Клюев отошел от расчетов, Матвей Синицын – за ним.
– Матвей, ты же хороший слухач? – тихо спросил Иван.
Тот закивал.
– Так точно! Могу в лесу птицу по голосу обнаружить. А вот еще было однажды…
– Скажи, с какого направления стреляли? – прервал его Клюев.
Матвей, не задумываясь, ткнул пальцем.
– Направление юго-восток, примерно полтора километра, с поправкой на ветер.
Отпустив наводчика, Клюев уставился в ту сторону. Значит, не сошел он с ума. Вот и бойцы говорят, что стреляли не с финской границы. Тогда что? Ошибка минометчиков? Но с чего бы нашей артиллерии открывать огонь черт знает с какого расстояния по финнам? Что-то здесь не сходится.
К вечеру появились новости: минометным огнем накрыло не только части их дивизии, но и пограничников. Есть убитые. Все это Клюев поздно ночью записал в книжечку и поставил жирный знак вопроса.
В последующие дни полк был приведен в состояние боевой готовности. У Ивана из головы не выходил недавний артобстрел. Поползли нехорошие слухи, что стреляли не финны. Открыто об этом не говорилось, по понятным причинам, но тут и там украдкой все перешептывались. Боевого духа это не добавляло. Поначалу Ивану все это казалось чудовищной провокацией, устроенной каким-то неведомым врагом.
Но вот пришло подтверждение: огонь открыла финская артиллерия. В полку замелькали комиссары. Был зачитан свежий номер «Правды» с официальной нотой советского правительства к финскому руководству. Но финны стояли твердо, отрицая факт обстрела со своей стороны. Комиссар взвода, низенький и непомерно широкий в плечах, рубил рукой воздух, гортанно раскатывая слова: Кр-расная ар-рмия, р-родина, р-разбить вр-рага!
Тяжелые сомнения сильнее поглощали Ивана. Особенно стало не по себе, когда к нему подошел Матвей Синицын и, пряча глаза, заявил, что ошибся, определив на слух направление, откуда стреляли.
– Бывает, Матвей, и на старуху проруха, – кивнул Иван, ловя взгляд Синицына. – Ветер, деревья, усталость – мало ли чего послышится.
Он почувствовал, что Матвей понял его.
Иван с детства помнил школьный розыгрыш: сидящего за партой впереди товарища нужно было сильно шлепнуть линейкой, подкравшись сзади. Причем врезать так, чтобы тот подумал на другого, сидящего непосредственно за его спиной. При известной ловкости фокус удавался, и не повинный в нападении получал от жертвы незаслуженный удар. Возможно, нечто похожее происходило и сейчас. Только вместо линейки в ход пошли минометы.
Иван дал себе слово разобраться во всем, когда наступит мир. Он верил, вопреки всему, что это время придет.
Тридцатого ноября, утром, их полк получил приказ о наступлении.
Воспоминания недавних лет вихрем кружились в голове Ивана, пока его вели по лесу к тому месту, где должна была закончиться его жизнь, а вместе с ней и боевые будни, и сомнения старшего лейтенанта Клюева.
Нет, не старшего лейтенанта, а классового врага народа, хитро маскирующегося под своего! Политрук Воронов смотрел в затылок арестованному и чувствовал, как подступает к телу дрожь, означающая высшую степень ненависти вот к таким клюевым. А повидал он их на своем веку немало. Это был особый род врага – худший, по твердому мнению Воронова. Шпион и предатель работают скрытно, но отдают себе отчет, что являются пособниками вражеских сил. С ними все просто и ясно. А такие, как Клюев, этого не осознают, но постоянно во всем сомневаются. И никогда не знаешь, в какой момент из червоточины сомнения вылезет червяк. Политрук сплюнул и утерся рукавом: хоть бы он, сука, из благородных мразей происходил или из офицерья царского – было бы понятно. За тридцатые годы массу бывших белопогонников с поддельным документами вычистили из рядов армии. И он, Воронов, лично расстрелял не один десяток.
Впрочем, чего можно ожидать от сына кулака! Пока у папаши маслобойню не забрали, другие с голоду пухли, а этот щенок масло жрал и щи густые хлебал. С такого харча слезать-то неохота. А пришлось. Вон чего в книжонке своей написал: помирить бы все народы, чтобы войны не было! Иисусик какой! И мысли все детские, под стать юродивому.
Вспомнился Воронову один случай. Много их было на веку политрука, начиная с революции, но этот врезался в память особо.
Шел тридцать седьмой год. Еще куча всяческой швали гнездилась в полках. Работать приходилось не покладая рук, а точнее – маузера. Каждый день аресты и расстрелы. Отдохнуть не получалось. Стрелковый полк, куда направили комиссара Воронова, базировался в Пскове, отдельные его части расположились у ближайшей деревеньки.
Как-то вечером, вернувшись из штаба, Воронов увидел у крайней избы группу красноармейцев. Стояли они неплотным кольцом, а в центре дергался мужик в белой рубахе.
Воронов пересчитал собравшихся: шестнадцать бойцов. Разинув рты, они слушали мужика и не заметили комиссара.
– Это что за митинг?! – рявкнул он.
Бойцы бросились строиться. Из шеренги вышел сержант.
– Разрешите доложить, товарищ комиссар! Вот, юродивого обнаружили.
– Юродивый, говоришь? – прищурился Воронов.
– Так точно, юродивый! Сам не знает, чего болтает.
Комиссар повернулся к мужику. Тот блаженно улыбался, почесывая спину рукой. Левый глаз у него косил.
– Ну, что ты здесь говорил? – кивнул Воронов юродивому.
Подбежала баба. Запричитала, схватила мужика за рукав.
– Ой, горе ты наше! Да не слушайте его, товарищи военные, он умом повредился еще в детстве! Пойдем домой, Мишенька!
Комиссар оттеснил бабу.
– Пошла прочь!
Встав вплотную к юродивому, он повторил вопрос:
– Так что ты говорил красноармейцам?
Мужик открыл рот и почесал затылок.
– Так я ж вот того… товарищ комиссар… все думаю да размышляю про человека!
– Поясни, – сказал Воронов.
– Ну вот… я тут вот так разумею… бога ведь нет?
– Правильно, нет бога, – подтвердил Воронов, отметив, что для ненормального мужик слишком здраво рассуждает.
Тот оживился.
– Бога, значит, нет. А человек – он от обезьяны произошел?
Комиссар одернул портупею и развернулся к красноармейцам.
– Был такой английский ученый – товарищ Дарвин, жил в прошлом веке. С помощью науки Дарвин доказал, что бога нет, а человек произошел от обезьяны! – внушительно и громко сказал он.
Мужик осклабился и показал ряд крепких белых зубов. И почему-то эти зубы подействовали на Воронова особенно раздражающе.
– Чего скалишься?
Мужик замахал руками.
– Да и я о том же! Стало быть, товарищ комиссар, правда это? Бога нет, а человек произошел от обезьяны?
– Верно, – сказал Воронов, не понимая, куда клонит мужик.
– И все люди на земле, стало быть, произошли от обезьяны? – заглядывал комиссару в глаза юродивый.
– Сказано уже было! Да, все люди на земле произошли от обезьяны! – терял терпение Воронов. Похоже, у мужика это была любимая тема.
Юродивый повернулся к красноармейцам, широко развел руками и обескураживающе вытаращил глаза.
– А ежели все люди на земле произошли от обезьяны, стало быть, и товарищ Сталин произошел от обезьяны? А?
Комиссар покачнулся и закрыл глаза. Мужик продолжал:
– А ежели товарищ Сталин произошел от обезь…
Воронов выхватил маузер и выстрелил мужику в рот. Тот навзничь хлопнулся в траву и судорожно засучил ногами, изо рта плеснулась струйка крови. Юродивый затих.
Баба кинулась к нему.
– Мишенька! Миша-а-а! – захлебнулась она криком, прижимаясь к убитому.
Воронов грозно обвел маузером застывших бойцов.
– Ну?! Кто хочет шутки слушать про товарища Сталина?!
Вспомнив тот случай, Воронов заскрипел зубами, но усилием воли унял дрожь. Не хватало еще хлопнуться в падучей прямо в лесу, ведя арестованного на расстрел.
Ивана политрук отметил сразу, как только прибыл в полк. После боя у озера старший лейтенант Клюев сидел возле дальнего костра и напряженно думал. Воронову не нужно было спрашивать, о чем тот размышляет, он и так знал: похожее выражение он видел слишком часто на лицах тех, кому потом приводил в исполнение приговоры.
Как-то вечером политрук стоял за гаубицей и наблюдал, как Клюев что-то записывает в книжонку. Воронов быстрым шагом направился к нему, делая, однако, вид, что идет к палатке. Клюев захлопнул написанное и вскочил с бревна.
– Сидите, сидите, товарищ старший лейтенант, – махнул рукой Воронов. – Письмо домой пишите?
– Так точно, товарищ комиссар полка, – отчеканил Клюев. – Вот, пока есть свободная минута, решил пару строк черкнуть родным.
– Правильно делаете, Клюев, – кивнул Воронов. – Матери, жены и невесты должны знать, что боец жив – здоров! Продолжайте.
Про себя он отметил эту книжонку.
Уходила осень. С ней шел к концу тысяча девятьсот сорок второй год. Финская авиация бомбила аэродромы. Со стороны Сегежи ползли глухие разрывы. Пара бомбардировщиков прошлась над полком. В их взводе осколками повредило гаубицу и ранило наводчика. По вражеским самолетам вдогонку открыли огонь. Клюев смотрел, как падает за дальней поляной, оставляя в воздухе темный след, финский «Бленхейм». Опустил голову и встретился взглядом с политруком.
В декабре их дивизия переместилась в район Ругозера – для прикрытия дорог. Клюев надеялся, что к концу месяца они начнут теснить финнов, зажав их с двух сторон. Но случилось то, чего меньше всего ожидал Иван.
Двадцать третьего декабря, после обеда, к расчетам подкатил закрытый брезентом артиллерийский «газик-тягач», шофер выпрыгнул из машины и подбежал к Клюеву.
– Товарищ старший лейтенант, вам приказано срочно явиться в штаб полка!
Пока Клюева везли к штабному начальству, он размышлял, что бы это значило. Наказывать – вроде не за что, награждать – тоже, если только за сбитый «Бленхейм». Но, войдя в низкие штабные двери землянки и отрапортовав, он все понял.
За столом сидел командир полка и начальник штаба подполковник Кожин. Рядом – Воронов. Сбоку примостился писарь. За спиной Ивана встали с винтовками два сержанта из штабного взвода. Но не это было главным. Из-под ладоней политрука выглядывала записная книжка Клюева! Узнал он ее сразу по характерно загнутому и потрепанному уголку. Как же она оказалась у них? Клюев поднял взгляд на политрука. Воронов! Не даром он в последнее время все чаще появлялся во взводе. Когда же он успел вытащить ее из вещмешка?
Комполка Кожин повернулся к Воронову. Тот откинулся на спинку стула и постучал пальцами по книжке.
– Товарищ старший лейтенант, ваша вещица?
Отпираться было бессмысленно, и Клюев ответил просто и коротко:
– Так точно, моя.
Кожин встал, оперся руками на стол и внимательно посмотрел на Ивана.
– Клюев, объясни, что означают эти записи?
Политрук взглянул на Кожина, и в его взгляде промелькнуло торжество.
– Товарищ командир полка, это лишнее! – сказал он. – Мы об этом уже говорили. Я понимаю: факт вам неприятен, потому что свидетельствует о недостаточной политической бдительности. Вот для этого здесь я. Иван Клюев находится во вверенных вам частях уже на протяжении нескольких лет. И все эти годы он старательно скрывал от товарищей и руководства свое истинное лицо. Вот это, – Воронов потряс книжкой – и вдруг с силой хлопнул ею о стол.
– Говори, сука! Сомневаешься?! – подскочил он к Ивану. Клюев решил промолчать. Все, что бы он сейчас ни сказал, только сильнее разозлило бы Воронова.
Политрук сжал кулаки, но сдержался. Хоть его полномочия и позволяли в отдельных случаях отдавать приказы даже командиру полка, выходить из себя не стоило. Он знал, как поступит с Клюевым. С подобными типами разговор был короткий, никакие дознания не требовались. Это шпиону и предателю можно развязать язык: пароли, явки, связь и прочее. А с классовыми врагами говорить было не о чем.
– Завтра, Клюев, я лично вас расстреляю, без трибунала, без следствия! – прохрипел он, уставившись на Ивана налитыми кровью глазами. Приказал:
– Арестовать!
Пройдя лесом, троица поднялась на пригорок и оказалась возле обширных кустов можжевельника. Дальше было болотце, превратившееся под снегом в небольшую поляну с редкими бугорками. За болотцем, у огромного валуна, стояла непохожая на своих величественных сестер корявая сосенка, устало опустившая куцые ветви.
Посмотрев на сосенку, Клюев обернулся к конвоирам и понял: вот он, конец.
Политрук остановился, расставил ноги и вскинул маузер.
– Вперед! – заревел он, багровея.
Клюев, спиной вперед, сделал шаг.
Красноармеец без слов понял, что сейчас произойдет, и поднял винтовку, ожидая приказа. Но Воронов не спешил. Он растягивал удовольствие. Секунды перед выстрелом были самыми дорогими, именно в них заключался великий смысл его работы: все то, во что он верил и ради чего жил. Воронов положил палец на курок. Прицелился.
Клюев отходил дальше, не отрывая взгляда от маузера. Дрянное чувство – вот так заглядывать в ствол. Говорили, что перед смертью в последние мгновения проносится в голове вся жизнь. Врут люди. Кто этого не пережил – знать не может, а кто испытал – уже ничего никому не расскажет.
– Ну и гад ты, Воронов! – усмехнулся Иван. – Я фашистов в боях уничтожал, а ты своих в тылу расстреливал.
Он отошел уже метров на семь. Остановился. За спиной была сосенка. Рвануть бы сейчас туда – и за валун! Но не успеет, тем более по снегу. Нет, он не доставит такого удовольствия этому издерганному психической болезнью человеку – дать застрелить себя в спину, как труса и предателя.
