Золото змея. Власть хаоса
Виктория Остер
Период процветания неизменно сменяется упадком, а за гармонией всегда приходит хаос. Массовые отравления, разгул преступности, кризис власти – Республика Брэйе, ее жители и лидеры столкнутся с испытаниями, каких они еще не видели. И чтобы справиться с ними, каждому герою придется совершить практически невозможное – стать новым человеком. Сможет ли Рагиль разглядеть в своем проклятии дар и открыть сердце чувствам? Поймет ли Меллар, в чем ее настоящая сила и призвание? Научится ли жесткий и бескомпромиссный Крегар гибкости и эмпатии? И что делать, когда твоим врагом является целый народ, который не умеет прощать и забывать?Завершающая часть дилогии о власти прошлого над нами и о том, как стать лидером прежде всего собственной жизни.
Виктория Остер
Золото змея. Власть хаоса
Пролог
Личные записи Кавы-асаларим (Каавы Ваарнанен)
24 сентября 9824 года (за шесть лет до пожара в Корпусе специальных научных исследований)
«Желания имеют свойство сбываться. Профессор Кирпэ Нораг из Республики Фиар-не-Фар наконец-то приехала со своей знаменитой лекцией по генетической инженерии, на которую я давно мечтала попасть.
Кирпэ Нораг выделили самую престижную площадку – читальный зал в Соборе, за час до мероприятия заполненный уже до отказа. Я убедила начальство делегировать меня от кафедры, поэтому мне досталось неплохое место в пятом ряду, по соседству с коллегами-биологами. Неподалеку сидели ученые из Корпуса. Хотелось удержаться и не разглядывать их так настырно, но у меня ничего не выходило. Интересно, они понимают, насколько им повезло? Я три раза подавала заявку на получение ставки в Корпусе, и три раза мне отказывали. Один мой коллега сказал, что руководство Корпуса берет в штат ученых с амбициозными, новаторскими проектами. И у меня как раз появилась идея для такого проекта. Я хочу изучать эндемики Заокеанья. Я чувствую: это приведет к прорыву.
Оказалось, профессор Нораг неплохо говорит на алинском. Почти всю лекцию она провела без помощи переводчицы, которая тихо скучала в углу. Профессор рассказала, как благодаря изменению генов удается лечить редкие заболевания. Если внедрить эту технологию в медицину, то можно будет сделать иммунитет устойчивым ко всем существующим вирусам, оставив в прошлом вакцины. Победа над болезнями – это благородная научная цель. Мне нравится то, что делает Нораг.
Было множество вопросов из зала. Кто-то уточнил, не приведет ли развитие генетической инженерии к новому витку научной гонки между странами. Нораг в ответ долго говорила про этический кодекс, который следует принять на международном уровне, чтобы провести красную черту: разрешить править генетический код только в тех случаях, когда есть риск развития тяжелых заболеваний, и запретить использовать биотехнологии для селекции нашего вида. Предложения логичные, но далекие от реальности. Как они собираются контролировать соблюдение этих условий?
Такой вопрос тоже прозвучал, и профессор ответила вполне конкретно. Если обнаружится, что государство, подписавшее этический кодекс, нарушило правила, против него должны быть приняты ограничительные экономические меры. Дальше разговор ушел в сторону политики, и я плохо запомнила. Но дискуссия меня взволновала. Я задумалась о тех, кто родится с отредактированными генами. Будет ли заметно, что они другие? Смогут ли они жить среди обычных людей? И главное: будут ли они благодарны ученым за эти изменения?
После окончания лекции на выходе из Собора образовалась очередь. Пока мы медленно продвигались к дверям, я прислушивалась к разговорам. Двое мужчин передо мной обсуждали возможность развития генетической инженерии в Брэйе. Один из них сказал, что, если бы не скандал с проектом «Новое поколение» тридцать лет назад, этим направлением занимались бы и у нас.
Вот, оказывается, в чем дело. Члены Совета не спонсируют эти исследования, опасаясь повторения истории. Надо будет побольше узнать про этот проект и про то, чем он завершился. Глупо, когда события давно минувших дней руководят нашими действиями в настоящем».
***
13 января 9826 года (за четыре года до пожара в Корпусе специальных научных исследований)
«Вчера на комиссии решали вопрос об увольнении профессора Каруна. Ему уже больше восьмидесяти лет, он еле говорит, а соображает и того хуже. Студенты, у которых он преподает, два раза подавали на него жалобу. Написали длинное письмо о своих правах получать знания высокого качества, об обязанностях преподавателя не засыпать на лекции, пуская слюни, и не отвлекаться на воспоминания о своих женах. Он уже сам не помнит, сколько их было – пять или семь, и кто из них умер, а с кем его развели «непреодолимые обстоятельства». На этом моменте зачитывания письма мы все подавились смехом, удержался только председатель комиссии.
Три года студенты терпели этого маразматика, а сейчас поставили ультиматум: или им меняют преподавателя, или они пишут коллективное письмо в Рикистарию по науке. Заменить его некем, только освобождать от должности и брать нового человека в штат. И как бы мы ни были привязаны к чудаку Каруну, пришлось с ним попрощаться. А перед этим, как положено, наградить почетным званием заслуженного преподавателя Университета Брэйе.
Перед уходом он произнес пафосную речь. Почти уверена, что давно ее заготовил. «Люди, выбравшие путь науки, – сказал Карун, – это истинные лидеры и герои. Они отказываются от многих благ жизни, чтобы разгонять мрак невежества светом знания». (Я даже записала эту фразу.) Посвятить себя науке – достойнейшая миссия. Наука – наш «бог», и мы служим ему, как умеем. И дальше все в таком духе.
В чем-то я с ним согласна: мы действительно верим в науку так, как монахи какого-нибудь религиозного ордена верят в своего бога. Мы приносим ей в жертву все, что попросят. Другие интересы. Личное время. Иногда – даже собственный брак. И как служители культа не знают жизни за стенами своего монастыря, так и мы оторваны от земли. Ходим только по облакам. Притрагиваемся к эфемерным субстанциям. Стремимся в познании мира достать до звезд.
А многие ли из нас задумывались, для чего нужны знания, на поиск которых мы тратим десятки лет? Какова их цель? Делать жизнь человека лучше? Иногда мне кажется, что мы нашу жизнь не столько улучшаем, сколько усложняем. Пытаемся решить одну проблему, создавая взамен десяток других. Замкнутый круг какой-то. Разорвется ли он, если остановиться?
Люди не осознают, что знания, приносящие им комфорт, добываются не просто так. Приходится бить током мышей, умерщвлять для препарирования лягушек, держать в зоопарках умнейших слонов и свободолюбивых волков. Я уже не говорю о первых натуралистах-любителях, которые превращали в чучело или сажали на иголку всех живых существ, встреченных в новых землях.
Один исследователь получил признание, доказав важность детско-родительской привязанности для дальнейшей жизни индивида. Как он это сделал? Запер обезьян в клетках, лишив их общения с матерью в первые месяцы жизни. Вместо заботливой родительской руки у обезьяны был кусочек шкуры в углу, вместо материнской груди – железная поилка с молоком. А кому-то и этого не досталось. Обезьяны выросли агрессивными, многие рано погибли. Я стараюсь не думать об этом, когда читаю о таких экспериментах. Но иногда не получается.
В последнее время я все больше склоняюсь к мысли, что Карун не прав. На самом деле ради нового знания мы приносим в жертву не себя. Мы приносим в жертву весь остальной мир. Вот только оправдана ли эта цена?»
***
7 августа 9828 года (за два года до пожара)
«Я опять пишу ночью. Вчера поздно вышла из Корпуса и поехала в аптеку за заживляющей мазью. Придя домой, сразу легла спать, а около двух вскочила и больше не могла сомкнуть глаз. Это все из-за последних событий. Может, если я напишу о них здесь, то бессонница отступит?
Раны на руках пощипывает от мази. Всему виной реджкандротеки. За последние пару недель животные пристрастились к кормежке с рук, вот только строение челюсти не позволяет им открывать рот широко, и они задевают кожу рук острыми зубами. Вчера я не выдержала и высказала им все, что думаю об этом. Один уплыл: обиделся; а второй остался слушать дальше. В такие моменты мне кажется, что они все понимают.
Сейчас мы много времени проводим втроем – я и реджкандротеки. После их появления в Айхенлине прошел месяц, журналисты почти перестали нам надоедать, и я могу спокойно наблюдать за животными. Оказалось, что они оба самцы. Это меня немного расстроило: в глубине души я надеялась на потомство. Правда, не было гарантий, что они захотят размножаться вдали от среды обитания.
Но журналисты не единственная наша проблема. Три дня назад в Корпус приходили члены Совета. Конечно, они берут на себя финансирование исследований реджкандротеков. И конечно, я ни в чем не буду нуждаться. И на меня возлагают большие надежды, раз уж животные ни с кем не идут на контакт. Они лили мне этот елей с четверть часа, а потом вдруг стали интересоваться возрастом реджкандротеков. Один даже спросил, можно ли будет, если окажется, что животные долгожители, использовать их гены для увеличения продолжительности жизни людей. Я чуть не рассмеялась ему в лицо, хотя сейчас мне уже не смешно.
Совету плевать на реджкандротеков, они смотрят на них как на инструмент для достижениях своих целей. Для них они не живые существа, а расходный материал. Чему удивляться, ведь их предшественники проводили эксперименты над людьми. Но я не допущу, чтобы история повторилась. Не после того, что я узнала о проекте «Новое поколение». Не после того, что они сделали с Рагилем.
Это были не все «сюрпризы» того дня. Стоило членам Совета уйти, как в лабораторию ворвался коллега и сообщил, что меня срочно требуют к телефону. Звонила мама. Услышав ее неестественно оживленное приветствие, я сразу почувствовала: что-то не так. Она сказала, что бабушка при смерти.
Когда я приехала к родителям, бабушка была плоха, но еще могла говорить. Я осталась с ней в комнате, и у меня градом полились слезы. Но бабушка, к счастью, этого не замечала. Она держала меня за руку и рассказывала про свою семью, которую оставила много лет назад в Лаомоо.
В какой-то момент она стала снимать кольца, которые носила, сколько я ее помню. Казалось, эти движения лишили ее последних сил. Она заставила меня взять эти кольца и пообещать, что я никогда не забуду свои корни. Я была сама не своя и соглашалась со всем, о чем она просила. Ее голос смолк, и мы побыли некоторое время в тишине. Я снова плакала.
Прежде чем уйти, бабушка сделала над собой последнее усилие и сказала: «Каава, – она впервые за долгое время произнесла мое имя по-лаомооски, – их сто семь. Не забывай об этом. В Лаомоо все знают, что их сто семь». Я решила, у бабушки начался предсмертный бред, и от этого мне стало еще больнее. «Чего сто семь, бабушка?» – спросила я. Она тихо ответила: «Островов. Не забывай: сто семь островов».
Это были ее последние слова.
Утром я взяла в библиотеке карты и учебники по географии. Бабушка сказала, что у Лаомоо сто семь островов, но данные говорят другое: их только сто шесть. Я перепроверила во всех источниках. Их могло быть сто семь только при одном условии: если бы Заокеанье лаомоосцы считали своим, еще одним своим островом.
Казалось бы, кому какое дело, что думают лаомоосцы. Но после того, что я видела в экспедиции, эта мысль уже не кажется такой безобидной.
Однако эту тайну я не смогу доверить даже бумаге».
Глава 1. Доверие
Рагиль
– С вас двести пятьдесят мер, – сказала девушка, поставив передо мной белую кружечку и блюдце с печеньем в качестве комплимента.
Я ошарашенно посмотрел на официантку, решив, что она, должно быть, шутит. Двести пятьдесят мер за кофе? Это в пять раз больше, чем пару месяцев назад!
– И давно у вас такие цены? – я достал купюру и вручил официантке, не скрывая недовольства в голосе.
Девушка пожала плечами и положила деньги в передник.
– Сейчас кофе везде так стоит. Люди стали чаще брать чай.
Чай… чай я и дома попью. А вот хорошо приготовить кофе могут только в кафе.
Сделав глоток обжигающе горячего напитка, я бросил взгляд в окно и потер тяжелые веки. Небо заволокло свинцовыми тучами, город вот-вот снова зальет. В этом климате выжить без кофе или, на худой конец, без крепкого чая практически невозможно. Уверен, что люди ходят на работу и как-то выдерживают нашу погоду только благодаря этим эликсирам бодрости.
Нет, с ценами на кофе надо что-то делать.
Я поставил кружку и принюхался. Витающий в зале аромат жареных кофейных зерен смешивался с тусклым древесным запахом. Откуда он исходит? Ах да, это же запах засохшей веточки каштана, которую я оставил на стуле. Там же, где и дневник Кавы, в котором лежал этот сухоцвет.
Я вложил веточку обратно в листы, закрыл блокнот и замотал кожаным шнуром. Отпил еще кофе, горького, как мои мысли. Сегодня я прочел последнюю запись в дневнике Кавы, и меня можно торжественно поздравить с освобождением из плена иллюзий, в котором я пребывал не один год. Это ли не очевидная польза от наглого заглядывания в чужую душу? Впрочем, почему наглого, если Кава сама рассказала мне о дневниках? Интересно, она подозревала, что своими записями снова сделает мне больно? Правда, эта боль была не такой острой, как после нашего расставания. Тогда Кава по живому резала, сейчас же скорее омертвевшие участки кожи сдирала. Ощутимо, но терпеть можно.
Если бы меня попросили составить рейтинг вещей, которые по-настоящему волновали Каву, то я бы оказался на предпоследнем месте, аккурат перед модой или политикой, а первые три позиции заняли бы наука, этика и реджкандротеки. Гравитационное поле этих тем было такое сильное, что, читая посвященные им записи, я сам заражался ее эмоциями: то радостью и волнением от очередного открытия, то отчаянием и бессилием при столкновении надежд с бетоном реальности. А что до меня… Моя же скромная персона удостаивалась только кратких, протокольно отстраненных упоминаний: Рагиль на работе, Рагиль ездил со мной к родителям, рассказала Рагилю про намечающуюся экспедицию. В то время как я думал о ней постоянно, она не думала обо мне вообще.
Не думала и не хотела ничем делиться. Кава ведь даже не сказала мне о том, что узнала про мою связь с проектом «Новое поколение»! Хотя, если говорить по правде, может, это и к лучшему: меня бы такая новость выбила из колеи.
Получается, мы толком ничего не знали друг о друге. Было ли будущее у двух незнакомцев с общими бытом и кругом общения? Кажется, что нет. Когда я это осознал, меня накрыло ощущение абсурдности. Как будто все эти годы я играл не ту роль, которая мне предназначалась, и узнал об этом, только когда спектакль провалился.
Но был от чтения дневников и явный положительный эффект. Мое расследование мотивов Кавы сдвинулось, и теперь я отчасти понимаю, почему она подожгла Корпус. Так поступают с прогнившим лесом. Его выжигают, чтобы напитанная углем почва обновилась и на ней выросли новые здоровые деревья.
Я убрал дневники в портфель, запретив себе думать о них. Довольно. Я гонял эти мысли по кругу уже несколько дней, нужно сдерживать свои мазохистские порывы, иначе сойдешь с ума. А еще стоило бы помнить, что я больше не увижу Каву, а значит, копить претензии и обиды бессмысленно: она о них никогда не узнает. Этот увесистый мешочек жизненных разочарований и личного несчастья пора сдернуть со своей шеи и выбросить куда подальше.
Стремясь как-то отвлечься, я огляделся. Кофейня, несколько пустая в это пасмурное утро, постепенно заполнялась людьми. Я поморщился от новоприбывших запахов, чтобы перебить их, поднес к носу чашку и глубоко вдохнул аромат кофе. Официантка настроила стоящий в углу телевизор и отправилась выполнять заказ.
Начались новости. Диктор вещал что-то про отравление чаем, а на выпуклом экране появилась женщина. Камера снимала ее со спины, и можно было разглядеть только светло-розовое платье, шляпку и темные волосы. Женщина присела на больничную койку, наклонилась вперед и прижала к себе какого-то мальца, чья голова тут же появилась над ее плечом. Мальчик был так слаб, что напоминал тряпичную куклу. Она поцеловала его в макушку и отпустила, а камера сдвинулась и показала ее сбоку.
На экране была Меллар. И я не мог оторвать от нее взгляд.
Удивительно, как эта женщина умела преображаться. В первый раз я увидел ее уверенной в себе главой государства в помпезном кабинете. Увидел – и сразу же невзлюбил. Она пыталась разговорить меня, используя свои женские чары, а я такое терпеть не могу. Потом мы отправились в Корпус, и там место политика заняла испуганная и беззащитная женщина. Но все такая же настырная. Я вспомнил, как она потащила нас в подземные лаборатории и ковыляла там с травмированной лодыжкой. Почему-то потянуло улыбнуться, хотя веселого в этих воспоминаниях мало.
А сейчас, среди белизны больничной палаты, рядом с этим светловолосым ребенком и его родителями, стоящими по обеим сторонам кровати, она напомнила мне героиню детских сказок. Фею, которая легким касанием пробуждает мальчика к жизни, избавляя от проклятия, наложенного колдуньей. Фею, которая очаровывает одной своей улыбкой.
Я оторвался от телевизора и скользнул взглядом по лицам в зале. Потер лоб. Что за глупости лезут мне в голову?
Отвернувшись к окну, я стал рассматривать стоящий через дорогу дом в классическом алинском стиле, белый, невысокий, с серыми оконными рамами и выступающими козырьками, на которых сидели нахохлившиеся голуби. Я смотрел на дом слепым, невидящим взглядом, а мысли мои продолжали блуждать вокруг Меллар, чей яркий образ почти вытеснил из головы потускневший лик Кавы. В памяти всплыла наша последняя встреча: тесный салон дорогого автомобиля и заполнивший его запах, который явно отдавал влечением. В животе тут же стало щекотно, а по телу прокатился жар. Я собрал свои вещи и выскочил наружу, натягивая по пути куртку.
На улице было душно. С дороги раздавался шум проносящихся машин, пахло выхлопными газами и приближающимся дождем. Я перекинул портфель через плечо, залез на свой велосипед, крутанул педали и поторопился домой. В ушах загудел ветер, создавая заслон от звуков города и запирая меня в собственных мыслях, но сосредоточиться на чем-то еще не получалось. В сознании по-прежнему властвовала Меллар.
Надо быть честным с самим собой и не отрицать очевидное: она меня привлекала. Меллар красива и умеет пользоваться своей красотой. И она умна, конечно же. Глупые люди не достигают таких высот. А еще она по другую сторону баррикад в моей картине мира. И дело даже не в деньгах и власти, которые у нее есть, но которых у меня, по крайней мере в том же количестве, нет. Дело в том, что она из среды людей, которых я презираю больше, чем преступников. Преступники в большинстве своем не скрывают, что им нужна исключительно нажива. А вот политики из Совета будут красиво говорить о патриотизме и высоких достижениях Брэйе, хотя их цели ровно те же – получить еще больше денег и влияния. А может быть, войти в историю. И к этим же кругам принадлежит Меллар.
Если смотреть на вещи реалистично, проблема ведь не только в ней, но и во мне. Что я могу ей предложить? У меня за спиной лишь распавшийся брак, два года самобичевания по этому поводу, багаж нереализованных из-за нюха амбиций, фобия стать подопытной крысой, связанная с ней мания преследования… а еще работа без особых перспектив, кредит на квартиру и так и не завершенные отношения с соседкой!
Когда я заводил велосипед в дом, казалось, от меня должен идти пар: настолько злым я себя чувствовал. Злым на самого себя за очередной приступ самобичевания, глупые надежды и неумение выбирать женщин. Я захлопнул дверь квартиры, разделся, оставшись только в майке и штанах, и подошел к окну, услышав стук капель по козырьку. Вовремя успел спрятаться.
Накрывший город дождь постепенно усиливался, и по лобовому стеклу стоящего возле дома темно-синего автомобиля задвигались дворники. Я присмотрелся к машине, понимая, что где-то ее уже видел. Перевел взгляд на металлическую эмблему на капоте, пытаясь разобрать, какой она формы. Крылатый змей? Неужели здесь снова машина члена Совета?
В дверь постучали, и я вздрогнул от неожиданности. Принюхался. Покрутил головой, разминая шею и пытаясь попутно понять: может ли мне чудиться запах Меллар на лестничной площадке только потому, что я думал о ней весь последний час? Стук повторился, став настойчивее, и я поспешил открыть дверь.
Это действительно была Меллар, и первые секунды я просто стоял и смотрел на нее, как на невиданное явление.
– Здравствуйте, Рагиль. – Меллар постучала по полу зонтиком-тростью, стряхивая с него капли, и бросила на меня смущенно-удивленный взгляд.
И тут я вспомнил, в каком виде встречаю гостью. В майке, как какой-то… рабочий! Сначала стало неловко, а потом внутри царапнуло раздражение. Почему я должен смущаться, я ведь в собственном доме! Это она заявилась без приглашения.
– Здравствуйте, госпожа председатель.
– Просто Меллар, я больше не председатель, – сухо поправила она и стрельнула глазами в сторону квартиры. – Мы можем поговорить?
Поколебавшись пару секунд, я открыл дверь шире.
– Проходите.
Меллар перешагнула через порог, и аромат ее волос и тела, усиленный влажным воздухом, шлейфом расстелился следом. Запах ощущался как бархатный и глубокий, но вместе с тем легкий и свежий, вызывая ассоциации с раскрывшимися после дождя бутонами роз.
Чертов запах.
Я пристроил зонт в углу, помог Меллар снять плащ и проводил в гостиную. Быстро прошелся критическим взглядом по поверхностям. Вроде похоже на порядок.
– Можно на диван, – сказал я, приглашая ее присесть.
Меллар устроилась на самом краю и расправила фалды юбки. Я невольно поежился. Госпожа-бывшая-председательница была, как всегда, при параде, а я, в домашней одежде, чувствовал себя перед ней все равно что голым. Интересно, о чем она хотела поговорить? Надеюсь, не учинить очередной допрос. Она вполне могла стребовать отчет о моем посещении квартиры Кавы. Если так, придется снова врать, потому что про дневники я ей рассказывать не собираюсь.
– Обстоятельства моего появления в вашей квартире опять какие-то нерадостные, – пробормотала Меллар, осматриваясь. – Вы будете стоять?
