И подпись – «Дог».
Глава 4. Мадам Месье и месье Мадам.
(о том, что изломанного лука двое боятся)
Пейзаж постепенно менялся, спуск с горного массива был не таким крутым, как подъём, и движения давались намного легче. Длинные прохладные тени ползли вниз по горам. Воздух больше не сжигал изнутри лёгкие. Почва из песчаной и каменистой постепенно сменилась чёрной жирной землёй, заросшей травой и цветами. Наконец впереди показалась и широкая дорога, шагать босыми обожжёнными ногами по которой было одно удовольствие.
Ночь кончилась. Стоял тот предрассветный час, когда небо уже светло, но солнце ещё спит. Лес, который Тим видел с края каменистой гряды, редел по мере приближения и, в конце концов, превратился в большой огороженный живым колючим кустарником сад. В высокой изгороди, усыпанной цветами и птичьими гнездами, довольно скоро отыскалась и небольшая калитка. Прямо напротив, буквально в двух шагах, среди кустов мшистого тиса, подстриженного ромбами, находилась точно такая же распахнутая дверца.
После долгого стука по тёплому дереву никто не отозвался. Поэтому, озираясь по сторонам, Тим робко вошёл в сад, в глубине которого среди тёмных стволов неясно белел небольшой одноэтажный домик, похожий на детский кубик.
Дверь оказалась распахнута. Среди разбросанных вещей, разбитой посуды, порванных занавесок прямо на полу, разбросав ноги и храпя, спала худенькая женщина с рыжими пышными кудрями. Длинные тёмные ресницы отбрасывали тень на белоснежную кожу щёк. Губы крепко сжаты и изогнуты в гордой капризной усмешке. Грязная одежда изодрана, будто её рвал дикий зверь.
На столе, истыканном ножами и вилками, разлито молоко. Ржаной хлеб наломан кусками и плавает в глиняном кувшине, куда брошены несколько яблок и груш, порезанных на ломти. Несколько котов со связанными лапами и ртами, в которых кляп из чего-то грязного и розового, лежат вокруг кувшина, от которого за версту пахнет бродящим сидром. На полу, прямо на нежно-розовых половиках разбитые горшки со сломанными стеблями. В потолок воткнут подсвечник.
Внезапно старые часы на стене загудели. В полной тишине было слышно, как кукушка, живущая в часах, неуверенно прокуковала два раза и замолчала. Немного подумав, добавила еще три «ку-ку», закашлялась, плюнула (на пол упала небольшая шестеренка) и прокуковала ещё ровно тринадцать раз.
Первый луч всходящего солнца пробежал по лицу женщины, которая недовольно сморщилась и перевернулась на другой бок. В комнате началось движение. Опрокинутый стол плавно встал на все четыре ножки у окна; порванная скатерть вылетела из камина и накрыла собой столешницу; ножи и вилки, встряхнувшись на манер мокрых собак, прыгнули в ящик кухонного буфета; стулья разлетелась по местам; осколки разбитых окон немедленно собрались вместе; занавески взлетели на выпрямившиеся гардины; перья вернулись в подушки; трещины и прорехи на стенах затянулись, словно заживающие раны; молодую женщину в платье, по которому споро бегали иголки, таща за собой мышиные хвосты ниток, аккуратно приподняло и опустило на розовую кровать с блестящими шишечками по бокам. Дергающееся одеяло под ногами, которое Тим принял за грязный придверный коврик, наконец высвободилось, встряхнулось и с последним тринадцатым ударом часов накрыло опрятно причесанную и умытую неряху ровно до подмышек. Как только утих последний звон, женщина открыла глаза и резко приподнялась на локтях, как Тиму показалось, с надеждой оглядевшись и посмотрев под одеяло. Спустя мгновение она со вздохом разочарования крепко ударила кулаком по перине и откинулась на подушку так, что шишечки стукнули по деревянной стене.
Спустя секунду загудел пузатый чайник с розочками на боках, который за мгновение до этого сплющенный валялся возле крыльца.
– Заткнись! – злобно прошипела хозяйка. Её голос был так нежен, что не мог заглушить даже мурлыканье белоснежного котенка с розовым бантом на шее, невесть откуда взявшегося в доме.
Тим неловко переступил с ноги на ногу. Блестящие, натёртые душистым воском половицы скрипнули. Хозяйка вздрогнула и приподнялась, внимательно рассматривая незваного гостя.
Её глаза широко раскрылись, миловидное лицо исказилось жуткой гримасой:
– Пошёл вон, дрянь! Ты даже в аду не можешь оставить меня в покое!
В Тима полетела розовая подушечка и подсвечник, стоявший на одной линии с музыкальной шкатулкой и ароматической ванильной свечой.
– Вон! Пошёл вон, сопляк!
Отступив к двери, Тим, спотыкаясь, выбежал наружу.
– Вон! Вон, мерзкое отродье! Никогда сюда не возвращайся! Ты испортил мне жизнь, я не позволю испортить ещё и смерть!
Увесистый аквариум с золотой рыбкой полетел в окно. Сумасшедшая женщина громила дом. Выбежав через калитку, Тим, не оглядываясь и не останавливаясь, влетел в другую напротив.
Здесь всё было иначе. Огромный дом с башенками и черепицей стоял, приосанившись, среди лабиринта ровно подстриженных кустов, разделённых прямыми, как стрелы, гравийными дорожками. Не слышно пения птиц и жужжания насекомых. Только мёртвая звенящая тишина, в которой ни шороха, ни шелеста. Мраморные ступени заканчивались тяжёлой дубовой дверью с отполированными латунными ручками. Только она вносила разлад в продуманную четкую симметрию, строгий порядок которой оказался нарушен едва заметной щелью между дверным полотном и коробкой.
Тим осторожно вошёл внутрь. Пол, устланный каменными плитами, гулко повторял шаги, разнося шум по холлу, упирающемуся в сверкающую хромом кухню. Кругом чистота как в операционной. Ни пылинки не было ни на ровной поверхности мраморной столешницы, ни на полках с расставленными в порядке убывания блестящими кастрюлями. Тим поднялся по лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, которую можно было стелить на стол вместо скатерти, прошел по пустому гулкому коридору. Двери комнат вдоль коридора тоже оказались открыты. В них, совершенно бесцветных, также царил порядок и запустение. Одинаковые кровати, устланные серыми, без единой морщинки, покрывалами. Коврики возле них. И тишина. Ничто не оживляло молчаливой, опрятно пахнущей серости.
Дойдя до конца коридора, Тим подумал было, что неплохо бы вернуться назад, но узкая полоска света за единственной закрытой дверью манила, заставляя посмотреть, что там внутри. Ручка дубовой двери не поддалась, но стук отозвался тяжёлыми торопливыми шагами. В едва заметную щель испуганно смотрел голубой глаз.
– О боже мой! – раздалось за дверью. – Я не могу поверить!
И дверь распахнулась настежь.
За ней стоял мужчина средних лет с необыкновенно красивым лицом. Это лицо было бы ещё лучше, если бы его не портило выражение робости и неуверенности. Нерешительность сквозила и в чересчур женственных движениях этого крупного сильного тела, в его скрещенных на груди руках, с которых капала на пол розовая краска.
– Этого просто не может быть! – воскликнул мужчина ещё раз и протянул к Тиму руку, растерянно, но радостно улыбаясь. – Милый мой мальчик!
Тим отступил на шаг назад. Улыбка на лице незнакомца слегка погасла. Он растерянно шагнул следом за мальчиком. В другой руке у него была початая бутылка виски.
Незнакомец смущённо спрятал бутылку за спину.
– Не осуждай меня, что же ещё делать в месте, где есть только виски, если не пить виски?
Он протянул вторую руку с пятнами розовой краски, желая то ли схватить, то ли обнять Тима.
– Мальчик мой, – его красивые глаза умоляюще скользили по лицу Тима. – Неужели ты меня не узнаёшь?
Тим услышал неуверенность в его голосе и замер, прислушиваясь и наблюдая. Но эти правильные аристократически выверенные черты не были ему знакомы.
– Ну же, ты так похож на меня, – ободряюще прошептал незнакомец, смаргивая выступившие на глазах слёзы длинными девичьми ресницами. – Это же я, твоя мама. Стой, не бойся, не беги! Я не подойду ближе, если ты, конечно, не позволишь.
Мужчина осторожно наклонился, поставив бутылку у косяка, выпрямился и поднял руки к груди ладонями наружу, отступая назад.
– Вот видишь, я не опасна. Ты мне не веришь, и это правильно. Значит, у тебя есть мозги, в отличие от твоей глупой несчастной мамочки. Но ты всё равно мой сын. Ведь тебя зовут Тим, верно?
В мозгу Тима будто вспыхнула лампочка, озарившая всё вокруг светом воспоминаний. Он неожиданно вспомнил, этот человек действительно назвал верное, только Тиму принадлежащее имя. Но этого мало для того, чтобы доверять кому-либо, а уж тем более мужчине, считающему себя женщиной.
Незнакомец сделал еще шаг назад.
– Не бойся. Позволь рассказать тебе.
Он развёл руки в стороны и приглашающе махнул рукой. Тим подошёл ближе и встал на пороге.
Определённо в этом роскошном доме хозяин жил в самой маленькой комнате. Чопорные клетчатые стены были вымазаны розовой краской, как и пол, и стены. На окне, настежь распахнутом, стоял горшок со свежей пахнущей дождём землёй, из которой торчал жёлудь.
– Он не успеет вырасти за день, – грустно заключил мужчина, заметив вопросительный взгляд мальчика. – Но это хоть что-то живое. Я набираю желуди у ограды. Только там можно найти что-то, лежащее не на своем месте. Таково моё наказание.
Но ты молчишь. Ты не можешь говорить?
Тим утвердительно качнул головой.
Мужчина с невыразимой жалостью во взгляде смотрел на мальчика, потом его лицо искривилось. Он отвернулся и громко, навзрыд заплакал, некрасиво морща рот.
– О мой бедный сын! Ты такой несчастный! Это я во всем виновата!
В порыве сочувствия Тим подошел к мужчине и положил руку ему на плечо. Тот порывисто обернулся и, прежде чем мальчик успел отскочить, рухнул в его объятия, обильно орошая хрупкое плечо слезами.
Прошло немало времени, прежде чем он смог хотя бы немного прийти в себя. Этому немало поспособствовало полбутылки виски, найденного в кухонном шкафу. Кроме бутылки и половинки засохшего лимона, больше в шкафу ничего не было. После виски, влитого через силу, так как при каждом глотке мужчина морщился, и добрая часть напитка выливалась на его безукоризненно выглаженную рубашку, уже изрядно заляпанную розовым, он смог немного успокоиться и теперь ласково и восторженно улыбался, пытаясь при каждом удобном случае обнять и поцеловать Тима, который, впрочем, довольно быстро научился ловко уворачиваться. При всякой подобной попытке пьяница неизменно падал, но, хихикая, поднимался для того, чтобы усесться обратно в мягкое кресло, пожалуй, единственную уютную вещь во всем доме.
– Да, мой милый сыночек, вот так живёшь и не знаешь, когда умрёшь. Ик…И что потом – не знаешь. Налей-ка мне ещё виски… Я вообще-то не пью, ты не думай, что твоя мамочка – горькая пьяница. Уж в этом я ни-ни. Но ничего другого в этом проклятом доме нет. Ночь за ночью холодный ветер продувает ненавистный замок насквозь. И ни искры огня, чтобы согреться…Пламя выживает здесь только в бутылке. Да и к тому же не всякий день находишь ребёнка, правда? Да ещё и живого. Точнее, неживого, но здорового…Точнее, почти здорового…Ах, ты же меня понял?
Мужчина посмотрел на Тима, прыснул и, грозя пальцем, самому себе с великой серьёзностью сказал:
– Только никак не возьму в толк (он сосредоточенно наморщил лоб): как тебе удалось пробраться сюда? Это же никому не удавалось. Тут же у каждого своё наказание: в соседнее не попасть, а ты как-то сумел …Не иначе, как Он помог.
Мужчина сложил руки и благоговейно посмотрел на потолок. От резкого движения у него закружилась голова, и незнакомец покачнулся, ухватившись за Тима.
– Что-то мне нехорошо. Но ведь могло быть и по-другому! А меня вот сюда поселили. А ведь могла в котле вариться или ещё похуже, а я вот в доме живу, и еда есть. Правда, я ненавижу лимоны. Это папочка твой покойный любил, а я терпеть не могу, впрочем, как и (незнакомец широко махнул рукой) всё вокруг. Но твоему отцу очень понравилось бы. Кстати, не хочешь ли с ним познакомиться? Вряд ли вы когда-нибудь виделись…
И не дожидаясь реакции мальчика, мужчина схватил его за руку для того, чтобы втащить из комнаты и провести по лестнице через лабиринт выстриженных кустов прямо к открытой настежь калитке.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70868293&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
