В конце концов, один солдат посадил другого на плечи, а тот зацепился за толстую ветку, потом встал на нее и смог дотянуться до веревки, чтобы перерезать ее. Веревка вымокла под дождем и никак не давалась.
Марк: Зачем он так высоко залез, чтобы повеситься? До неба хотел дотянуться? Можно было с легкостью выбрать крепкую ветку пониже.
Солдат, докладывавший ему во дворце: Это и исключает убийство. Кому охота так высоко карабкаться, чтобы подвесить мертвое тело, а живого вообще не утащишь, он же будет сопротивляться, биться о дерево, на теле остались бы лишние следы.
Марк: Осмотрите его хорошо. Были ли побои? Связывали ли ему руки? Ноги? Может быть, сюда его волокли? На земле, понятно, после такого дождя искать нечего, но может быть земля как раз есть на нем. Внимательно все осмотрите.
Веревку срезали. Великий Предатель рухнул на мокрую землю и завонял гнилью и кислой брагой. Марк – а он был метрах в десяти от дерева – поморщился. Предатели всегда заставляют морщиться. Даже мертвые предатели.
Голгофа.
Иоанн щипцами вытащил гвозди из ног Иисуса. Никодим стоял на лестнице, держась за крест одной рукой, а другой, пытаясь вытащить гвозди из ладони Спасителя. Острый холодный дождь бил старого человека по лицу, он боялся потерять равновесие, усталые глаза ничего не видели в полутьме, лестница вымокла и ветер сносил с ног. Гвоздь медленно поддавался. И вот, наконец, вышел из дерева. Никодим чуть было не слетел с лестницы и схватился за крест обоими руками. В двадцати сантиметрах от него было тело Христа. Никодиму вдруг страстно захотелось разглядеть Его, прикоснуться к Его щеке. Оставался последний гвоздь. Тело висело пока на веревках, которые завязали, чтобы оно не рухнуло наземь и не разорвало своим весом и без того измученную плоть, висящую сейчас на одном гвозде. Никодим медленно слез. Иоанн и Иосиф переставили лестницу к другой руке. Иоанн посмотрел на уставшего старика и решил сам залезть, чтобы вырвать последний гвоздь из ладони Учителя, но Никодим задержал его.
Никодим: Пожалуйста, позволь мне еще раз прикоснуться к Нему. Я так мало видел Его, когда Он жил, дай хоть насмотрюсь на Него мёртвого.
Иоанн уступил место. Вместе с Иосифом они придерживали лестницу, а Никодим полез наверх. И вот он уже поравнялся с лицом Христа с другой стороны, и вот он тянется к Его ладони, чтобы вытащить последний гвоздь, но ладонь залита кровью, и Никодим не может поймать щипцами в пасмурном сумраке темную головку гвоздя, боясь поранить руку Господа лишний раз.
Никодим (обращаясь в небо): Господи, позволь снять Тебя!
Снова не получается зацепить. Тут ветер стал стихать. Лицо Никодима перестали бить ледяные капли дождя – дождь прекратился. Никодим и все, кто был сейчас у креста, замерли, боясь пошевелиться. Наверху начали таять тучи, а из-под них вылезло угрюмое солнце. Все, стоящие на земле у креста как один смотрели сейчас не на небо, а на распятого Человека и как по команде рухнули перед Ним на колени. Только Никодим даже не удивился внезапному чуду, а просто подцепил показавшуюся в свете головку гвоздя. Было около девяти часов. В Иерушалаиме шел второй месяц весны. Бог не отобрал у них день за то, что случилось сегодня – солнце по-прежнему на небосклоне, а значит, может быть, Бог простит им сегодняшние преступления – самые страшные из тех, что когда-либо совершались человеком перед Богом. Но даже если не простит, главное сейчас успеть похоронить Его, пока солнце не село. Никодим вытащил гвоздь.
Акелдама.
Место повешения Иуды Искариота.
Марк удивленно разглядывал чистое небо и солнце на нем. Марк мог поклясться, что по положению солнца сейчас примерно пять вечера. Но это обман. Приближалась ночь.
Солдат: Следов побоев нет. При нем ничего не найдено. Это самоубийство. Что нам с ним делать? Где хоронить этого человека и по каким обычаям?
Марк: Накройте тело и оставьте здесь под деревом. Я сам решу вопрос с его похоронами. – Он подумал и добавил. – Оставьте здесь одного сотника. На всякий случай. Звери могут найти тело, а потом скажут, что это римские солдаты надругались над бедным иудеем. Если понадобиться, утром нужно будет его сменить.
Марк оседлал лошадь и поскакал прочь.
Дворец Пилата.
Пилат в своих покоях на кресле за столом. На столе стоит шахматная доска, фигуры. Напротив в кресле сидит Прокула – молодая жена Префекта. Они играют в шахматы.
Пилат: День закончился. Чему он научил нас, Прокула?
Прокула: Сегодняшний день мало чему научил, но очень многое показал.
Они молча сделали несколько ходов.
Прокула: Например, сегодня выяснилось, что ты несносный муж, а кроме того, либо плохой политик, либо плохой юрист. Выбирай, что тебе больше нравится.
Пилат: Ну, мужем-то я всегда был несносным. Полагаю, что сегодня я в очередной раз ослушался тебя, ведь ты просила меня отпустить этого Иисуса из Назарета, я этого так и не сделал. В тебе говорит обида. И это понятно.
Она медленно кивнула, улыбаясь ему.
Пилат: Хороший ли я политик? По-моему на этот вопрос обычно отвечают потомки, нет? Но почему я еще и перестал вдруг быть хорошим юристом?
Они снова молча сделали несколько ходов.
Прокула: Я знаю – ты хотел отпустить этого человека и решил поскорее покончить с этим. Ты рассудил как политик и вывел людям отъявленного убийцу и невиновного безумца, спросив у толпы, кого из них выпустить. Ты до сих пор веришь в предсказуемость толпы? Хитрый политический ход не удался – народ закричал не то, что ты ожидал. Но как юрист ты уже поставил на весы двоих людей, тем самым уравняв их, чтобы помиловать одного из них, то есть фактически признал вину и того, и другого. Какой юрист поступил бы так?
Пилат сходил. Прокула ненадолго задумалась над ходом. Тоже сходила и продолжала.
Прокула: Потом, проиграв политическую игру, ты решил все же сыграть в юриста и спросил, какого же наказания заслуживает Иисус из Назарета. Народ закричал: "Распни", и ты снова поступил как политик. Ты решил избить Его плетьми до полусмерти, унизить и опозорить Его, чтобы усладить ревущую толпу, но потом – и это твои слова – ты велишь Его отпустить. Так и сделал бы последовательный политик. И это был бы сильный политик. Ты измочалил невиновного человека, а народ все еще кричал: "Распни". Юрист знает, что никто не может нести наказание дважды за одно и то же деяние, а политик знает, что во всякой непонятной ситуации лучше отступить и переждать. Но ты просто отступил, передав Его в руки первосвященников. Человека, которого ты признал невиновным, уравнял с убийцей, наказал и снова отдал на суд. Вот и вся партия. Решив отыграть политическое фиаско ты приказал прибить к Его кресту странную табличку с надписью "Царь Иудейский", чтоб хоть как-то умаслить тех, кто верил в этого пророка. Интересно, Ирод уже знает об этой табличке? Что он думает об этом? Это что, намек на то, что в твоей власти самостоятельно назначать иудеям царя? Или скрытая угроза Ироду? К чему эта детская ненужная выходка?
Пилат уже и не знал ответа. Днем все казалось куда логичнее.
Прокула: Что же из всего этого получилось? Убийца выпущен тобой на свободу и, наверняка, еще натворит дел, местный пророк казнен по прихоти местного священника с твоего согласия, настроение любимой супруги испорчено, если уж ее маленькую просьбу влиятельнейший супруг не пожелал исполнить. Кому сегодня ты сделал добро, префект? Кем запомнит тебя история по итогам одного сегодняшнего дня? Плохим юристом или плохим правителем, не справившимся с бестолковой толпой аборигенов?
Пилат слушал внимательно. Прокула пристально посмотрела ему в глаза. Она была красавицей. Она была вдвое моложе его. Он обожал ее и временами боялся – другой такой женщины он не встречал никогда. Если вдруг она решит его разлюбить, он бы сразу почувствовал это и не позволил бы ей жить, а, может, сам покончил бы с собой. Она знала это, но при этом абсолютно не боялась его. Странная женщина.
Пилат: Да, день вышел паршивый. Что-то я давно не припомню такого неудачного дня. Но ты уверена, что история вообще узнает об этом дне?
Прокула: История очень коварна, дорогой. Она стирает из памяти великие триумфы людей, чтобы оставить после них один неудачный день. Может быть, история будет помнить тебя как талантливого полководца, римского всадника, может, вспомнят твои великолепные судебные процессы здесь, в Иудее и те мудрейшие решения, которые ты принимал, будучи префектом. Может, тебя переведут, наконец, в Рим, и твоя карьера там навсегда вычеркнет из памяти наше пребывание в этой душной пустыне. Может быть, завтра будет мятеж, и бунтари убьют нас всех. Убьют так жестоко, что этим мы и войдем в историю. Что скажешь?
Пилат: Ты права, каждый день может быть последним. По крайней мере, здесь. Хотелось бы верить. И хотелось бы, чтобы последний день не был таким нелепым, как сегодня.
Он улыбнулся жене.
Пилат: Пускай историки после придумывают мне эпитеты и решают, в какой роли я был хуже. История – это всего лишь точка зрения.
Прокула: Тогда будем надеяться, что историки будут любить тебя так же сильно, как я…
Голгофа.
Истерзанное тело Иисуса из Назарета сняли с креста. Крест вытащили из ямы. Центурион все еще был на Голгофе в стороне от всех на почтительном расстоянии, чтобы не мешать горю людей. Магдалина целовала Его лицо, пытаясь осторожно вытащить щипцами терновые шипы, глубоко впившиеся в голову. Иоанн отмывал руки Христа от крови, Иосиф Аримофейский старался отмыть ноги, а Мария-мать не могла даже прикоснуться к Его телу. Она стояла на коленях возле сына и громко рыдала. Никодим стеснялся подойти. Он собрал в привезенное ведерко все гвозди, вытащил из воза несколько сосудов и поднес их к телу. Мария Клеопова разрывала на куски новую материю для омывания, потому что тряпки быстро пропитывались кровью. Она раздавала всем новые куски. Иосиф в это время встал, она заняла его место и начала оттирать ноги покойного. Иосиф посмотрел на Никодима, на привезенные сосуды с миртом и благовониями для погребения – два нагруженных воза. Иосиф подошел к Никодиму.
Иосиф (тихо, обращаясь только к Никодиму): Откуда ты взял такое количество масла и благовоний? Это целое состояние. Даже очень состоятельных людей омывают скромнее.
Никодим был старым человеком. Он не был богачом. Иосиф внимательно разглядывал его, задавая ему этот вопрос. Иосиф из Аримофеи и Никодим раньше не знали друг друга лично. У них были разные жизни: Иосиф Аримофейский был уважаемым и очень умным человеком, членом городского совета, умеющим решать любые вопросы и выпутываться из любых ситуаций. Он не мог быть учеником Христа хотя бы потому, что на это у него не хватило бы времени. Никодим был небогатым горожанином, очень честным и любознательным. Он слышал учение Христа, несколько раз говорил с ним наедине. В его жизни было много несправедливостей и горя, но он старался верить в добро и быть лучше и добрее, чем заставляла его жизнь. Никодим видел зверства римских префектов и их неуправляемых солдат, он видел безумства Ирода Великого, который 30 лет назад повсюду убивал младенцев мужского пола, он видел, что его сынок Ирод Антипа сделал с Иоанном, который крестил иудеев в воде и предсказывал скорый приход Спасителя. Никодим видел многое. Густая седая растительность скрывала черты его лица. Иосиф смотрел в глаза Никодима – они были полны слез. Ничего нет больнее для человеческого сердца слез старика. Никодим старался говорить тихо и ровно, не выдавая эмоций.
Никодим: Он учил, что нужно суметь отказаться от всего, чтобы заслужить быть рядом с Ним. Когда я был ребенком, мне не нужны были дворцы и вина. я радовался просто солнцу или дождю, а вокруг все были такие же как я – не лучше и не хуже. И это было хорошо. Это было правильно. Он учил, надо быть как дети. Он тоже жил как ребенок, а люди убили Его за это. Это нехорошо. Неправильно.
Никодим захлебнулся своими словами и начал тихо рыдать. Иосиф не мешал ему, а просто приказал себе собраться – кто-то должен был не проронить в этот день ни слезы. Оставалось мало времени, а ему по милости Пилата нужно было захоронить еще двоих.
Дворец Каиафы
Окна занавешены и проступивший на улице свет не проникает в комнату. Да, Каиафа знает, что снова настал день, но отчего-то не рад этому. Он поймал себя на мысли, что боится этого солнца. Завтра будет новый день и всё станет на свои места. На столе Каиафы зажаренный ягненок и пасхальные яства. Каиафа убирает с пола осколки – у него разбилась бутылка красного вина, припасенного к празднику. На полу в красной луже битое стекло. Каиафа водит по нему веником, веник вымок в вине и лишь развозит склизкие кровавые следы по полу – шире и шире. Стекло прилипает к венику и не желает перемещаться в совок.
За тщетными манипуляциями Каиафы из темноты глубокого кресла наблюдает Анна – знаменитый своим коварством и хитростью тесть первосвященника, давно передавший свой титул, но не передавший при этом власти. Его в комнате почти не видно – причудливая игра свечей наделяет Анну неуловимыми чертами. Стоит пламени шелохнуться, и кресло кажется пустым. Анна научился управлять тенями. Он умеет быть незаметным даже в самый яркий день. Каиафа как раз повернулся и явно хотел что-то сказать тестю, но Анна встрепенулся, будто почуявшая опасность лань, и утонул в глубине кресла, исчезнув из зримого мира. напоследок он указал пальцем на приоткрытую дверь. Оттуда, несмотря на поздний час, выбивался в комнату дневной свет, а в свете двигалась чья-то тень. В двери появился человек, закрытый серым капюшоном в бесформенном балахоне. Это был мужчина. Он миновал стражу и явно сделал это профессионально. Каиафа сегодня боялся любых неожиданностей и сейчас, конечно, злился на стражников-ротозеев. Визит странного гостя его не обрадовал.
Каиафа: Кто ты и что тебе нужно?
Гость огляделся и не найдя в комнате больше никого, снял капюшон. Это был римский трибун Марк – советник Понтия Пилата.
Каиафа: Сегодня для всех был тяжелый день, трибун, а посему прошу изложить цель визита без предисловий. Я очень устал и не ждал гостей.
Марк: Разве день был тяжелый? Я не заметил. На мой взгляд, Иисусу из Назарета день показался куда более тяжелым.
Каиафа: Не замечал в тебе раньше любви к преступникам, трибун, но вина богохульника нашла подтверждение, иначе он был бы жив и отпущен префектом. Разве не так? Наказывать за богохульство – это не моя прихоть. Так велит мне закон, а я всего лишь должен его блюсти. Но Иисус казнен за преступления перед Римом.
Марк: "Не убий" – учит ваш закон или я что-то напутал?
Каиафа: Господь карает тех, кто насмехается над Его законом. Назаретянин был злейшим из богохульников, а потом Бог распорядился так, как случилось сегодня.
Марк: Я слышал, что ваш Бог не стал убивать даже Каина, убившего собственного брата и отрекшегося от своего Создателя. Интересно, почему до сегодняшнего дня ваш Бог ни для кого не избирал в качестве наказания мучительную смерть? А, может, вовсе не Бог пожелал смерти Иисусу из Назарета?
Марк зло улыбался и пристально смотрел на Каиафу.
Каиафа: Ты забываешься, трибун. Если ты решил прийти ночью ко мне, чтобы клеветать на меня, то должен понимать, что ответишь за свое поведение. Я просил говорить без предисловий! Если цель визита – богословская беседа, тогда прошу покинуть мой дом!
Марк (невозмутимо): Цель моего визита – тридцать сребренников, – Марк выдержал паузу. – Те самые, которые Иуда Искариот отдал тебе и твоему тестю в храме в присутствии свидетелей, отказавшись работать на вас.
Каиафа: Не понимаю, о чем идет речь. На меня никогда не работал Иуда… как? – Искариот. Я Божий слуга и мне не нужны наемники.
Марк (будто не слыша Каиафу): Он ведь вел себя крайне дерзко, да еще и при свидетелях, да еще и в стенах твоего храма? А вот теперь он мертв.
Каиафа искренне удивился и Марк это заметил.
Каиафа: Как мертв?
Марк: Его повесили. На дереве в Акелдаме. Недавно он оставил у вас на хранение свои 30 сребренников, так что проблем с захоронением, думаю, у вас не будет.
Каиафа: Его повесили? Кто повесил его?
Марк: Не исключено, что он мог повесить сам себя. Все зависит от трактовки событий. Ты ведь лучше меня умеешь трактовать события. И всегда знаешь, в чью пользу их лучше трактовать. Последний человек, с которым разговаривал Иуда Искариот был ты, первосвященник. А он грубо разговаривал и обвинял тебя. Он вел себя в храме так, как не позволено никому, а мы с недавнего времени знаем, как ты крут с богохульниками. У тебя или твоих приближенных могло возникнуть ощущение, что Бог хочет его смерти?
Каиафа молчал, и Марка устраивало, что ему нечего ответить.
Марк: У меня нет ни времени, ни желания копаться в этой истории. Люди боятся и не хотят хоронить Иуду Искариота, считая его проклятым. А работал этот проклятый человек на тебя. Его тело там же – в Акелдаме. Его охраняет мой сотник. Деньги на его погребение он оставил у тебя. Так или иначе, все равно выходит, что ты причастен к его смерти, а я не буду больше возвращаться к этому вопросу. Сделай так, чтобы мой сотник вернулся во дворец до окончания ночи и доложил мне, что охранять ему больше некого.
Марк начал уходить, но вдруг остановился. Каиафа по-прежнему молчал. В комнате стояла мертвая тишина, но Марк почувствовал, что хочет сказать этому человеку то, что с утра не давало ему покоя.
Марк: Сколько пророков приходит из Галилеи каждый день? На моей памяти их было десятки. Каждый второй вопит на базарной площади, что он спаситель, которого вы ждете, и он освободит вас от гнета проклятых римлян. Самое суровое, что ты делал с ними – забивал камнями, пока они не скроются в ближайшем переулке под гомон толпы. Этот Иисус из Назарета уже давно рассказывал людям, что Он Бог, и подкреплял свои рассказы чудесами. Он давно критиковал тебя и всех священников, унижая их в синагогах на потеху толпы. Я видел, как Он вошел в Иерушалаим неделю назад. Я слышал, как его встречали люди и ЧТО они кричали про Него. Я ждал, что ты снова подымешь бузу, а если ты этого не сделаешь, то смуту подымет Он, но уже против тебя. В любом случае – ничего хорошего в Его приходе я не видел. И вот настал вечер. Потом пришел день. Ты не реагировал на Иисуса из Назарета никак. Не хотел или боялся?
Каиафа давал инициативу собеседнику, потому что пока не разгадал, в чем именно снова обвиняет его трибун.
Марк:На протяжении многих десятилетий твой тесть – бывший первосвященник – Анна был единственным хозяином всех торговых рядов во всех синагогах Иудеи. И вдруг случилось невиданное – его лавки со всеми товарами разгромила кучка приезжих чудаков во главе с Иисусом из Назарета. И народ слушал Его и присоединился к Нему, выгоняя из всех церквей ваших торговцев, потому что Иисус из Назарета прав – по вашим законам торговать в храмах нельзя. Иисус из Назарета одним своим жестом навсегда прикрыл ваш процветающий бизнес и показал людям, что нужно делать с обнаглевшими торговцами Анны. Только за этот урон – и ни за что больше – Анна решил убить этого человека. Ни за веру, ни за закон, ни за чудеса – ведь Он их в вправду совершал. Он убит тобой по настоянию твоего тестя за причиненные вам финансовые убытки. Вот и вся философия. И не нужно ломать передо мной комедию про оскорбленного первосвященника. Люди скоро это поймут, вот только для них убийцей окажешься ты, а не твой тесть. О нем даже не вспомнят, когда камнями будут выгонять тебя из храмов. Думаю, что он и сам кинет камушек тебе вслед. А что ты думаешь об этом? – Марк не ждал ответа, он просто накинул капюшон и направился к двери, сказав не оборачиваясь, – Не зли людей раньше срока – похорони Иуду Искариота.
Прошло время. Из тени кресла показались глаза Анны. Он посмотрел на Каиафу. Каиафа посмотрел на него.
Анна: Напомни, что мы решили сделать с теми 30 сребренниками?
Каиафа: Не помню, чтобы мы что-то решали.
Анна: О деньгах нужно думать всегда. 30 сребренников – четырехмесячный труд виноградаря без выходных с учетом, что он не будет есть и пить. Легкие деньги для этого Иуды Искариота.
Каиафа: Я бы не хотел, чтобы они снова оказались в церковной сокровищнице. Как минимум две смерти связаны с этим мешком монет, а люди видели, что он вернул их нам. Что бы мы не решили с ними делать, люди должны узнать об этом.
Анна: Ты прав. В сокровищнице им не место. Может, отдать часть денег матери этого Назаретянина на погребение? Тело провисит еще пару дней, а потом? Где вдове плотника найти деньги? На другую часть денег похороним Иуду Искариота. Можно даже сэкономить и похоронить их вместе.
Анна широко улыбнулся своей шутке. Каиафа пропустил ее мимо ушей.
Каиафа: Акелдама – глиняная земля. Там ничего не растет. Где он нашел там дерево?
Анна: Желающий найти подходящий сук для петли, обязательно его отыщет.
Каиафа: Какая польза от этой земли? Люди будут считать это место проклятым, а она находится в черте города. Нужно выкупить землю у городского совета и устроить там кладбище для иноверцев и язычников. Власти могут хоронить там путешественников и бродяг – вечная проблема, а мы поможем решить ее за наш счет. Вернее за счет Иуды Искариота, но кто об этом знает. Думаю, и в глазах людей, и в глазах городского совета наш поступок будет высоко оценен.
Анна: А еще это на время утихомирит сплетни о твоей корысти и жадности, зять. И еще. Что касается корысти. Думаю, что виноградарь не сможет заработать на землю в Акелдаме за четыре месяца. Пошли людей. Пусть они не напоминают по внешнему виду священников и никак не указывают на связь с нами. Пусть похоронят Иуду Искариота ночью прямо перед Пасхой. Там же у дерева в Акелдаме. Проклятого человека на месте его повешения. Думаю, даже горшечники больше не придут туда за глиной и цена на землю очень упадет, и городской совет продаст ее даже самому ленивому винограднику по первой просьбе.
Каиафа хотел выйти, чтобы без промедлений отдать необходимые распоряжения. Он умел действовать быстро, когда обстоятельства того требовали. Стремительно наступала ночь. Анна крикнул ему вслед.
Анна: Пусть с нашими людьми все-таки будет кто-то узнаваемый, как представитель духовенства. Только нужен такой человек, которого в случае надобности не жалко будет закидать камнями. Подумай хорошо – дело тонкое.
Каиафа ушел. Ему предстояло много работы и бессонная ночь. На полу засыхали красные винные пятна. Анна не собирался дожидаться зятя. Не вставая с кресла, он несколько раз пытался задуть свечи на столе. Не получилось. Тогда он просто откинулся в глубину кресла, закрыл глаза и сразу уснул. Для него этот день закончился.
Гробница Христова.
Заброшенная каменоломня недалеко от Иерушалаима.
