Однажды все апельсины стали большими… (мрачная фантастическая повесть с запахом морали и кусочками нравственности)
Светлана Валерьевна Азарова
Автор искренне считает, что данная книга может научить ребенка тому, в чем искренне нуждается любой взрослый, и тем не менее не каждый этим владеет, а именно:1) никогда не разговаривать с незнакомцами;2) не верить глазам и ушам;3) ценить все, что имеешь;4) понимать, что не все такое, каким кажется;5) осознавать, что родительская любовь может и задушить;6) относиться с должным уважением к бессильным;7) не переоценивать всемогущих;8) не пи?сать на все, что видишь.Кроме того, данная книга даст ребенку представление об основах налоговой грамотности и политической системы.Однако автор не уверен, что в случае опубликования повести его доброе имя не будет подвергнуто общественному порицанию и административному преследованию.
Светлана Азарова
Однажды все апельсины стали большими… (мрачная фантастическая повесть с запахом морали и кусочками нравственности)
Предисловие.
Однажды все апельсины стали большими, но маленький мальчик Тим, когда проснулся ранним солнечным жарким утром, ещё этого не знал. Он вообще многого не знал и поэтому весьма часто глупо или нехорошо себя вёл, поэтому Тима многие считали дурным и плохо воспитанным ребёнком. И не напрасно. Он кидал камни в кошек (в собак боялся, потому что, как выяснилось: 1) собакам не очень нравилось, когда в них чем-либо бросают; 2) если им что-то нужно, собаки весьма шустро передвигают лапами, гораздо быстрее, чем любой, даже самый лёгкий на ногу, мальчик; 3) собачьи зубы могут не только разорвать штаны, но и оставить ощутимый след на ягодицах; 4) после встречи с собакой на некоторое время любой, даже самый крепкий, мальчишка превращается в подушечку для иголок).
К тому же, Тим не ел овощные, очень полезные и питательные супы, которые ему варила бабушка (так уж вышло, что, кроме бабушки, кормить Тима было некому, да и бабушке, по правде признаться, кроме Тима, кормить было некого). Впрочем, котлеты из нежной курятины и сочной свинины он тоже не ел, предпочитая им конфеты и пирожные из запертого на ключ буфета. Но бабушка Тима сквозь пальцы смотрела на любые капризы упрямого мальчишки, потому что света белого без него не видела.
Кроме котлет и супа Тим ненавидел школу, в которой, конечно, не учили ничему полезному, только бумагу зря пачкать. Математика нагоняла на мальчика тоску, а буквы и запятые так неохотно выползали из-под дрожащих пальцев, будто боялись оказаться на бумаге, и стояли врастопыр, едва-едва держась друг за друга. Чудилось, что если щёлкнуть по началу строчки, то поднявшаяся волна собьёт и без того неловко замершие знаки, как кегли.
Единственным предметом, который Тим обожал, была его рогатка. Он сам выточил её из кленовой развилки, очистил от коры, при этом порезав палец украденным дома ножом для чистки рыбы, но так было даже лучше: покрытая бурыми пятнами рукоятка без слов свидетельствовала о свирепом нраве владельца оружия. Тонкая резиновая полоска от бабушкиных сапог, почти превратившихся в калоши, поскольку Тим экспериментировал с длиной и шириной, тянулась почти до запястья, а в роскошный кругляшок бордовой кожи, совсем недавно (настолько недавно, что она ещё не знала об этом) вырезанный из зимних бабушкиных перчаток, ловко ложилась обкатанная трудолюбивой волной галька, которую Тим украдкой доставал из мощёной дорожки, то тут то там зиявшей впадинами и рытвинами.
Конечно, достать гальку было проще пареной репы: всё-таки маленькая семья жила в горной деревушке, где быстрые реки весной вытаскивали прямо к садам целые горы камней, но Тима туда не пускали: бабушка справедливо полагала, что берег строптивого потока – не лучшее место для игр. Однако Тим категорически был с этим не согласен, выражая негодование своеобразным способом – выколупывая гальку из дорожки, ведущей к их крошечному домику, бревенчатому, с соломенной крышей.
По мнению жителей местечка, домик походил на пивную бочку, такими выпуклыми казались стены, впрочем, надёжно подпёртые толстыми дубовыми балками. Летом он прятался в густой зелени сада, а зимой (зимы в этой местности были такими же тёплыми, как лета, только туманными и дождливыми) дом пыхтел, как паровоз, выпуская густые клубы сизого дыма, окутывая апельсинные деревья, глянцевитые листья которых подёргивались росяными прозрачными тягучими каплями.
В деревеньке, где жил Тим, люди растили прекрасные апельсины, которые потом развозили по городам и странам на лошадях, машинах и даже пароходах. Бабушка Тима, несмотря на солидный возраст и подагру, скрючившую пальцы наподобие куриных лап, тоже ухаживала за апельсинными деревьями, гордясь каждым оранжевым плодом.
По традиции в день сбора урожая самый огромный апельсин торжественно вручали ребенку, который проявил себя с лучшей стороны: например, не гонял собак на четвереньках, выучился играть на скрипке или таскал за пожилой Марбель её тяжёлую корзину так, чтобы все видели. Тим ни в чем подобном замечен не был, поэтому ему ни разу не достался самый прекрасный оранжевый плод в деревушке, но лучший апельсин из их сада, конечно, вручался единственному внуку. Тим считал это вполне обыденным делом, поскольку привык к повышенному вниманию, считая себя особенным, – ведь об этом ему неустанно толковала бабушка, а уж она-то врать не будет. Зачем врать, если в этом нет никакой выгоды?
Вообще бабушка была маминой мамой. Насколько Тим помнил, мама и бабушка были немножко разные. Мама больше любила существительные, поэтому называла Тима ангелом и красавчиком, бабушка – прилагательные, поэтому обращалась к внуку не иначе как дорогой и драгоценный, а вот сам Тим обожал частицы и глаголы, поэтому чаще всего от него можно было слышать: «Не хочу, не буду, не знаю, не умею». Отец же Тима больше склонялся к предлогам, поэтому однажды ещё до рождения сына исчез из его жизни под каким-то незначительным из них. Но бабушка этому факту радовалась больше, чем огорчалась, однако мама загрустила, потом заболела, да и умерла, оставив Тима на попечение тогда ещё крепкой старушке.
В то утро, когда начался сбор урожая, Тим, как обычно, проснулся очень рано – солнце едва выглянуло из-за горизонта, и ночные тени ещё шуршали по углам, прячась в корзины и коробки, укладываясь на хранение в чуланы и кладовки, заползая в башмаки и гнездясь под кроватями.
Бабушки дома уже не было – она ушла на другой конец деревни помогать собирать небывалых размеров плоды: год выдался щедрым на дожди и на солнце. Тим, зевая, выполз на крыльцо, немного постоял в дверях, ослеплённый сиянием и свежестью утра, подтянул постоянно сползающие пижамные штаны, вернулся в дом, позавтракал молоком и лепёшкой, прикрытой от мух льняной салфеткой, и выкатился в сад – гонять лодыря и бить баклуши. Только лодыря, кроме самого себя, он не нашёл, но зато увидел петуха, как нарочно, сидевшего на самой низкой ветке. Едва только мальчик примерился рогаткой к мирно дремавшему петуху, как раздался вкрадчивый голос:
– Эй, Тим!
Тим на всякий случай поспешно спрятал рогатку за спину и завертел головой, пытаясь понять, откуда идёт звук, но голос молчал. Однако едва Тим натянул резинку, чтобы гладко отёсанный рекой камешек со свистом впился петуху прямо в голову, как голос снова позвал:
– Я здесь, Тим, прямо за забором.
Тим резво подскочил к ограде и лихо подтянулся на руках, чтобы увидеть наконец, кто его зовёт, и заодно продемонстрировать, как ловко он умеет подтягиваться.
За оградой, спрятав руки в карманы, покачивался с носка на пятку незнакомец.
Незнакомец был самым обычным. Невысокий, но и не маленького роста, не толстый, но небольшое брюшко нависало над брючным ремнем. Лицо круглое, но не шарообразное. Блёклые голубые глаза улыбались так дружелюбно, что от них веером прямо к серебристым вискам разбегались мелкие морщинки. Можно сказать, что в нём все было знакомо Тиму, более того, он бы поклясться, что где-то видел этого человека.
– Привет, Тим, – улыбнулся незнакомец так, что Тим охотно разулыбался в ответ.
–Здравствуйте, – благовоспитанно поздоровался он, ведь бабушка учила его быть всегда вежливым даже с незнакомыми людьми. – А откуда вы меня знаете?
– Эге, – присвистнул незнакомец, – да кто ж тебя не знает? Ты же тот самый ловкий Тим, который может забраться куда и как угодно.
Тим засветился так, что апельсины на соседних деревьях померкли перед сиянием его лица.
– Кроме того, – продолжил незнакомец, – я живу вон там, на краю, и всё про всех знаю. Вообще часто те, кто находится на краю, слишком много знают. Ты не замечал?
Тим отрицательно замотал головой, незнакомец, усмехнувшись, неопределённо махнул рукой в сторону, явно показывая, где находится его дом. Теперь Тим с важным видом покивал: не мог же он показать, что понятия не имеет, куда показывает незнакомец.
– Но я к тебе не просто так, а по делу, – деловито сказал незнакомец. – У меня в саду, – заговорщически продолжил он. – Растёт самое большое апельсинное дерево, а на его верхушке зреет самый большой в мире апельсин. Хочешь посмотреть, а может быть, если, конечно, тебе хватит сил и смелости, сорвать его?
Тим заколебался: с одной стороны, самый большой апельсин в мире, а с другой, бабушка строго запрещала не то что смотреть на чужие апельсинные деревья, а даже разговаривать с их владельцами.
– Ну же, – подбодрил незнакомец Тима, видя, что тот сомневается. – Такой случай выпадает только раз в жизни. Но, конечно, если ты боишься, то я могу позвать с собой кого-нибудь другого, хотя бы твоего друга Кима.
Последние слова незнакомца окончательно убедили Тима в том, от такого предложения глупо отказываться: он ни за что на свете не уступил бы этому мерзкому Киму, который всегда и везде оказывался чуть-чуть лучше. А как на него смотрела Лиз – самая красивая девочка в классе! Тим всячески демонстрировал ей свою симпатию, подкладывая навозных жуков и козьи орешки в портфель, но благосклонность Лиз всё равно доставалась этому противному Киму, который вечно начёсывал волосы на макушке так, что они топорщились петушиным гребнем. Когда Тим об этом вспомнил, у него зачесались руки наподдавать ни в чём не повинной птице на дереве ещё сильнее, чем планировал, – пусть знает, с кем связалась!
Словно услышав мысли Тима, незнакомец протянул руки к ограде и ободряюще улыбнулся:
– Давай, я поймаю, мне не впервой ловить маленьких мальчиков. А уж с апельсином потом делай, что хочешь. Его вполне можно подарить какой-нибудь, – незнакомец сморщился от улыбки, – какой-нибудь принцессе.
Тим замер и покраснел.
– Впрочем, – поспешно добавил незнакомец, – можешь просто оставить его себе. Такого апельсина, уж поверь, я знаю, о чём говорю, свет ещё не видывал.
И Тим спрыгнул прямо в объятья незнакомцу, который аккуратно поставил его на землю, чтобы тотчас взять за руку.
Тим робко огляделся. На пустынной улице никого не было: все взрослые были заняты сбором урожая, а дети ещё спали. Только незнакомец быстро шёл вперёд, почти таща за собой Тима и оглядываясь по сторонам.
Когда Тим вконец запыхался и уже подумывал, что затея не так уж и хороша, незнакомец подвёл Тима к заброшенному дому на самом краю улицы.
– Ну вот, заходи, – сказал он, гостеприимно распахивая тугую от ржавчины
калитку, чьё деревянное основание порядком сгнило и расшаталось.
– Но здесь же давно никто не живёт, – боязливо заметил Тим, не решаясь сделать шаг в заросший сад. – Бабушка Сирануш уже два года на небе. Я был маленький, но помню, как зимой её пронесли в деревянном ящике. Ещё шёл дождь, и мама сказала, что это слёзы льются потому, что она была хорошей женщиной, а бабушка сказала, что…
– Не всё ли равно, что сказала твоя бабушка? – раздражённо перебил Тима незнакомец. Он почему-то нервничал и торопился, буквально подталкивая мальчика ко входу. Тим не мог этого не заметить. Незнакомец тоже понял, что перегнул палку, поэтому почесал подбородок и виновато сказал:
– Прости, Тим, но лучше поспешить: у меня сегодня ещё очень много дел.
Это успокоило Тима: он знал, что взрослые постоянно заняты и вечно куда-то торопятся.
– Так куда мне идти? – с любопытством поинтересовался он, внимательно рассматривая дом, покосившийся без ухода и присмотра.
– Вперёд и только вперёд, – бодро ответил незнакомец. – Мимо нужного дерева, поверь, ты не пройдёшь.
Тим осторожно шагнул вперёд, поросший травой гравий зашуршал под подошвами его поношенных сандалий. Крапива, обогнавшая мальчика и по росту и по зловредности характера, так и норовила погладить Тима по лицу и голым рукам. Ветки кустов цеплялись за штаны, но мальчик осторожно отводил их в стороны, точно зная, что за порванную одежду бабушка по головке не погладит. И вот наконец они добрались до самого сердца сада.
– Вот это дааа! – восхищённо протянул Тим, задрав голову вверх.
Незнакомец не обманул, потому что Тим стоял у подножия самого большого апельсинного дерева, которое он только видел. Оно было настолько высоким, что за густой блестящей листвой не было видно неба, и таким старым, что казалось шерстистым из-за клочков мха и лишайника, усеявших его с ног до головы.
– Но я, – обеспокоенно протянул Тим, напряжённо вглядываясь в зелень, – но я не вижу ни одного апельсина, не говоря уже о самом большом.
– О, – засмеялся незнакомец, – конечно, снизу ты его и не увидишь: ведь он на самом верху. Это очень старое дерево. Говорят, что перед гибелью, напоследок, апельсинные деревья рождают только один плод, но зато какой! Тебе нужно только взобраться повыше, вон туда.
И незнакомец ткнул пальцем наверх, в самую гущу ветвей. Тим заколебался: он ещё никогда не лазал так высоко.
– Ну что же ты? – подбодрил его незнакомец. – Жалко будет, если апельсин пропадёт. Да не просто апельсин, а царь-апельсин, которого свет ещё не видывал. Но впрочем, – с сожалением добавил незнакомец, – можешь, конечно, пойти домой, только зайди уж, пожалуйста, к Киму и позови его сюда: уж этот-то плут да и просто ловкий малый точно не побоится.
Тим молча снял сандалии. Оставшись босиком, мальчик поёжился: было ещё слишком рано и земля не успела достаточно прогреться, поэтому его длинные, как у обезьянки, пальцы мёрзли, пока он переступал с ноги на ногу.
Незнакомец молчал и, видимо, ждал, пока Тим соберётся с духом.
Наконец время пришло. Тим подошёл к стволу и решительно схватился за него: пласт мха отошёл от ствола, обнажив серую древесину.
– Я же говорил, что дерево очень старое, – развёл руками незнакомец.
Тим поискал взглядом, за что бы ему зацепиться, но увы – ветки начинались гораздо выше его роста.
– Давай-ка подсажу, – незнакомец любезно подставил плечо и Тим едва-едва смог дотянуться до самого нижнего толстого корявого сука, подтянулся и уселся верхом на ветку. Внизу незнакомец ободряюще улыбался, задрав, как индюк, голову.
Тим перевёл дыхание и споро пополз дальше. Из-под его гибких пальцев во все стороны летела кора, а некоторые притворявшиеся живыми сухие ветки обламывались, но Тим вовремя успевал перехватить руки – ловкости ему было не занимать. Ствол же, по мере того как Тим подвигался к вершине, истончался и вот уже сквозь зелёную глушь мелькнул небесный лоскут с приклеенным оранжево-жёлтым солнцем. Тим обрадовался и посмотрел вниз. Как только он сделал это, его маленькое бесстрашное сердечко древнего охотника и собирателя ухнуло прямо вниз. Оно упало сначала в пятки, а потом, набирая скорость, стремительно полетело вниз, пробиваясь сквозь листья и подпрыгивая на ветках. Остановилось оно только у ног незнакомца, который сверху казался не больше муравья – так высоко Тим залез. В отчаянии мальчик поднял глаза вверх, и золотистое тепло заструилось по его телу.
Он. Увидел. Чудо.
То, что Тим принял за солнце, висело на ветке, прогнувшейся под невиданной тяжестью. Это был он – самый большой в мире апельсин. Когда Тим схватился за ветку, на которой висел плод, ему показалось, что от толстой душистой оранжевой корки исходит слабое свечение. Но, протянув дрожащие пальцы к апельсину, Тим не обратил внимания на слабый треск. Ветка, которая едва удерживала тяжесть плода, не выдержала тяжести мальчика и обломилась, увлекая за собой и своего, и чужого ребёнка.
Последнее, что увидел Тим, уже лёжа на земле, – это длинные белые пальцы, тянущиеся к его горлу.
Глава 1. Другое.
(о том, что, где свои собаки грызутся, чужая не приставай)
…На лугу русалка бродит,
Возле речки тишь да гладь,
Гребнем по косе проводит,
Хочет польку танцевать.
Обронила гребень медный,
Да в потёмках не нашла,
Хочет, видно, парень бедный,
Чтоб ещё она пришла.
Только дивный, чудный голос
Будит птичек по жнивью,
Вызревает хлебный колос,
В мирном золотом краю.
Когда Тим проснулся, совсем рассвело: солнце высоко поднялось над горизонтом. Лежащий на спине, лицом к свету, мальчик чувствовал каждый солнечный луч так, словно солнце проливало не струйки живительного света, а кипятка, но при этом Тим не мог определить место, куда попал солнечный зайчик: тело ныло всё целиком, будто ошпаренное или избитое. Наверное, так же тяжело приходится только что перемолотому фаршу. Чувствуя острую боль в сдавленном удушьем горле, мальчик с трудом уселся, опершись на руки, и принялся тереть глаза, потому что все вокруг было слишком изумрудно и ослепительно, как всегда бывает при высокой температуре.
– Интересно, и долго ещё ты собираешься валяться? Между прочим, это моё место, и мне чертовски неприятно, когда на мне лежат, – голос, раздавшийся снизу, точно доносился со дна зеленого от ила, давно заброшенного колодца.
Тим вздрогнул: в спину что-то весьма ощутимо впилось. Что-то вроде сосновой иголки.
– Metues vitae, non metues mori. Бойся жить, а умирать не бойся. Джон, запас провианта не может быть лишним. Уж в этом-то Вы со мной точно согласитесь, не правда ли? – второй голос был немного мягче, благороднее и доносился откуда-то сбоку.
– Ты думаешь, что это еда? Если это так, то у меня для тебя плохие новости: ты не только туп, но ещё и слеп: оно же ещё свежее и – о ужас! – похоже, что живое! – никак не мог успокоиться первый голос.
– Мы с Вами оба, к величайшему моему сожалению, прекрасно знаем, как быстро свежие лишаются этого качества и приобретают новое свойство – становятся вкусными. Тем более, что голод, по мнению великих, наилучшая приправа к еде. Cibi condimentum est fames. К тому же, если что, то Вы ведь не откажете им в замене свежести на вкус…
