Елена Любимова "Репетитор"

И Валя та, что на помощь Свете прибегала, тоже в общаге давно жила. Они старожилами считались, лет по двадцать, а может и больше там провели. Тётя Валя, как все её звали, в соседней квартире жила, ширилась одна аж в двух комнатах, но сдавать не хотела, для сына берегла. А он женился, да с квартирой нашёл. Вот туда к жене и ушел, а мама здесь, в коммуналке осталась. Приходили к ней редко. Разве что она к ним. Иногда.

Света с Валей дружили, на общей кухней готовили вместе. Кухня, конечно, тоже страшная, как и всё вокруг, да с плитами старыми двумя, будто простреленными, что периодически выдавали в воздух свои порции газа. Взорваться могли только так, а заменить некому. И так экономили на всём, еле выживали.

Валя, как и Света тоже по уборке работала. Они со Светой на этой любви к чистоте и сошлись. Ничего такого, просто подруги. Как раньше люди дружили. Помните? Ну, пирожком испечённым угостить или ещё чем-то вкусненьким. Или денежку до зарплаты стрельнуть. И такое бывает. Или книжку дать почитать. Они увлекались. Любовными романами особенно. Личная жизнь у обеих не удалась. А там, в любовных романах… Наверняка, фантазируя и превращаясь в тех героинь, они могли позволить себе всё. Но только там. А здесь запрещали себе даже думать об этом, да и не только себе, но и другим.

А здесь у них было одно. Практически одно и тоже каждый день. Обе они вставали рано, не позже пяти, а то и в четыре утра. Сразу ставили кофе или чай, доставали бутерброды, что с вечера заготовили, быстро ели и отправлялись туда, бегом на электричку в Москву. Несколько часов в пути, и вот они уже чистили, мыли, убирали… И так каждый день. Год за годом. Много лет. Всю сознательную жизнь. Для кого-то конец света, трагедия. Для них, казалось, нет. Если особо не задумываться, то и в этом можно что-то найти. Хорошее, разумеется.

Глава 4.

В целом всё было ничего, пока другие жильцы не приехали: соседи напротив, семья из трёх человек, что доводили Свету до слёз если уж не  каждый день, то через день точно.  Доводили, в основном, пренебрежением к её чистоте. А для неё это было, как ни крути, смыслом жизни. И это надо было понимать.  Скандалы начинались уже с утра и могли продолжаться целый день до вечера, а то и дольше. Света терпеть такое больше не могла, решила продать свою комнату и уехать отсюда. А ведь провела она тут больше двадцати лет, дочь вырастила, работала каждый день, практически без выходных и за копейки, трудилась как могла.

Соседи на самом деле попались не очень, особенно глава семьи, молодой мужчина по имени Павел. Работать он не стремился, полагаясь во всём на свою гражданскую жену, которая и кредит за комнату платила, и работать ездила в Москву. Она там официанткой в кафе устроилась, и дома по выходным не отдыхала, чужие вещи в  своей машинке стирала, так и подрабатывала. А Павел не напрягался вообще и энергию свою молодуютратил, в основном, организуя скандалы с соседями. Казалось, он только этим и занимался, чтобы каждый день подготовить что-то новенькое, особенно к приходу Светланы, с порога начинал хамить.

Потом он купил дрель. Большую такую, мощную, электрическую. Непонятно, для чего он её купил, ведь в таких делах он явно был не мастер, но дрель была отличным поводом, чтобы поскандалить. Паша брал свой огромный инструмент, напоминающий скорее ружьё, способное стрелять метко и на поражение, выходил в общий зал и тупо сверлил, где придётся. Просто так. От нечего делать. К приходу Светы на стенах то тут, то там красовались отверстия разного диаметра, дырки  и маленькие и большие, а на полу много пыли, сероватого порошка, что сыпался из стен.

– Что ты наделал? – кричала Светлана, моментально краснея от скакнувшего вверх давления. – Зачем? Зачем ты это делаешь? – рука её невольно тянулась к сердцу, что не на шутку было растревожено опять.

– Надо. Так надо, – невозмутимо, да ещё и ехидно оскалясь, отвечал он.  – Имею право. Я тут хозяин. Понятно? – и вся семья Павла, его жена и маленький сын стояли рядом с ним, как броня. – Ну что, тётя Света? Съела? – тихонько посмеивались над ней они.

Такого неуважения терпеть она не могла. В ответ на это Светлана лишь пила лекарства, наготове какие-то капли держала. Пила она их демонстративно, в общем зале, чтобы соседи видели. Выходила из своей комнаты, капала и пила, отчего везде тут же распространялся тревожно волнующий запах сердечно-сосудистых и успокоительных средств.

Она хотела жалости, внимания, а лучше всего любви, той самой простой человеческой, какой она ни в людях не нашла, ни от мужчин не испытала. Будучи немного замужем, родив ребёнка, она почти сразу от мужа ушла. Пил и бил. Молодая, смелая, дерзкая была. Терпеть не могла. Ушла в общагу. Думала, что там лучше. А там всё то же самое, но от других терпела. Вот и сравнивала и переживала всю жизнь.

Дочку Света вырастила хорошую, та и МГУ с отличием окончила, юристом стала. И замуж удачно вышла, муж тоже юрист. И от мамы отделилась сразу после школы. Сначала в университетское общежитие, потом на съёмную квартиру, а потом ипотеку с мужем взяли. Зарабатывали они хорошо, многое могли себе позволить. И маму к себе в новое жилье звали: и по хозяйству помочь, и с маленькой внучкой посидеть, когда они не дома.

А Светлане дочь растить одной было тяжело: без образования, без средств, без помощи. Она когда-то в молодости спортом занималась профессионально, но дальше дело не пошло. Учитель физкультуры в школе, – это был её потолок. Из школы она ушла, от мужа пьяницы тоже. И всю свою жизнь, несколько десятков лет, она работала, где придётся, бралась за всё. В основном, работала по уборке помещений и в этом нашла себя. Борьба за чистоту стала главным делом её жизни. И от других она фанатично требовала если уж не того же отношения, то понимания точно. Но ни того, ни другого найти не могла.

А Павел её доводил, причём намеренно и постоянно. Казалось, он даже на работу не хочет устроиться именно по той причине. Ему нужно много сил и времени, чтобы Светлану доводить. И, хоть по возрасту, годился он ей уже в сыновья, а уважения никакого не имел ни к ней, и ни к кому другому.

– Ну не может же быть, чтоб в одном человеке столько наглости и тупости одновременно, – сокрушалась она, понимая, что больше не может всё это от Пашки терпеть. – Уезжать, видно, придётся, – говорила она. Благо уехать ей теперь было куда. Дети звали к себе. Она решила, что надо поступить именно так.

Не только Светлане, для всех он готовил сюрпризы. Однажды Вика собиралась на работу, рано утром на электричку в Москву, к ученикам. Она тогда только по субботам и воскресеньям выезжала. И вот встала она, как обычно, пошла принять душ перед завтраком. Ну, сразу что-то такое представили… Душ ведь слово красивое, французское и воспоминания приятные обычно навевает. Помните: контрастный душ, холодный душ и даже душ Шарко… Стихи, а то и песня. Но это если в другом каком-то месте, не здесь, не в этой общаге точно. Этот душ и душем только с натяжкой можно назвать, скорее банальная помывочная. И всё.

Вика помнила, как в первый раз увидела это. Они с риэлтером пришли тогда. Та сразу большой общий зал показала, саму комнату, кухню, что оказалась потом аж на девять семей рассчитана, о чём риелтор предпочла промолчать. И, напоследок, на вопрос Вики о душе ответила:

– Ах, душ. Ну как же я забыла. Проходите, – показала она на дверь, желтевшую где-то в темноте. И, щёлкнув пару раз выключателем, что на манипуляции такие никак не хотел поддаваться, пробормотала что-то о лампочке Ильича, что там, видимо перегорела или отсутствовала. Вика заглянула в темноту, но не увидев там ничего, вернулась к риелтору.

– Договор подписываем? Как вы? – торопила та, доставая из кейса бумаги, чувствуя всем нутром, что клиент созрел. Пора брать. – А то я спешу. Риелтора, знаете ли, ноги кормят. Ждут меня.

– Да, – вздохнула Вика, расписавшись в положенных местах, отсчитав деньги и поблагодарив за помощь.  – А там посмотрим, что с душем.

А с душем оказалось не очень и даже плохо совсем. Его как будто и не существовало вовсе в том понимании, каким он должен быть. Помывочная та представляла собой весьма небольшое пространство: около метра в длину и меньше метра в ширину, закрывающееся на висящую по диагонали, закреплённую на одном винте, старую щеколду, что так и норовила отвалиться. Заходить туда боялись все, но гигиенические процедуры, как известно, никто не отменял. Ходили туда по надобности. Вика так каждый день: утром до работы и вечером после неё. Мыться она любила очень, как и мама её, Тамара Петровна.

– Редкостные чистюли, – шутили соседи. Многие из них и курили и выпивали много, вредя здоровью, как могли, но заходить туда всё равно боялись. – Мало ли чего? Плесень. Там же кругом плесень, – предупреждали они.

Да, плесень действительно присутствовала. Представьте, везде. Она покрывала чёрным налётом много лет протекающий потолок крайнего пятого этажа. Крыша как будто знала, что здесь находится душевая. И, если в комнатах протечки имелись, но не везде, а так, по чуть-чуть, то над душевой крыша отрывалась по полной, заливая при каждом дожде это и без того влажное помещение. А потому плесень жила, росла и весьма дурно пахла не только на потолке, но и на стенах и на полу. Находиться там можно было максимум несколько минут и почти не включать горячую воду, поскольку по законам физики, конденсат от неё мгновенно поднимался вверх, а смешиваясь со спорами плесени, тут же устремлялся обратно вниз,   падая на всех, желающих здесь освежиться, тяжёлыми чёрными дурно пахнущими каплями. Но мыться тем не менее надо и каждый день.

И вот суббота утро. Примерно шесть часов. Вика стояла в душе, мылась. Всё как обычно. Ничто, как говорится, не предвещало. И вдруг она посмотрела вниз, что-то почувствовав… И увидела, как из под двери медленно, но уверенно ползёт чей-то с включённой камерой телефон… Опа!

Вика вздрогнула не то от холодного душа, не то от неожиданности такой, молча и быстро накинула на голову полотенце, на тело махровый халат, открыла дверь. Сюрприз! Прямо перед ней на корточках пыхтел сосед Паша, пытаясь спрятать предательский телефон, дрожащими руками засовывая его под рваный резиновый коврик, что лежал у двери.

И тут Вика, забыв на время о том, что она преподаватель, репетитор, да и вообще девушка образованная и культурная очень… Тут она начала кричать и гоняла Пашку по всей квартире, чтобы все-все-все слышали и  знали, чем он занимается, и чтобы больше такого не повторялось. Да и остальным соседям на заметку. Так, для профилактики. Чтоб знали, с кем дело имеют. Вика может за себя постоять.

– Жена уехала, – поскуливал Пашка, надеясь уладить скандал. Жены он, видимо, всё таки боялся. Уже хорошо.

– Жена уехала? И что? Теперь можно к соседям приставать, камеры под дверь подсовывать? Ты чего там хотел увидеть то? А? Онанист! – кричала Вика, лупя по нему без разбору полотенцем и гоняя бедолагу по всей квартире.

– Да… Я… Ничего… Прости, – мямлил чуть слышно он, даже не думая уворачиваться от ударов. Казалось, ему нравилось и это тоже.

– Не только онанист, но и мазохист конченый, – подумала Вика. – Ну, смотри. Ещё раз замечу что-то такое, всё твоей жене расскажу. Ты меня знаешь, – грозила она, понимая, что совсем его запугала, и он больше так не поступит. Во всяком случае, с ней. Жене его не стала ничего говорить, когда та от родственников приехала.

– Она и так вся в переживаниях из-за него, да из-за болезней ребёнка, – подумала Вика. – А так совсем разладится может. У них и так почти никак.

Так что жить продолжали дружно, если можно так сказать. Терпели друг друга, не более того. И всё бы ничего, да тут новая напасть: хозяйка комнаты аренду решила поднять. Они с мамой недолго думали, решили в соседнюю комнату перейти. Там оказалось дешевле, чем раньше платили, но и комфорта прежнего лишились с тех пор.

– Какая грязная комната…

– Даже без телевизора, а мебель, – сокрушались они, да и соседи вторили им, предупреждали.

– Комната – просто жуть, – говорила им Света.  – Вы ещё узнаете, как там. Поверьте.

– Ну ничего, отмоем, отчистим, – старались улыбаться они. – Со Светиной комнатой нечего сравнивать, таких больше нет.

У Светы, на самом деле, устроено всё было не так, как у всех. С максимальным, если можно так говорить о бедной комнате в коммуналке, комфортом. Внутри капитальный ремонт: выровненные стены, натяжной потолок, новые дверь и окно. А мебель? Шкаф, полки, спальное место, письменный стол, – всё продумано досконально и сделано на заказ.

– Вот это Света, – говорили соседи. – Вот это молодец.

Светлану здесь уважали все: от мала до велика, да и она немало для этого сделала. Жила порядочно и всё своим трудом заработала и дочь вырастила такую, что на зависть всем. Только дочь её и смогла вырваться из этой трясины, что засасывала сразу и навсегда. И маму свою тоже хотела отсюда забрать, чтобы хоть на пенсии та пожила в нормальном доме, в своей семье. Валентина по хорошему ей завидовала. Её то молодёжь к себе не звала, да и сюда только изредка приходили. Денежку, если что, насовсем занять, да и наследство, две её комнаты, ждали.

А Света радовалась, что переезжает к  своим, в большую квартиру, где у неё будет своя, тоже не маленькая, комната.  Однако комнату здесь, в общаге она продавала долго, больше года, наверное. Никто особо не интересовался, хотя комната очень чистая, уютная, комфортная. И в зале у Светы преимущество, как у старожила, имелось: свой обеденный стол, холодильник, микроволновка, утюжок, да плюс шкаф и комод там же стояли. Другим о таком и не мечталось: в комнате и спали, и ели, и телевизор, у кого имелся, смотрели. А тут такие удобства.

– Не для всех, – замечала Светлана. – У меня и туалет свой, знаете ли. На замок закрываю, – сверкала она золотом ключа, явно гордясь таким преимуществом. Что тоже, понятное дело, не сразу получила, а, возможно, и побороться за это пришлось. И если и не физически, то нервы ей за это точно потрепали. И вот всё то, за что она так долго боролась, отдав за это несколько десятков лет… Всё это она отдала почти за бесценок первому покупателю, впридачу оставив не только всю мебель добротную, но и посуду, что с таким трудом зарабатывала и до лучших времён берегла.

Страсть её, любовные романы, что женщины часто сходят с ума, она забрала с собой. Они, видимо, согревали не только душу, но и истосковавшееся по мужской ласке тело. Хотя бы там, витая в этих книгах, они могла быть женщиной, простой той, которую любят и хотят. Ведь об этом там и написано, и это именно для них, для одиноких, невостребованных, но настоящих женщин.

Светлана также растениями увлекалась. Это была её страсть, а потому горшки с цветами стояли практически везде, где только можно и нельзя. В целом, впечатление создавалось приятное, да и воздух наполнялся такими ароматами, особенно когда они цвели. Растения Света решила забрать с собой. Дочь дала согласие. Но только кактусы… Три вечнозелёных сочных кактуса, каждый не менее полутора метров в высоту, что стояли на самом видном месте, на подоконнике в зале, пришлось оставить здесь. Света недоумевала: «Почему дочь против этих кактусов?» А та молчала, как и все, кто понимал. Вика с мамой молчали тоже, лишь между собой об этом могли пошутить. Да и чего уж там шутить: они тоже одинокие женщины, не вырастившие даже таких трёх фаллосов на окне.

– С такими проблемами Свете к психологу надо.

– Или лучше к сексологу сразу, – посмеивались соседи. Валя тоже отшучивалась, но никак не хотела их брать. Кактусы так и остались гордо на своём месте стоять, хоть и невостребованные, но и непобежденные.

Глава 5.

Светину комнату купил мужчина, безработный, запойный, как вскоре оказалось, алкоголик. Геннадием его звали. Молодой  совсем мужчина, лет 28-30, высокий, со следами спортивного прошлого, испещрённый шрамами весь. Говорил, правда, что занимался боями без правил. Может быть и так, а может, просто били, где тут разберёшь. А пил он сильно, беспробудно, запоями, за что родной отец его и старшая сестра, несмотря на любовь к родственнику, всё же решили отделить.

Сначала они продали двухкомнатную квартиру, где жили всей семьёй. На вырученные деньги отец и сестра домик себе щитковый по быстрому построили. В том же городке на небольшом участке в частном секторе, что сестра прикупила заранее, благо риэлтером работала. А на оставшиеся ту комнату для Геннадия и купили. Вот так Генаша, как называли его свои, и оказался в коммуналке. Не хотели родные общаться с ним, к себе не звали, да и он понимал, что достал их своими бесконечными пьянками и дебошами. Конечно, между соседями разговоры начали ходить, осуждать их многие стали.

– Где это видано, чтобы  своих в беде то бросать? – возмущались одни.

– Да, и не говорите ка. Нельзя так, – вторили другие.

– А соседям то? Соседям то за что такое наказание? А?

– Да уж. Да уж.

Довольных таким обстоятельствам не наблюдалось. В общаге и так проблем выше крыши, а тут ещё и Генаша. Но жить тем не менее как-то надо. Куда же девать человека?

Сначала отец и сестра его тут же поселились, но не надолго, на несколько недель, пока домик их строители собирали. Тогда ещё Гена старался быть приличным человеком. Изо всех сил старался, может быть даже превозмогая себя. Серьёзно. Он и на работу устроился, таксовать начал. Проработал пару недель, аж козырем ходил.

– Надо же, – только радовались соседи. – Трезвый и с деньгами. Приятно смотреть.

Но очень скоро, через пару недель буквально, запил он по чёрному, все заработанные деньги пропил и в долги влез. Машину, конечно, у такого горе-такиста отобрали и доверять больше не могли, после того, как он пару раз в рейс не вышел. Просто проснуться вовремя не смог по причине излишнего, так сказать, злоупотребления. Он и раньше, как выяснилось, таксистом подрабатывал, но каждый раз за пьянки его и выгоняли. Кому это надо? Кто будет такое терпеть? Да никто. Уж если отец родной и сестра не хотели с ним общаться, то что уж там о других говорить.

Генаша не нужен был никому.  Хотя, родные иногда приходили, смотрели так виновато, пряча глаза, как будто извиняясь за своего Гену, вот такого, всё время пьяного. Сестра его, вообще, старалась за занавеской в зале прятаться, что у большого окна. Видно, как переживали, стыдились. Кто осудит, что отделили его? А что делать? Мать их умерла. Может быть тоже из-за волнений о нём и ушла так рано. Отец всё время бледнел, да за сердце хватался, успевали только скорую вызывать. Сестра его старшая, хоть и молодая ещё женщина и риэлтером работала, а на инвалидности была. Не получалось у них с Геннадием справиться. Себя бы спасти.

А он продолжал всех удивлять. Соседи по коммуналке много чего видели, но такого пьяницу и хулигана повстречали, кажется, впервые. Каждый день был сюрпризом, каждую ночь ждали со страхом: Генаша любил компании, большие, шумные и, непременно, с мордобоем.– Я, – говорил он, – в молодости в боях без правил участвовал. – Слыхали про такие? А? – хмуро посматривал он на соседей, большинство которых представляли собой слабую половину человечества. И один его внешний вид пугал их настолько, что ни общаться, ни хотя бы при  нём в места общественного пользования выходить, считали они делом небезопасным.

– Что вы хотите? – в страхе переглядывались соседи. – Боец без правил.

Вот так Геннадия и прозвали «боец», иногда добавляя и фирменное его «без правил». Вика с  мамой снимали ближайшую к нему комнату. И там, за тонкой перегородкой временами им становилось очень страшно, особенно когда Гена и его дружки мебель начинали крушить. Это могло случиться и днём, но чаще всё же происходило ночью, после очередной серьёзной попойки. С криком, с невообразимо диким животным рёвом, словно раненые, а то и  бешеные звери, выбрасывали они мебель из его комнаты в общий коридор. Затем гурьбой вываливались оттуда сами и опорожнялись в общем зале, не доходя несколько метров туда, куда полагалось дойти. Извращались как могли, насколько ума хватало и фантазии. Соседи молчали. Боялись.

– Вызовите кто-нибудь полицию, – доносились голоса из разных комнат и соседних квартир. Никто не вызывал. Знали, что бесполезно. Деваться некуда. Потом вместе жить как-то надо.

Рецидивы начались после того, как отец и сестра переехали в новый дом. Ух, что началось… Геннадий любил не просто компании, а непременно большие, шумные «мальчишники», как он их называл. И ведь находил же поводы, мог свой день рождения неделями отмечать, а может быть и не было никакого дня рождения, а просто врал, как обычно, просил соседей не волноваться, когда дружки его массово приходили… и делали всё, что хотели, находясь в своём привычном неадеквате. К утру после этих гулянок в квартире было загажено всё и везде. В места общего, так сказать пользования, невозможно зайти, поскольку «ходили» ребята в буквальном смысле слова «под себя», где сидели, стояли, там, собственно, и «ходили».

И вот как-то сидел Гена в общем зале, что являлся столовой для всех жильцов. Большой такой зал, просторный, где по задумке немецких архитекторов, видимо, должны собираться соседи, смотреть телевизор, общаться за чашкой чая, кофе, ну или чего покрепче. Вообщем, культурно проводить время. Хорошая идея, но только не в том случае, не в том месте и не для тех людей.

Дело было утром. Ну, правда, не совсем. Утро для Геннадия понятие растяжимое, причём весьма. Утренние часы могли каким-то образом плавно превратиться и в вечерние. Как-то даже незаметно могло это произойти. Так вот Генаша сидел за своим столом в большом общем зале. По барски так сидел,  кушал что-то, чай или кофе попивал, или ещё что-то, что ему нравилось. Ничто, как говорится, не предвещало… И вдруг послышался сильный шум, гам, крики соседей, по составу невысокопарных слов и выражений,  явно недовольных его поведением.

Вика с мамой тоже выбежали из комнаты, чтобы прийти соседям на помощь. Как же иначе? Солидарность здесь превыше всего – она же и безопасность. Хммм… И что все они увидели? Ну, как сказать, культурно выражаясь…

Представьте, сидит Генаша одетый по домашнему вполне прилично, в свой длинный клетчатый махрово коричневый халат, довольный такой сидит, покуривает. Ну, пепел, конечно, сразу на пол стряхивает… А что такого? Привычка у него такая, как будто забывается всё время, что не на улице. Да и с другими такое бывает, уверен он. И вдруг лужа…  ярко-жёлтая такая, с характерным ядовито алкогольным запахом, да длинная такая по всему большому залу стремительно течёт. Прямо из под полы его халата и вплоть до самой дальней стены и в неё упирается, разливаясь всё шире и шире по полу, охватывая всё новые пространства общей территории. Да, не каждый бы так смог, не у каждого так мочевой пузырь мощно работает, только Геннаша и смог.

– Эх, Гена, Гена, – так и застыли соседи.

– А ему, смотрите ка, всё равно.– Да, по барабану.

– Горе луковое. Совсем мозги пропил.

– Или отшибли.

– Да теперь уж без разницы. Всё одно: дурак дураком.

Геннадий с достоинством молчал, невозмутимо продолжая что-то пить и чем-то закусывать. Друзья его делали тоже самое, глядя на него, старались, подражали. Где же вот так оторваться, если дома нельзя? Только здесь не ленились ребята, как будто специально для этого в общагу и приходили.

И вот стоят они в прихожей, дружки его, втроём. Все колоритные такие персонажи, со следами побоев, с множеством разнообразной глубины и формы шрамами, кривыми от переломов носами. Стоят они, такие совсем молодые, около тридцати, плюс-минус, не больше, а выглядят как старики. Стоят, поддерживая друг друга, чтобы не упасть, в то время как соседи пытаются их вразумить, направить на путь истинный, а они… Едва стоят, смотрят на всех, ухмыляются, гадят прямо под себя и ржут как кони от восторга. А по их и без того грязным штанам течёт что-то жёлтое, сильно и плохо пахнущее, течёт прямо на пол, задевая в процессе и ковёр и чистую обувь, оставленную соседями в прихожей. Течёт. И что делать? А ничего. Терпеть.

Да, все сходились во мнении, что таких шумных мероприятий с такими обильными возлияниями, битьём мебели и посуды, драками по ночам… не видели даже в той старой общаге, где видели, казалось, много всего. Тяжело было и ребятам, что так рьяно веселились, и соседям немало доставалось. Не спали, невозможно было заснуть, да и страшновато, когда за тонкими стенами творится такое. Полицию вызывать бесполезно. Не любят они приезжать на такие вызовы. Пока, как говорят, «ничего не случилось». Пока кровушки нет. Не любят. Профилактические же и назидательные беседы – проблемы жильцов, что волею жестокой судьбы оказались по соседству с такими ребятами.

Так что местной звездой Геннадий стал быстро, как в прямом, так и переносном смысле. В газетах о нём пока не писали, да и по телевизору его, правда, не показывали, но всякое может быть. В общаге только и говорили о нём, обсуждая его поведение, осуждая родственников, что оставили его одного, переложив все свои проблемы на соседей, вынужденных терпеть его бесконечные пьянки-гулянки. Даже ту милую женщину Светлану, что комнату ему продала, недобрым словом вспоминали, а при встрече на улице и выговаривали ей всегда. Вот так ей тоже досталось, хоть и не виновата она была.

А однажды Геннадия нашли на лестнице. Соседи обнаружили его окровавленного, лежащего без одежды между четвёртым и пятым этажом, с признаками насилия. Кто что сделал? Гена молчал. Может тюремщики постарались, что на четвёртом комнаты снимали. Много их там было: и женщины, и мужчины.  И в гости он к ним захаживал, и выпивали вместе.  Так Геннаша умудрился и их всех достать. Начались конфликты. А они, понятное дело, терпеть такое не могли. Так что не дошёл он тогда до своей комнаты, что была на пятом этаже. Оклемался он вскоре, но изменился как-то, молчал всё время, да компаний никаких у себя больше не собирал. Ни разу. Да и тихий такой стал. Не узнать.

А вскоре слухи поползли, что Гена, якобы, с криминалом связался, стал работать на них. Все в шоке, как водится были, но это по началу, потом успокоились. А что? Доказательств то никаких. Живёт себе человек. Ведёт себя спокойно, даже слишком. Да, не работает. Ну и что? Это его личное дело. И как жить, и чем заниматься. Ко всему можно привыкнуть, и к этому тоже можно, если не думать, не вникать. Где уж тут разобраться, особенно вот так, со стороны.

Глава 6.

Детей в общаге было мало. Вернее их не наблюдалось вовсе. Женщины плодиться и размножаться в такой непотребной обстановке отказывались. Совсем. Изредка там всё же пробегала стайка ребят. Может, и не здешних, а кто-то со двора случайно зашёл. Ну из тех, отчаянных, что хотят попасть туда, в страшный лес, к Бабе Яге погостить. Так, побегать по странным местам, порезвиться, а может, чего греха таить, и похулиганить чуть-чуть. Многие помнят, как в детстве почудить хотелось. Энергии и задора полно, девать некуда, хоть отбавляй. Вот и бегали, где придётся: и на стройки, часто заброшенные, и на помойки, и по таким, как эта общага, злачным местам. Ничего не скажешь, детство золотое. Азарт. Где опасно, туда и тянет.

А местных детей было мало. Во всяком случае, Вика знала только двоих: девочку Аню, десяти лет и её младшего братишку, дошкольника. Аня училась хорошо и даже очень, почти отличницей была в своём четвёртом классе. Вика ей с английским помогала. Соседи знали, что она преподаёт, вот и пригласили. И добираться совсем недалеко: выйдя из квартиры пройти по площадке всего несколько метров, позвонить в дверь напротив и вот на уроке уже.

– Викуша, побольше бы таких учеников, – вздыхала Тамара Петровна. – А то тебе так далеко ездить приходится. По сто километров туда и обратно.

– Мамуль, ты знаешь, нет здесь никого. Такая дыра. Надо ездить. Что ж поделаешь.

Анюта была здесь её единственной и самой любимой ученицей. Такое бывает. У всех преподавателей любимчики есть. И в Викином детстве и юности такое было. Учителя, в основном, её любили. А как не любить то? Умница, красавица, прилежная ученица, достойная продолжательница  породы примерных учителей. И Вика всегда старалась оправдать их надежды. Ведь это они её в Москву своими советами и направили. Так и говорили, что нечего, мол, тут сидеть. Надо в столицу ехать. А Вика, как мы знаем, девушка послушная. Вот и поехала. И мама поехала за ней. Ей тоже не хотелось совсем одной оставаться.

И на Аню Вика, как преподаватель, тоже большие надежды возлагала. А что? Она ведь тоже из простых и знает, что много можно достичь, если постараться. А Анюта старалась и даже очень. И Вика узнавала в ней себя, вспоминая такую же милую белокурую девочку ангелической внешности с глазами-блюдцами прозрачного стекла. Из этих глаз часто падали слёзы, видя все ужасы окружающего их бытия, но от этого, право слово, они становились ещё прозрачнее и красивее.

Аня жила с бабушкой, младшим братом и мамой. Формально почти полная семья, если бы не мама. Проблема была именно в ней. Если бы не мама, семья была бы полной. Папа Ани ушёл от них несколько лет назад, не выдержав пьянок жены. Мама Ани пила, причём сильно, запоями. Её то и дело видели на площадке, часто лежащую в бессознательном состоянии от очередной передозы на полу. Правильно говорят, когда мужик пьёт – это пол беды, а уж если баба возьмётся… Муж ушёл к другой, но детям помогал, приходил часто, всегда с подарками. Со временем планировал их к себе, в новую семью, забрать. Порядочный мужик. Много всего сделать хотел. Дети то ведь его, да хорошие такие. Вот он и старался.

Анина бабушка тоже помогала, как могла. Она уже на пенсию вышла, но как и соседки Светлана с Валентиной, тоже в Москву ездила, за любую работу бралась. В основном, уборкой занималась, куда позовут, туда и шла, работала, где придётся. Для себя она ничего не просила, всё для внуков старалась. Надеялась, что если уж не она, то внуки то точно будут жить счастливо. Хорошая мечта. Правильная.

Вика приходила к ним пару раз на неделе. И это были самые лучшие дни. Во всяком случае, Вика часто вспоминала их, эти уроки с Аней. Её бабушка ставила чай, и они все вместе садились к красивому круглому столу, что стоял в самой большой комнате. Квартира по планировке такая же, где и Вика жила, но комнаты… Анина бабушка прикупила когда-то все три, только четвёртая пустовала, но её хозяева почему-то не собирались продавать. А зря. Квартира полностью принадлежала бы Аниной семье. Может быть, и отец не ушел бы к другой женщине. Может и мать бы  перестала пить. Ну может и пила бы, но не так сильно хотя бы. А может, и не в квартире было дел. Откуда нам знать? Они сами никак не могли разобраться. Где уж тут другим понять.

И после чаепития, с угощением, разумеется, Вика начинала с Аней урок. Занятия нравились обеим. Аня делала успехи, приносила из школы отличные оценки и чувствовала себя счастливой, как может чувствовать себя счастливым ребёнок, растущий в благополучной семье. Бабушка тоже нарадоваться не могла. Единственный, кто был против этих занятий, так это Анина мама. Она, несмотря на запои, иногда приходила трезвой, бросая недобрые взгляды в сторону Вики. Она ненавидела её. Просто так. И это было понятно без слов. И Ане внушала, что нечего ей голову всякой ерундой забивать.

– Какой тебе английский? – крутила она грязным пальцем у виска. – Ты чё? Совсем ку-ку, что ли? Прекращай это дело. Поняла? Английский она захотела. Бл…

И Вике хамила она, матерясь, едва завидев её на площадке. Аня переживала. За маму было стыдно. Очень. Стыдно перед всеми и всегда. И, если на собрания в школу, ходила бабушка, то здесь… Анюта ничего сделать не могла, только беззвучно плакала, закрывая лицо, и убегала к себе в комнату.

Однажды Вика пришла на урок, как обычно, а у них гости. Вернее, один гость, местный участковый, майор Федотов. Вика видела его и раньше, он частенько в общагу приходил. Место такое, что работы у него здесь было не початый край: то одно, то другое. А в этот раз он по вызову Аниной бабушки пришёл: её дочь, по обыкновению, пьяная, лежала в проходе, а накануне она карточку банковскую у матери украла, да все деньги, что там были, прогуляла-пропила.

Мать обратилась в полицию, просила дочь посадить или хотя бы на лечение направить, пусть принудительное. Как-то надо было вопрос решать. А майор против, обещал максимум профилактическую провести беседу, да и то, когда та будет в нормальном состоянии. В следующий раз. И ушел.

Вика как раз разминулась с ним в двери. Уж как бабушка ругала его, как ругала за бездействие, как чувствовала беду. И предчувствия не обманули. В этой общаге много чего происходило. Ужасы провинциально городка. Репетитора они больше к себе не звали. Боялись и за себя и за неё. Анюта старалась Вику избегать, закрывала свои огромные блюдца-глаза, пробегая мимо, едва слышно её приветствуя. Она боялась и ей было стыдно за мать. А Вика не хотела волновать её лишними вопросами. И так всё понятно. Что спрашивать? Но почему то тревога не отпускала её. Она чувствовала, что больше не увидит чистоту этих наивных Анютиных глаз. Никогда.

Глава 7.

Вскоре приехал в общагу новый жилец, Сергеем назвался.

– Вы будете нас защищать? – Вика посмотрела прямо ему прямо в глаза. Почему то ей показалось, что это самый уместный вопрос для знакомства с новым постояльцем.  – А то у нас тут… Ух, какие ребята приходят. Такие дела творят, – многозначительно продолжала она. – Будете защищать?

– Конечно, буду, – наклонив голову, прищурился он, словно сомневаясь, пытаясь уйти от ответа. Приехал, поселился в той комнате, ближе к кухне, что Вика с  мамой раньше снимали. Невысокого роста, худенький такой, очень скромным показался сначала, на работу с утра уходил, поздно возвращался. Все думали, что хороший, работящий человек попался, первую неделю-две ничего такого за ним не замечали…

И только сны, только они не давали Вике с мамой покоя. Снилось, что Сергей сбежал откуда-то, что-то нехорошее произошло там, откуда он сбежал. А что такое? Не будешь вот так спрашивать, ведь неудобно, неприлично навязываться с разговорами, расспросами, если человек сам с этим не спешит. И так понятно, что вынужден он был уехать по какой-то серьёзной причине, возможно быстро. Вещей то при нем никаких не оказалось, только футболка и джинсы, и всё. Вот  он и стирал их по мере загрязнения, благо лето тёплое стояло. Вроде как и не надо больше ничего. Хотя это, конечно, казалось странным и даже очень.

Однажды вечером вернулся он грустный, уставший, задумчивый, видно, что выпил. Сказал, что с работы его уволили, что бригадир приставал, хотел с ним дружбы мужской,  отношений таких близких. Слишком. А он мол, Сергей не такой, совсем не такой, а только с женщинами. Соседи не придали значения сначала. Да мало ли что человек говорит… Всякое бывает. Может и по другой причине уволили, а он обиделся и наговаривает на начальника всякую ерунду теперь.