Алексей Владимирович Июнин "Несохраненные спирит-истории"

– Из мира умерших!!! – ответил вон Круссе, укладывая бумаги обратно в саквояж. – Мы стоим на пороге религиозной революции, Огюст! Скоро мы сможет свободно общаться с потусторонними мирами посредством этой самой психографии! Мы сможет узнавать будущее, прошлое и настоящее! Мы сможет разгадывать доселе неразгаданные загадки! Преступления мы тоже сможет разгадывать! Мы узнаем такие вещи, о которых не имеем даже представления, Огюст! В последствии, кто знает, может быть нам удастся общаться с самим Творцом! Ты представляешь, Огюст! Представляешь?

– Мне кажется, Людвиг, ты немного преувеличиваешь, десять тысяч чертей.

– Да, я понимаю, что это звучит удивительно и кого-то, вероятно, может даже испугать, но я уверен, что это, в конце концов, будет! Будет!!! – Барон взглянул на вице-адмирала, – Я вижу, ты не веришь…

– Ну… Знаешь ли… Тысяча чертей… Это, действительно, звучит довольно невероятно.

– Понимаю, – кивнул барон, – я сам по началу не верил. Но я тебе докажу, Огюст. Сегодня ночью мы проведем сеанс и ты лично будешь свидетелем проявления психографии!

– Прелюбопытно будет посмотреть… – Фиштайн освободил глаз от монокля, дыхнул на него, протер о полу мундира и сунул в карман, поправив позолоченную цепочку, так, что-бы она бросалась в глаза. – Весьма прелюбопытно, Людвиг.

Позднее

Барон Людвиг фон Круссе, держа руки за спиной, хмуро шагал по залитому утренним светом коридору своего фамильного замка. Он был походно одет и провожал последние минуты в своих родных чертогах. Ему очень не хотелось уезжать в неуютный Берлин, но отказывать императору Францу-Иосифу он не мог. Хотя, если сослаться больным? Нет, уже все было готово к поездке.

В потном кулаке он сжимал сильно помятый листочек с неровными каракулями, будто их выводил клинический идиот. В других обстоятельствах этот глупый листочек пошел бы в камин или на папироску конюху, но сейчас этот документ вызывал в душе барона холод. Этот небольшой лист бумаги он достал из шкатулки два часа назад и, прочтя его вслух перед свидетелями, побледнел и находился в таком состоянии до сих пор. Тот озноб, который побежал по его телу после прочтения, сохранялся в его нутре и по сей час.

Фон Круссе остановился перед большим окном и стал наблюдать за последними приготовлениями к отъезду. Слуги грузили багаж в повозку, запряженную четверкой лошадей, кучер поправлял ремни и расчесывал гривы. Кони нетерпеливо фыркали и стучали копытами по булыжникам.

Барону не давали покоя слова на листочке. Сестра Гретхель, услышав их из его уст, лишилась чувств и старому Гансу пришлось долго хлопотать над ней, прежде чем она пришла в себя. Сейчас она лежала в своей комнате в предобморочном состоянии, а доктор уже устал давать ей нашатырь. Огюст Фиштайн и другие, кто присутствовал на ночном сеансе, так и не смогли произнести что-то вразумительное, а только непонятливо хлопали глазами. Спустя двадцать минут от приглашенных гостей не осталось и следа, кто-то даже забыл перчатки. Первым умчался вице-адмирал с седыми бакенбардами, переходящими в усы.

Тени от замка становились отчетливей медленно двигались, давая понять о восходе солнца и о том часе, когда Людвиг фон Круссе должен отправиться в путь. Барон еще какое-то время стоял перед окном, отрешенно смотря на утренний пейзаж. Он не шевелился – было не зачем, и молчал – не с кем было говорить, да и не о чем. Он так глубоко углубился в самоанализ произошедшего, что даже не услышал, как сзади к нему подошел Ганс и нерешительности остановился поодаль. Слуга пришел позвать барона, но, видя, что тот озабочен, тихонько стоял, чуть склонив голову, стараясь не мешать.

Барон в двадцатый раз прочел слова, написанные непослушной рукой (предположительно рукой Кира Иоганна Дебеца): «НЕ БЕСПОКОЙ НЕ ЗОВИ НЕ ВОЗВРАЩАЙ». Что имел в виду Дебец, если, конечно, это был он. До этой ночи им с Гретхель не удавалось добиться более-менее читаемого текста. А вот этой ночью все-таки получилось, но… Лучше бы не получалось. Этот текст напугал всех и барон испытывал чувство стыда за то, что довел уважаемых гостей до испуга. Он не думал, что так получиться.

Барон краем глаза все же заметил, стоявшего в стороне слугу и, глубоко вздохнув, порвал мятый листочек на мелкие обрывки.

После чего взял протянутую Гансом дорожную трость и перчатки, и быстрым шагом спустился по лестнице к приготовленной повозке.

Германия. Берлин. 1853 год.

Ранней осенью, уже, будучи в германской столице, барон получал психографические послания даже без специальных сеансов. Дошло до того, что он просто оставлял, например, газетный обрывок на столе в гостиничном номере и через какое-то время обнаруживал на нем странные каракули, смысл которых можно было интерпретировать по-разному. Ради интереса он оставлял листочки в совершенно произвольных местах – в трактирах, на бортах торговых фрегатов, на мостах через каналы, просто на парковых скамьях и на удивление не только приглашенных свидетелей, но и самому себе, на листах проявлялись фразы. Прямо на глазах. В солнечный полдень в людных местах! Барону достаточно было только мысленно позвать того или иного умершего человека и немного сосредоточиться. Даже Гретхель для этого была не нужна.

Разумеется, такое дело облетело почти все европейские газеты и сотни людей в это не верили и на адрес барона приходили мешки писем, где люди возмущались его наглым и бессовестным обманом. На письма он не отвечал, не только потому, что у него просто не было на это времени – прежде всего, у него не было желания бесконечно объясняться. Он выбрал другую тактику – барон просто собирал людей и на их глазах выполнял их просьбу вызвать тех или иных ушедших в мир иной родственников. Спустя некоторое время на приготовленном им бумажном листе проступали более-менее собранные в некий порядок штрихи, которое при желании можно было прочесть в слова.

Он получил письмо от супруги Елены, в котором она сообщала, что хочет приехать в Берлин с обоими детьми и вместе встретить Рождество. Безмерно счастливый барон немедленно отослал ответное письмо в котором искренне надеялся, что обнимет и ее и детишек уже до наступления холодов. Однако, запечатав письмо оттиском фамильного перстня барон фон Круссе призадумался. Некое тревожное чувство окутывало его с головы до ног, постоянно просыпаясь вместе с ним по утрам. Это было предчувствие трагедии, беды и барон только сейчас признался в этом самому себе, когда смотрел на конверт, адресованный в Вену супруге. И он написал другое письмо, а это отправлять не стал. В другом письме он попросил Елену оставаться в Вене или приехать в замок Крусс, но не ехать в Германию, так как совсем скоро он будет готовится к обратной дороге и до Рождества должен вернуться домой. Он врал. Поручение короля было не таким простым, чтобы закончить его к Рождеству и даже, наверное, к весне.

В ноябре к барону в Берлин вместо супруги и детей приехала Гретхель, временно оставив замок на попечение слугам. Прожив полгода в пустом замке она поняла, что больше так не может. Она призналась барону в том, что не говорила ему ни в одном письме и не делилась ни с одним человеком – она не может избавиться от навязчивой идеи о том, что в фамильном замке Крусс обитает некто неизвестный. Слуги клянутся, что ничего не знают и никого не видят, но медиумный дар, полученный ею в подростковом возросте (как и у ее брата) позволяет ей чувствовать присутствие некого духа, с некоторых пор обитающего в стенах замка.

– Это Дебец! – взволновано рассказала Гретхель брату. – Мы с тобой его вызвали и он остался. Он тревожит меня, Людвиг, он обитает в нашем замке привидением!

– Ты его видела, сестра?

– Я его чувствую. Мне было одиноко и страшно, я ждала Елену с мальчиками, но не выдержала. Не было больше сил, я не могла спать, пребывала в постоянной тревоге, мне снятся ужасные сны. Я чувствовала Дебеца, особенно по ночам. Это было страшно. Но знаешь… Мне кажется, что я продолжаю его чувствовать…

– Что ты говоришь? Это нервы, сестра, это все нервы. Тебе надо проветрится, завтра-же вместе посетим театр, выйдем в свет. Не думай о Дебеце, не думай о том, что его дух тебя преследует и что ты привела его с собой…

– Откуда ты знаешь? Я не говорила, что он меня преследует.

– Но ты… э… мне так показалось…

– Ты тоже его почувствовал! – заключила Гретхель. – Людвиг, признайся! Ты почувствовал Дебеца?

Барон соврал. Он коротко качнул головой. Гретхель проглотила ложь.

Присоединившись к брату она стала помогать ему проводить спиритические сеансы с проявлением эффекта психографии. С ее помощью к зиме барон добился оглушительного успеха. Известность обрушилась на брата и сестру фон Крусс как лавина и они решили использовать это в своих корыстных целях. За психографическое письмо от того или иного умершего они стали взымать плату. Пусть не большие, но все-таки деньги…

Но каждый раз, получая послание от умерших, барон боялся смотреть на листочки, пугаясь обнаружить там какие-либо четкие слова, которые можно было бы прочесть и понять. Ему достаточно было одной единственной фразы от Кира Дебеца, полученной в прошлом году в замке Крусс. что бы бледнеть после каждого такого сеанса.

А что она означала, он понял только за несколько секунд до своей трагической смерти, когда в один из сеансов на заснеженном кладбище в окрестностях Берлина, происходившем под сильной вьюгой, он увидел перед собой серое вытянутое лицо со впалыми щеками и провалившимся носом. Лицо щурилось и кривилось. Гретхель, увидев его, упала в обмороке на руки одному из приглашенных офицеров. Остальные же гости, коих была целая толпа, с криками разбежались, поднимая подолы тяжелых юбок и придерживая высокие цилиндры. Барон Людвиг фон Круссе остался стоять на месте, как вкопанный и хватать ртом холодный воздух. Некрасивое мужское лицо приблизилось к барону. Из ниоткуда появились ладони с острыми пальчиками, которые сомкнулись на шее барона.

Позже в берлинском городском морге доктор Фредериксон, проводивший вскрытие тела барона, резко макая гусиное перо в чернильницу напишет, что смерть австрийского посла Людвига фон Круссе произошла в результате остановки сердца. Кстати говоря, доктор Фредериксон присутствовал на том злополучном сеансе и его самого чуть не ударил инсульт.

Гретхель вернулась в фамильный замок на севере Австрии и больше никогда в жизни не проводила сеансы психографии. Она прожила еще долго, но до конца своих дней пила успокоительные капли и была на учете у многих венских и будапештских психиатров пока не скончалась в безумной горячке на руках у рыдающей Елены в родовом замке Крусс, что пронзал острыми шпилями фиолетовое тогда уже австро-венгерское небо. Последними ее словами, повторяемыми несколько недель подряд были: «ТОЛЬКО НЕ НАДО БЕСПОКОИТЬ НЕ НАДО ЗВАТЬ НЕ НАДО ВОЗВРАЩАТЬ».

История 2

Джентльмены

Великобритания. Лондон. 1876 г.

– Мистер Чендайзер, доктор Леманн, проходите, пожалуйста, – прекрасно сложенный красивый мужчина с густыми усами сделал пригласительный жест в гостиничный номер, пропуская двух джентльменов.

– Добрый вечер, мистер Слэйд, – джентльмены пожали мужчине руку и с легким поклоном вошли в комнату.

В гостиничном номере куда вошли приглашенные мистер Джереми Чендайзер и доктор Альфред Леманн были плотно занавешены окна, и, если бы не уличный фонарь, горевший прямо под окном, и освещающий комнату несильной голубизной, вряд ли бы увидели еще одного человека, скромно сидевшего на стуле за письменным столом.

– Прошу знакомиться, – усатый Генри Слэйд указал ладонью на сидевшего за столом пухленького высоколобого человека с не совсем развитой нижней челюстью, придающей его лицу черты младенца. – Это мистер Фридрих Целльнер – профессор астрофизики Лейпцигского Университета.

– Приятно видеть вас, мистер Целльнер, – кивнул длиннобородый доктор Леманн, вешая зонтик на рогатую вешалку, – Скажите, это ведь вашим трудам современная наука обязана такому новому понятию как астрофотометрия? Простите, мы с мистером Чендайзером не сильны в изучаемой вами области астрофизики, любопытство наших умов блуждают в более низших слоях.

– Ну что вы, доктор Леманн! Не стоит преуменьшать ваш вклад в изучение психологической природы суеверий, – заулыбался в усы Генри Слэйд. – Проходите вот сюда, присаживайтесь.

– Надеюсь, господа, мы с мистером Чендайзером не будем свидетелями какой-нибудь придуманной мистером Целльнером оптической иллюзии, которые он так любит.

– Помилуйте, джентльмены! – ответил за профессора мистер Слэйд. – Профессор изучает звёзды и их излучение.

– Да, – кивнул профессор и поправил очки на носу, – Но это совершенно ни как не относиться к нашему делу, – представленный мистер Целльнер приподнялся, пожал вошедшим руки и жестом пригласил садиться за стол. У него был немецкий акцент, что доказывало его причастность к Лейпцигу. Хотя что может быть легче изобразить немецкий акцент? Разве что изобразить английский.

– Желаете ли чаю? Или, быть может, что-то покрепче? – предложил Слейд. – Есть изумительный кальвадос…

– Нет, спасибо, – в один голос отказались гости. – Если можно, давайте сразу к делу.

– Как вам будет угодно, господа. Мистер Целльнер специально приехал из Лейпцига наглядно продемонстрировать существование параллельных миров, – заявил вошедшим гостям мистер Слэйд и встал подле окна. Глухой свет от уличного фонаря освещал его лицо синеватым цветом. – Хочу сразу предупредить, джентльмены, что все, что вы сейчас увидите – не подстроено, потому, что предполагаю, что у вас возникнут некоторые сомнения. Все происходящее будет чистейшая правда, господа. За все это отвечает мистер Целльнер, и, уж поверьте мне, джентльмены, этот уважаемый и известный человек не станет опускаться до обмана. Он все-таки занимает определенное место в обществе и не будет кидать тень сам на себя.

Мистер Джереми Чендайзер – мужчина в самом расцвете сил, с набриолинеными волосами и пижонскими усиками по верхней губе, присел в мягкое но скрипучее кресло, покрытое белой бязью. Доктор психологии Альфред Леманн – джентльмен постарше с бородой и круглыми очечками осторожно опустился на стул, словно боясь его раздавить. Они оба пришли с одной единственной целью – разоблачить эту таинственную парочку – Целльнера и Слэйда о которой говорят уже все высшее общество Лондона. Слухи о спиритических сеансах мистера Слэйда будоражили матушку Европу не первый год и каждый уважающий себя реалист старался найти доказательства бессовестного жульничества со стороны алчного пройдохи. О мистере Генри Слэйде и его сеансах с воззванием духов и призраков, с его предсказаниями и телепатией, с его левитацией и перемещением предметов силой мысли писали газеты. Он путешествовал по городам Европы, проводя платные сеансы и везде его пытались разоблачить и вывести на чистую воду. Даже сама королева Великобритании как-то заикнулась, что было бы неплохо полюбопытствовать за этим милым фокусником своими глазами. Но пока до этого дело не дошло.

– Значит, говорите – «параллельный мир»? – спросил мистер Чендайзер у Целльнера, – Простите мою недалекость, не могли бы вы объяснить нам с доктором Леманном какой именно мир вы имеете в виду. Мир призраков? Умерших душ?

– Да, если хотите, – согласно кивнул профессор и опять поправил крошечные очки на носу, – Параллельный мир! Скажите, господа, вы верите в полтергейст? Самовоспламенение? Или в, так называемых «домовых»?

– Ну… я лично много слышу об этом, я, знаете-ли, давно изучаю эту тематику, хотя сам ни разу не сталкивался с подобными сомнительными явлениями, – ответил доктор Леманн.

– Сейчас столкнетесь! – гости аж вздрогнули от этих слов. – Если «домовые» могут передвигать мебель, поджигать вещи и делать другие подобные «шалости», то почему бы не предположить, что этими своими выходками они хотят что-то сказать нам, живущим в этом мире? – задал вопрос мистер Целльнер и стал ждать ответа или хотя бы какого-то предположения на этот счет у гостей.

Мистер Чендайзер и доктор Лемман переглянулись.

– Я могу закурить? – спросил Чендайзер

– Да, пожалуйста, – Целльнер достал из ящика стола пепельницу и поставил ее перед мистером Чендайзером, – Так вот, если расширять эту теорию, то появляется вопрос – если домовые хотят что-то сказать, то почему бы не дать им эту возможность? Не создать им специальных условий?

– Продолжайте, мистер Целльнер, – Чендайзер достал трубку и жестянку с табаком и принялся набивать. – Медиумы, насколько я знаю, этим и занимаются.

– Да, но медиумы входят в непосредственный контакт с духами, а я имею в виду немного другое, – Целльнер поелозил на стуле. – Но мы отвлеклись… Вернемся к моей теории. Скажите, господа, вы слышали ту историю про исчезнувшую роту солдат в Крыму?

– Вы имеете ввиду русско-турецкую войну?

– Да. Тут в Великобритании об этом мало говорили, но один мой знакомый является журналистом и освещал события на тех фронтах. Он первый написал об этом в Швеции. Перед сражением под Бухарестом ночью совершенно бесшумно пропала палатка с ротой российских солдат. Никто так и не узнал куда они делись.

– А, по-вашему, куда? – спросил мистер Чендайзер, закуривая трубку и выпуская в воздух ароматное облачко голландского табака. Предложенная пепельница ему не пригодиться до тех пор, пока он не выкурит всю трубку.

– Я придерживаюсь мнения на счет параллельного мира. В том месте, где расположился полк Российской армии существует какая-то аномалия, позволяющая вещам из нашего пространства попадать в мир потусторонний! В мир духов, барабашек, домовых и так далее… Там и раньше исчезали люди.

Доктор Леманн как психиатр заинтересовался не на шутку сидевшим перед ним профессором Лейпцигского университета. Он внимательно смотрел на этого человека с крупным лбом и немецким акцентом, мысленно ставя кое-какие диагнозы.

– Простите, мистер Целльнер, – сказал он, проведя рукой по бороде, – Я не вижу связи между палаткой с ротой дезертиров и выходками домовых. Объясните, пожалуйста.

Мистер Целльнер охотно перевел взгляд от своего компаньона Слэйда на доктора Леманна, задавшего этот вопрос.

– При перемещении из одного пространства в другое материя распадается! – заявил он, подняв вверх указательный палец. Теперь он читал некую лекцию для двух человек. – Но остается некий определенный энергетический заряд. Потому-то мы и не можем видеть духов, но зато их как бы чувствуем. Мы чувствуем энергию, вышедшую из когда-то живого человека. Душу! Понимаете? – Леманн и Чендайзер опять переглянулись, но ничего не сказали. Один из них затянулся трубкой. Целльнер продолжал: – Вещи из нашего материального мира могут переходить в нематериальный, превращаясь в сгусток энергии. А потом этот энергетический сгусток вновь может стать материальной вещью!

Приглашенный доктор Леманн изучающе наблюдал за объясняющим основы нематериального измерения мужчиной в очках. Чистый взгляд доктора физико-математических наук, профессора астрофизики и разработчика оборудования для спектроскопических измерений солнечных протуберанцев говорил, что он или верит в то, что говорит, или первоклассный актер. И то и другое плохо сочетается с должностью профессора астрофизики в Лейпцигском университете. Единственный диагноз, который поставил доктор Леманн – начальная стадия шизофрении. Однако, что еще скажет Целльнер?

– То-есть, вы хотите сказать, что любая вещь может пропасть в никуда и появиться из ниоткуда? – осторожно спросил Леманн. – Я вас правильно понял, мистер Целльнер?

– Да, именно! – воскликнул обрадованный профессор и вновь заелозил на стуле. – Я, правда, еще не могу четко объяснить, что именно с ними происходит, но то, что они становятся нематериальными, а значит – невидимыми – это факт! Вот в этом и состоит моя теория.

– А призраки и домовые – это те же люди, только тоже перешедшие в другое пространство и ставшими невидимыми?

– Им не надо становиться невидимыми, они переходят в другой мир после своей смерти, оставляя физическое тело здесь. Если хотите – они, мы, вы, я, все станем невидимыми после смерти! – Наступило молчание. Фридрих Целльнер дал гостям немного подумать и добавил: – А если нет физической материи, значит нет и физических законов. Такие понятия, как время, масса, объем, количество – становятся условными. Как, например в упомянутом мною месте под Бухарестом, где могут пропадать люди! Я не слишком сложно объяснил, господа? – гости отрицательно покачали головой во все глаза глядя на странного профессора.

– Э… Мистер Целльнер, ваша теория достаточно смела… – покашлял в кулак доктор Леманн, окончательно убедившись в своем диагнозе, – Но можете ли вы доказать ее на практике? Если вы не забыли, то ваш приятель, глубокоуважаемый мистер Слэйд, обещал нам вызвать дух покойного человека.

– И насколько я знаю, – сказал сидящий в мягком кресле мистер Чендайзер, – речь шла о конкретном человеке. О королеве Елизавете I.

– То-есть вы настаиваете именно на королеве? – уточнил Генри Слэйд. Оба гостя кивнули, они хотели вызвать дух (или как говорил Целльнер – энергетическую концентрацию) королевы Елизаветы I и на предварительном собеседовании гастролирующий в Лондоне мистер Слэйд пообещал это устроить.

– Именно для этого я вас сюда и пригласил, джентльмены, – кивнул профессор Целльнер. – Показать опытным путем, все то, что я сейчас говорил. Мистер Слэйд, прошу вас. – Генри Слэйд, все это время молча стоявший у окна, оживился. – Сейчас мистер Слэйд продемонстрирует вам эффект так называемой «психографии» или, другими словами – «непосредственного письма». Джентльмены, не могли бы кто-нибудь из вас одолжить записную книжку?

Джереми Чендайзер, закусив мундштук курительной трубки зубами, протянул свою записную книжку в картонном переплете. Теперь он внимательнее наблюдал за Слэйдом и, так же как и доктор Леманн, хотел узнать настолько же этот гастролирующий жулик ненормален, как и профессор. Или красавчик лишь использует авторитет профессора в корыстных целях?

Слэйд открыл книжку наугад.

– Итак, джентльмены, как вы видите, эта страница пуста, – Слэйд показал пустую страницу присутствующим и все кивнули. – Собственно как и вся книжка, за исключением нескольких страниц. Это я говорю вам, доктор Леманн, ибо мистер Чендайзер и так это знает. Что вы так на меня смотрите? Можете осмотреть книжку, если мистер Чендайзер разрешит.

– Нет, не стоит, – ответил доктор Леманн, – Продолжайте.

– Джентльмены, теперь отнесемся ко всему происходящему предельно серьезно, игра с четвертым измерением не терпит смеха. Итак, начнем. Каждый из присутствующих должен сконцентрироваться на человеке, которого он хочет увидеть, в данном случае это королева Елизавета Первая. Мы должны мысленно представить ее, позвать ее, пожелать изо всех сил и тогда, благодаря моему таланту медиума я постараюсь вызвать ее к нам. В наш материальный мир. Прошу тишины, господа.

Генри Слэйд достал из кармана пиджака огрызок карандаша, в длину не больше мизинца. Он положил его между страниц записной книжки Джереми Чендайзера. Карандаш был совсем маленький и полностью закрылся страницами. Какое-то время Слэйд держал книжку двумя пальцами, словно боялся обжечься и делал рукой плавные движения. Плюс к этому он еще и беззвучно шевелил губами, хотя за пышными усами этого было не видно. Затем он положил книжку на стол перед гостями. Чендайзер и Леманн в очередной раз переглянулись и потянулись к этой книжке, но неожиданно Слэйд пододвинул ее на самый край и сделал гостям жест, что бы они ее пока не трогали.

– Минутку терпения, джентльмены, мы должны получить подтверждение того, что дух королевы действительно явился к нам сюда и готов к диалогу, – сказал он, почему-то глядя не на гостей, а на профессора Целльнера, который как-то уж больно напряженно держал руки не на столе, а под ним. – Профессор, подайте мне доску.

Оказывается Целльнер держал на коленях небольшую школьную доску, на которой обычно тренируются мелом в письме и счете младшие школьники. Он положил ее на стол.

– Пожалуйста, господа, можете осмотреть, – сказал Фридрих Целльнер и поправил очки на носу. На самом деле досок было две – они были скреплены между собой, образуя что-то вроде сложенной шахматной доски. Изнутри они были покрыты черной краской для черчения мелом. Между собой доски скреплялись шнурками по всему периметру, сейчас шнурки были развязаны. Но Леманн и Чендайзер только мельком взглянули на эту доску, продолжая сверлить взглядами лежащую на краю стола записную книжку в картонном переплете со вложенным в нее карандашом. Профессор Лейпцигского университета заулыбался маленькими мятыми губами. – Я понимаю, джентльмены, что я произвожу впечатление балаганного фокусника и вы думаете что же я буду делать с этой книжкой? Так? А ничего, господа! Все уже готово. Посмотрите.

Доктор Леманн взял книжку, раскрыл ее, выложил карандаш на стол, провел ладонью по бороде… Осмотрел карандашик… За окном по всей улице проехал раздолбанный кэб, прежде чем доктор передал книжку мистеру Чендайзеру.

– Взгляните-ка, уважаемый Джереми.

Чендайзер с насупленными бровями задумчиво попыхивал трубкой, рассматривая страничку. Он резко встал со скрипучего кресла и, подойдя к окну, склонился к голубоватому фонарю, силясь прочитать написанное. На страничке были неаккуратные размашистые каракули, будто несмышленый ребенок решил поимитировать взрослое письмо или сильно пьяный портовый грузчик расписаться на память. Что было написано – непонятно, но пару букв можно было разобрать. И мистер Чендайзер узнал эти каракули, он даже вынул изо рта трубку, боясь выронить ее на пол, когда у него непроизвольно раскрылся рот – это была роспись некоей Молли Холтрин – его бывшей возлюбленной. Только она так характерно писала заглавную букву «М».

– Это неудачная шутка, мистер Слэйд! – жестко произнес он. – Очень неудачная!

– Мистер Чендайзер, я прошу прощения, но я даже не знаю, что вы там увидели, – ответил Слэйд. – Честно говоря, мне и самому это интересно.

– Роспись Молли Холтрин – моей бывшей невесты, которую я когда-то любил и намеревался жениться на ней, когда скопил-бы денег на комнату, где мы могли бы жить. Это было когда мы с ней были еще юными, она училась в колледже в Гарварде. Только она скончалась! Умерла! Проклятый тиф! Больше десяти лет назад, если вам угодно! – Джереми Чендайзер раздраженно швырнул свою записную книжку обратно на стол и яростно всосался в трубку. Слэйд и Целльнер по очереди осмотрели страничку.

– Это не похоже на руку королевы, не так ли, мистер Слэйд? – не без упрека промолвил доктор Леманн.

– Э… Полагаю… Я ведь предупреждал, что не во всех случаях на сеансах являются энергетические духи именно тех, кого я вызываю. Иногда сила духа ушедшего не находит упокоения и проявляет инициативу вопреки нашим пожеланиям. Должно быть душа юная леди сама хочет говорить…

Мистер Чендайзер притих и нахмурил брови. Помолчав минуту, он тихо признался, что, в глубине души хотел-бы увидеть и услышать свою бывшую возлюбленную гораздо сильнее, нежели королеву, о которой ему, честно говоря, нет никакого дела. «Столько лет прошло, столько лет, – признался он, – я уже женился и у меня сын. Но… я… не было такого дня, чтобы я не вспоминал о Молли. И сейчас тоже».