать. У раскрытого люка меня немедленно охватила паника. Ветер грохотал в ушах и хватал за одежду, пытясь выпихнуть в распахнутый люк. Все выглядело жутко, дико и ненастояще, и у меня было жгучее желание проснуться и очутиться в развороченной постели.

Мой спутник вдруг схватил меня за плечо.

– Стойте!

Он отпустил меня и побежал в кабину. Я прижался к одной стене тесного коридорчика спиной, а ногой уперся в другую. Стало полегче. Из салона продолжали вылетать бумажки, окурки, обрывки сигаретных пачек, и одна из них пребольно ткнулась мне в щеку. Сквозняк чувствительно вскидывал и кружил волосы, вздувшаяся ветровка дрожала.

Неожиданно весь свет, какой был в самолете, погас. Медленно стих гул винтов, в наступившей тишини перестал вибрировать и дрожать пол, и я словно упал в море ваты. Мои глаза еще не привыкли к темноте и я плохо ориентировался, только потом на фоне проносящихся облаков стали проступать границы люка. В боковые иллюминаторы было видно, что диски пропеллеров перестали сверкать. Вернулся, шаркая ногами, старик, подошел к люку, заглянул в прямоугольник неба, как в колодец, совершенно не опасаясь, что его может вынести воздушным потоком, и посмотрел на меня.

– Ну что ж, давайте! – сказал он, делая приглашающий жест в сторону бездны.

Я растерянно повертелся в поисках парашютов. Парашютов не было.

– А где парашюты?

– Прыгать надо без них. Ну что вы на меня так смотрите! Давайте! Это ваш единственный шанс! Такого больше не будет НИКОГДА!

– Да идите вы к черту! – заорал я, не в силах больше сдерживаться. – Прыгайте сами, если вам так хочется!

Старик словно не расслышал.

– Прыгайте же! Все абсолютно безопасно! – Он ехидно улыбнулся и добавил: – А если будете дергаться, я вас выкину силой.

Он уверенно смотрел на меня, самолет покачиваясь спокойно планировал в пространстве, и город стал появляться в проеме разноцветными точками. Похоже, выбора у меня не было. Появился интерес – странный, жадный. Была тревога за то, что все окажется липой, но я мельком подумал: а ведь даже если ничего не останется кроме падения и смерти, можно представить это падение как уникальнейшую возможность почувствовать НЕЧТО единственный раз в жизни. И тогда я, плохо понимая, что делаю, разбежался, пружинисто оттолкнулся и прыгнул в разверстую пасть выхода.

«Дуглас» продолжал парить с большой скоростью. Над головой с опасным свистом промелькнул черный хвост, и меня мгновенно закрутило, завертело, увлекая вслед за самолетом. Все закружилось перед глазами. Я судорожным движением растопырил руки и ноги, как это обычно делают парашютисты в кино. Мне всегда было интересно, как они умудряются парить в затяжном прыжке, вытворяя кульбиты, как это делал Патрик Суэйзи в фильме «На гребне волны».

Болтанка более менее прекратилась, я выровняться и обратился взглядом к горизонту.

Город был на месте. Он по-прежнему источал золотой свет, так что временами казалось, будто зубчатая кромка гор на горизонте тоже освещена желтым сиянием. «Дуглас» был далеко и черной птицей стремительно снижался вдалеке, заслоняя пульсирующие трассы. Кругом не было ни облачка, воздух был неестественно чистым и прозрачным, резиново-упругим, как батут, и каждый раз я ощущал его холодное прикосновение. Потом самолет и вовсе исчез из виду. Я был один.

Воздух гремел в ушах. Из-за встречного потока было почти невозможно постоянно держать глаза открытыми, и я зажмурился. Чувствуя, что скоро выскочу из взбесившейся ветровки, которая трепыхалась позади почти отдельно от меня, я попытался спокойно «лечь» на спину. Чем я хуже Суэйзи? А хуже оказался тем, что как только скрестил руки, голова немедленно запрокинулась назад и тело в отвесном пике понеслось вниз. Я замахал руками, хватаясь за несуществующие поручни, и непроизвольно перевернулся лицом к земле.

Это было весело, захватывающе и страшно. Я падал, бесконечно падал в глубочайшую бездонную пропасть, все больше ощущая свободу, независимость и еще что-то, чего пока не мог определить. Это «что-то» было пространным, всеохватывающим, словно меня распылили на миллионы частиц по всему миру и каждой частицей я продолжал воспринимать этот мир. Мне показалось, что звезды стали ближе и ярче, словно бы свет их сфокусировался на мне, как отметина Бога. Со стороны едва слышно раздавалась какая-то песня, я все пытался найти источник этих космических звуков, пока не осознал, что исступленно и радостно ору, а лицо выдает высшую степень обалдения. Я засмеялся над собой, поперхнулся встречным воздухом, закашлялся и в очередной раз перевернулся.

Шквал сумасшедшего веселья прошел также быстро, как и начался, я мимоходом подумал, что можно часами тихо и размеренно разносить себя за глупости и собственные промахи, а моменты настоящего счастья наступают всего лишь на мгновения и тут же пропадают бесследно.

Так вот, радость закончилась и началась грусть, потому что в какой бы сон меня не занесло, законы физики здесь работали исправно, а потому я вполне реально мог разбиться к чертовой матери. Озираться по сторонам я опасался, так как при малейшем отклонении от принятой позы (руки в разные стороны, ноги согнуты в коленях) тело неизбежно начинало вытворять тошнотворные выкрутасы. Поворачивать голову не следовало, поэтому пришлось вращать одними глазами.

Обстановка чуть-чуть изменилась. Внизу отчетливей стал проступать огромный мохнатый лес с реденькими цепочками огней вдоль шоссе, местами скрытых листвой. Над лесом парили странные сигарообразные предметы. Они медленно росли в размерах, и глаза, уже привыкшие к темноте, стали различать на них белые и темные полосы.

Подлетев ближе, я увидел дирижабль, похожий на неестественных размеров и неестественной окраски дыню. За ним и под ним в пространстве находилось еще несколько дирижаблей всевозможных расцветокнастоящих цеппелинов. Здесь оказался целый флот этих летательных аппаратов, и непонятно было, кому понадобилось это странное и громоздкое нашествие. Я содрогнулся, разглядывая эту армаду. Здесь, пожалуй, может произойти все что угодно. Я был готов ко всему.

Меня стало относить в сторону от дирижабля, который был ближе всех ко мне и который я заметил вначале. Я окинул взглядом лес, распростертый подо мной, и меня охватила холодная зудящая паника, как на экзамене. Все это, ребята, конечно, очень весело и увлекательно, однако надо срочно принимать какие-то меры.

И я их принял. Отыскав на поверхности дирижабля гипотетическую середину, как следует прицелился и наклонился головой вниз. Следуя моим теоретическим познаниям, я должен был мягко скользнуть вниз, приблизиться к цели, не теряя ее из виду, и приземлиться на верхушку цеппелина по возможности наименее болезненно. Вместо этого получилось сплошное безобразие. Я наклонился и не успел мягко скользнуть вниз, как правая рука, не подчиняясь мне, взмахнула вверх и выскочила из рукава. Рукав взвился удавом, с размаху хлестнул по глазам, так что я потерял ориентиры, и ветровка, наконец, слетела.

Реакция у меня, слава Богу, есть. Я даже не успел толком сообразить, как тело дернулось, и край ветровки смялся в намертво сжатых пальцах. И конечно же, я завертелся. И конечно, же меня замутило. Показалось вдруг, что от высоты остались жалкие крохи и что я сейчас разобьюсь в хлам, и никто даже не вспомнит обо мне. Это было бы больно, обидно и жестоко – умереть молодым. Чувствуя скорую смерть, я непроизвольно заметался, пытаясь сделать так, чтобы моя последняя мысль была самой глубокой и мудрой, но только подумал, что жалко будет испачкать кровью совсем новые джинсы. И тогда я закричал, отпустил куртку и больно ударился обо что-то твердое ногами.

Я не знаю, сколько провалялся в бессознательном состоянии. Когда я очнулся, звездное небо печально смотрело на меня яркими мигающими звездами. Довольно прохладный ночной ветерок основательно обдувал со всех сторон, и я, чувствуя, что покрываюсь от холода мелкими колючими пупырышками, убедился, что моя родная футболка с «Металликой» не спасает от ночного бриза. Я совершенно не представлял, каким образом мне удалось спастись. Нужно было встать и проверить, но мне – странно даже, – совершенно не хотелось подниматься и шевелиться вообще, а хотелось просто лежать и смотреть на звезды и на неестественно больших размеров полную луну, заливающую пространство мертвенно-бледным светом.

Я похлопал ладонями по поверхности, на которой я лежал. Это был холодный, почти ледяной шершавый брезент. Мне стало интересно. Я не без усилия приподнялся на локтях и огляделся. Я был на дирижабле. Его покатая поверхность выпукло уходила вниз, словно я упал на разноцветную крышу городского цирка. Сквозь брезент проступали металлические ребра каркаса. Мне захотелось заглянуть вниз. Я перевернулся на живот (ноги были деревянными и не слушались) и чуть-чуть подполз к условному краю. Ничего, достойного внимания. Я попытался спуститьтся еще ниже, но тут возникла большая вероятность соскользнуть и улететь отсюда к едрене фене, поэтому я не стал рисковать и вернулся на лысую, открытую всем ветрам верхушку.

Холодно, елки-палки! Чтобы хоть как-то согреться, я встал на ноги, принял позу человека, застигнутого по дороге дождем (руки в карманы, плечи поджаты) и стал совершать девиации по бледно светящейся материи дирижабля. Она была туго натянута и картонно скрипела. Ходить по ней было не очень удобно, потому что дирижабль часто вздрагивал под порывами ветра и пол уходил из под ног.

Я, ссутулившись, молча бродил и думал, как мне спуститься. С одной стороны можно было попробовать спрыгнуть вниз, упасть на тот дирижабль, что пониже, потом еще раз спрыгнуть, снова упасть, и так добраться до леса. Наверняка один из них висит почти над самыми верхушками деревьев. Можно было еще забраться туда, где находится управление дирижаблем. Но даже если бы им можно было управлять, как спуститься вниз, если стенки аппарата абсолютно гладкие и не за что уцепиться?

Интуитивно я предполагал, что мое падение было запланированным. Если это так происходит с каждым, как говорил пилот, значит, кто-то меня должен встретить. Я не знал кто, но в воображении почему-то всегда появлялся полноватый усатый человечек в отлично сидящем белом костюме, с галстуком (или бабочкой), в белоснежной шляпе и с ухватками хорошего администратора. Холодно, ч-черт! Сволочь ветер… Да где они там все?! Заснули, что ли?

Я вдруг замер и насторожился. Что-то явно прорывалось сквозь гул, какое-то металлическое бряканье. Звуки явно исходили из недр машины. Я заметался, пытаясь найти малейшую щель, но тут бряканье стало совсем громким, что-то затрещало электрическим треском, и прокуренный бас почти у меня под ногами отчетливо выругался. Квадратная крышка, сливающаяся с полосатой материей, с грохотом отскочила на визжащих петлях. Я испуганно вздрогнул.

Из глубины показался слабый дымок, мощно подсвеченный снизу обильным источником света, и из люка до пояса высунулся человек. Отверстие люка источало нестерпимый прожекторный свет, и на фоне желтого квадрата человек казался совсем черным, даже глаза не блестели. В зубах у него была сигарета.

Он долго рассматривал меня, странно нагибаясь и вглядываясь, как обычно делают очень близорукие люди. Я терпеливо ждал. Наконец, он перебросил сигарету из одного уголка рта в другой, буркнул «идите за мной» и исчез в квадрате люка.

Сначала мы спускались вниз по железной вертикальной лестнице. В самом начале я чуть не задохнулся в мерзком дыму горящей изоляции – совсем неподалеку произошло замыкание. Перебирая руками трубки ступенек, я истово оглядывался по сторонам. Внутренности дирижабля напоминали бесконечно огромный заводской цех. Кругом был лабиринт железных дырчатых полос, очевидно, составляющих каркас дирижабля. Очень много железа было наверху, целые гроздья металлических конструкций, ярко освещенных желтыми лампами. Пространство наполнял слабый шум работающих механизмов. Спустившись вниз и миновав замысловатый лабиринт коридоров, мы попали в пассажирский салон. Салон был слабо освещен маленькими настенными светильниками с изящными стеклянными абажурами и холодным лунным светом, проникающим сквозь огромные прямоугольные окна. В салоне, кроме меня, никого больше не было.

Я поискал место поудобнее и сел у окна. Дирижабль заметно снизился и теперь плавно парил над спящим лесом, глядящим на меня сотнями хитрых, злых и знакомых глаз. Я смотрел на этот лес, на небо, подмигивающее далекими светилами, на полотно разноцветных точек там, где был город, на проплывающие за окном полупрозрачные туманные образования, переливающиеся всеми цветами спектра, движущиеся осмысленно, как и все в этом странном чужом мире.

Мы опустились на лесной окраине. Дирижабль выпустил меня из своего заточения и улетел обратно, чтобы занять свое место и дрейфовать над сказочной страной вместе со своими собратьями. Я долго следил за ним, затем, заслышав вокруг посторонние шорохи, обратился мыслями к земле и стал осматриваться.

Природа жила. Она не существовала как система биологических процессов. Она умела мыслить, дышать, чувствовать, творить, любить, ненавидеть. Она обступила меня со всех сторон деревьями на тихой опушке, заросшей шумной высокой травой, так что идти можно было только вперед, в лесную чащу. Меня словно направляли вон в тот небольшой ельник чуть справа, чтобы преодолеть заросли изогнутых деревьев чуть слева и выйти к одному из заброшенных шоссе, которые я успел заметить с высоты. И я не стал колебаться. Я ступил на мягкий бесшумный мох и уверенно пошел к зарослям, вдыхая запах мокрых сосен и осторожно раздвигая колючие ветки.

Представление второе. Город

В ночном лесном полумраке я присаживаюсь, чтобы отдышаться. После приличного марш-броска сквозь заросли чувствую себя невероятно уставшим, очень хочется лечь, поэтому я располагаюсь прямо на дне маленького оврага, покрытого толстым слоем огромных опавших листьев, старых, шершавых и, наверное, даже прошлогодних. Вскоре обнаруживается, под листьями вода. Отталкиваясь пятками, я карабкаюсь наверх к краю оврага, где растут тонкие кривые деревья и есть где поудобней устроиться.

Местность здесь необычайно пересечена. Пока я бежал, огромное количество раз запнулся о выступающие коряги, корни и ветки, раза два скатывался на дно больших круглых ям, забросанных влажными листьями. Я даже не знаю, собственно, зачем вдруг сорвался в такой бег, но меня постоянно подстегивало странное ощущение, как будто бы я опаздываю на мероприятие, где должен буду играть главную роль. Временами я попадал в подвижный туман, освещенный изнутри ртутным лунным светом, и воображение мигом рисовало покосившиеся от древности кресты, замшелые надгробья над холмиками могил и шумную толпу зомби, бегущую за мной по пятам. Но это были всего лишь животные, беспрестанно двигающиеся вокруг, причем некоторые из них довольно тяжелые, судя по тому, как трещат ветки. Я нырял в стороны, уворачивался от выскакивающих из темноты тяжелых сучьев, прыгал в заросли и прорывался, беспощадно царапая руки и лицо.

Рядом хрустит трава, и слышится хрюкающее тяжелое дыхание. Кабан! Это первое, что приходит в голову. Дикий лес, и в нем полно водится всяких диких животных. Я замираю, весь поджимаюсь, борясь с сильным желанием заорать и побежать подальше от этого места, не разбирая дороги. Дикий зверь двигается, затем замирает, шумно фыркает и убегает прочь. Я облегченно вздыхаю.

Я поежился, вспомнил, что сижу в одной футболке, одним прыжком поднялся и зашагал к шоссе. Я примерно запомнил, где оно должно находится, когда спускался на дирижабле. Та-ак, значит, мне вон туда.

Вдали сквозь ветки, как сквозь переплетения сотен длинных черных пальцев, забрезжил желтый электрический свет – признак разумной жизни, может, даже человеческой. Справа и слева от меня было еще несколько следов этой жизни. Это были ограждения – ржавые, прогнутые, вросшие от древности в землю и обвитые плющом. Я приободрился. Мне осталось только пройти сквозь последний занавес густой зелени, и взору открылось шоссе: серое, бесконечно длинное, уходящее вдаль перспективой с железными проржавелыми бортиками по бокам. Рядышком тихо горел старинный фонарь с желтым шариком плафона на чугунном узорном столбе. Еще несколько таких фонарей располагались вдоль шоссе с правой стороны. Некоторые не горели и образовывали у обочины темные ямы мрака.

Все, что меня окружало, напоминало декорации. Вот этот роскошный растительный занавес, через который я только что продрался, был совсем как занавес в театре, и я стоял на влажном потрескавшемся асфальте, как на сцене, где чувствовал себя единственным актером. Так чувствуешь себя в пустом полутемном зале театра, когда кругом тишина, нарушаемая редкими скрипами, когда кресла молча ждут посетителей, и когда не хочется, чтобы кто-нибудь пришел. Все было настоящим: и деревья, источающие запахи лесной свежести, и фонарь, тихонько потрескивающий электричеством, и редкие насекомые, парящие в воздухе светящимися точками, но я ждал, что вот-вот из ближайшего ельника выйдут рабочие в комбинезонах и с сигаретами в зубах и начнут неторопливо разбирать декорации, постукивая молотками и ворча про сверхурочные.

А лесу было все равно, что о нем думают люди. Он был жадным и ненасытным зверем. Он норовил сграбастать шоссе в свои растительные объятия, и это ему частично удалось, так как прямо за моей спиной дорога была невероятно запущена и надежно скрыта под толстой лесной лапой, а начала у шоссе не было видно вообще. Лес подступал со всех сторон черной листвой и хвоей, а круги освещенного пространства напоминали глаза – зеленые, любопытные и немигающие.

Я вступил в полосу света. Было тихо и совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь пришел. Я потрогал холодные железные завитушки на столбе фонаря, подумал о том, что надо бы идти дальше, попытаться пробраться в город, и в этот момент подул сильный ветер.

На верхнем ярусе ветвей что-то ударило по листьям. Я поднял голову. Сквозь брешь в листве виднелся кусочек звездного неба, и на фоне него прямо на меня спускалась большая черная птица. Она был похожа на летучую мышь, только у нее странно работали крылья. Они словно бы постоянно ломались, сворачивались и раскрывались вновь, как у ската. Я мысленно поприветствовал первого своего зрителя, но птица, вопреки ожиданиям, не спланировала мягко, а оказалась вдруг голубой тряпкой, свернулась, шлепнулась на боковое заграждение и повисла.

Я с удивлением и радостью схватил этот предмет и стал шумно вытряхивать пыль, приговаривая: «Вот тебя, родная, куда занесло». Это была моя ветровка, и лично я видел перст судьбы в том, что она свалилась почти на меня.

Обтряхивая ветровку, я увлекся и слишком поздно заметил движение слева. Кто-то быстро и уверенно шел ко мне по дороге, выбивая ботинками деловитую и уверенную дробь. Я медленно приостановил свои телодвижения, теряясь в догадках и почему-то боясь повернутья, не спеша оделся, оставив молнию расстегнутой, и только затем осторожно повернулся.

Ко мне приближался человек. Он миновал фонарь и нырнул в темноту. Шаги раздавались все громчe. Я пытался угадать, когда же он появится снова, но незнакомец вышел из темноты раньше, чем я ожидал. Он появился как бы частями: свет сначала блеснул на носках лакированных туфлей, затем выхватил из темноты стройное тело, и уж потом появилась голова. Мужчина был моего примерно роста, в сером отливающем костюме и с малиновым галстуком. Внешность была незаурядной, как у кинозвезды, темные волосы гладко зачесаны назад и ничего такого, к чему можно было бы придраться. Вот он, долгожданный администратор.

Он подошел, протянул руку и, улыбаясь, произнес:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте… – ответил я. Без особого, впрочем энтузиазма. Даже не знаю, чем мне не нравился этот дядька, у которого, очевидно, были самые добрые намерения. Я пожал его руку. Она была странно холодная, с длинными тонкими пальцами. Будто не с человеком здоровался, а со статуей.

– Прошу прощения, что мы заставили вас пробыть в одиночестве в столь необычном для чужака месте, – сказал он, демонстративно оглядываясь. – Вышло маленькое недоразумение: по ошибке пилота вы попали на самую окраину, и нам пришлось вас разысивать. Однако сейчас все устранено и вы, так сказать, в наших руках.

Он рассмеялся, потирая руки, словно предвкушая что-то, и подмигнул. Он торопливо взглянул на час. Глаза его округлились.

– Боже мой! Вы уже пять минут как должны быть на Магистрали! Давайте поторопимся!

Он вежливо взял меня за локоть и мягко, но настойчиво повел по дороге вперед.

– А вы кто? – несмело спросил я, перестав сопротивляться.

– Ах, да, простите, совсем забыл представиться, – произнес он, не останавливаясь. – Марк, заведующий Бюро, кавалер Ордена Общения и ваш непосредственный гид. Так что если есть какие-то вопросы, – а они без сомнения есть, – пожалуйста, задавайте! На все, что смогу ответить, обещаю, что отвечу. Ну?

Я заглянул в его глаза, излучающие тонны радушия, приветствия и жизнерадостности. Что-то мне мешало быть таким же приветливым и жизнерадостным. Откровенно говоря, терпеть не могу, когда мне радуются из вежливости. Но Марк был искренен, и ждал вопроса без всяких задних мыслей.

Я пытался собраться с мыслями и задать какой-нибудь логичный и понятный вопрос, но в голове вертелись одни лишь глупые нападки по поводу некачественного обслуживания пассажиров да всякие истории про инопланетян, которые похищают людей с целью изучения человека как животной особи. Об этом я где-то когда-то читал, разумеется, не воспринимая истории с похищениями всерьез, но теперь они вдруг обрели какую-то значимость и даже смысл. Было нелепо спрашивать Марка об этом, тем более что мы торопились.

– Дело в том… – произнес я, тщательно подбирая слова так, чтобы они максимально возможно передавали мои ощущения. – Дело в том, что я не совсем понимаю, где я нахожусь. Аэродром, горы, этот дурацкий прыжок… Что все это значит, Марк?

Марк улыбнулся и сказал:

– Вы задаете вопросы, на которые я вам просто не в состоянии ответить. Однако я их ждал. У вас ведь было достаточно времени, чтобы поразмыслить, не так ли? Барлагут – на редкость необщительный человек. Но он незаменимый работник. Поймите, самым главным условием является то, что вы сами должны ответить на ваши вопросы. И вы обязательно все поймете. А пока могу только дать совет: потерпите немного. Со временем все разъяснится, будьте уверенны.

Справа от нас листва поредела, и я увидел узкоколейку. Солнечный свет не проник бы сюда даже днем из-за плотно сросшейся над головой лесной кроной, поэтому те, кто строил железную дорогу, как следует поработали над освещением. Фонари, выстроившись вдоль узкоколейки бесконечной чередой, ярко горели, сливаясь в перспективе в одно желто-зеленое пятно, так что все пространство вокруг сияло насыщенным растительно-зеленым светом.

На блестящих, очень высоких рельсах стояла совершенно фантастическая машина обтекаемой формы, способная передвигаться на очень больших скоростях. Такие машины я видел только в кино и научно-технических журналах. Лобовое стекло было абсолютно черным и непроницаемым, а красные глянцевые поверхности – чистыми и словно бы только что покрытыми лаком. Вид у машины был суперсовременным и необычайно стремительным, словно по чьей-то прихоти фильм поставили на паузу, чтобы зрители вдоволь насладились представителем будущего технотронного мира. Сейчас паузу отпустят, имашина бесшумно покроет огромное расстояние, исчезнув на глазах и оставив хвост затянутого разреженным воздухом растительного мусора.

Марк торопливо приблизился к красному чудищу, ухватился за черную ручку и поднял дверь так резво, что на нем задрался пиджак. Мягко зазвучала гидравлика. Из салона пахнуло ароматом одеколона и совершенно нового автомобиля. Марк жестом пригласил меня внутрь и многозначительно поглядел на часы. С этого момента все мои сомнения отошли на второй план, и все вопросы сами собой увязли в волнах обыкновенного человеческого любопытства. Становилось интересно. Марк с отчаянием взглянул на часы. Я не стал его больше мучить и аккуратно, стараясь ничего не задевать, скользнул внутрь.

Здесь было два сиденья с высокими спинками. Стенки были облицованы черным пластиком и еще чем-то мягким, похожим на губчатую резину. Марк сел в водительское кресло, рывком опустил дверь, намертво заглушив посторонние звуки, и нажал единственную на передней панели красную кнопку. Я ощутил легкий толчок вперед. Цепочка фонарей и бетонный край шоссе сдвинулись и стали плавно уползать наза. Ничего необычного пока не происходило, все было вполне земным и привычным, словно мы находились в вагончике отправляющегося поезда.

Марк умоляюще прошептал:

– Ну же…

Раздался тонкий звоночек, на панели перед Марком раскрылся прямоугольник, и в нем появилась подставка с двумя пластмассовыми рычажками и крохотный экранчик с калькуляторными красными нолями и единицей. Затем единица сменилась, двойкой, тройкой… Марк прошептал:

– Пристегнитесь.

Я повиновался. Марк взялся за рычажки и стал двигать их от себя. Цифры вдруг словно взбесились, и невидимая сила резко прижала меня к креслу. Мы ехали.

Скорость стремительно нарастала. Спидометр показывал двести, – то ли километров, то ли миль – в час, но этим возможности машины явно не исчерпывались. Шоссе слева превратилось в сплошную серую полосу, фонари встали длинной мелькающей стеной, и на панели запрыгали частые желтые отсветы. Потом шоссе внезапно оборвалось, пропали фонари, и мы нырнули в темноту.

Марк включил фары, и впереди застыло пятно света высвечивая во мраке сверкающие полосы рельс. Рельсы вели себя странно и своенравно. Они не лежали на земле ровной линией, а часто сворачивали в стороны, взбираясь на подъемах и опускаясь в глубокие низины. Иногда ртутной дугой на пути вставал виадук с обросшими травой тонкими опорами немыслимой высоты, и тогда Марк чуть притормаживал, потому что машину начинало беспощадно трясти. Лес с сомнением смотрел на нашу мчащуюся каплю, ему не нравилось вторжение техники в свое логово, природное, живое, дышащее свежим воздухом, отвергающее бензин и фенол, а когда мы совсем его раздражали, он ставил на пути препятствия. Он переплетал ветки деревьев по обеим сторонам узкоколейки, связывал лианы в тугие узлы, выращивал между шпал высокие сочные сорняки и гигантские грибы. Но технотронная рука сметала все на своем пути. Толстые ветки ломались с неслышным треском, как спички, а грибы разлетались белым дождем, словно начиненные взрывчаткой. Толстые мясистые стебли и листья, брызгаясь, разбивались насмерть, вдребезги, и на стекле из-за сумасшедшей скорости ничего не оставалось. Уже потом в отчаянной попытке остановить порождение стекла и пластика лес с кряхтением уперся в конец рельса и приподнял его мощным баобабовым корневищем, но тщетно. Только брызнули искры, машину встряхнуло, а выступающую часть рельса срезало, как бритвой.

То ли мы спустились очень низко, то ли лес, наоборот, вытянулся в вышину, но пространство над нами заметно увеличилось. Марк по моей просьбе уменьшил скорость, так что я стал различать не только растения, но и животных, которые изредка перебегали узкоколейку. Все, что я видел в этот момент, напоминало съемки фильма о Земле до начала времен. В просветах между листвой можно было увидеть жующихся бронтозавров. Самые любопытные из них протягивали жабьи головы к машине, словно принюхиваясь, и тут же испуганно отшатывались. Иногда в свободное от растений пространство узкоколейки сверху спускались черные птерозавры, медленно размахивая длинными кожистыми крыльями, и испуганно шарахались в стороны, когда мы их настигали. Больше всего мне запомнилась словно подвешенная к внутренней поверхности лесного горба исполинская светящаяся медуза с рисунком на внутренней стороне студенистого купола. Ее края плавно колыхались, и вместе с ними колыхались клейкие желтые реснички. Жизнь здесь кишела, шелестела, булькала, чавкала, жрала, раскатисто ревела и клекотала, но ни одного звука не доносилось сквозь герметичные стенки машины.