В центральном коридоре я снова обращаю внимание на засохшие пятна на обоях и задаю вопрос, который вертится на языке:
– Это что, кровь?
– Может быть.
Мы продолжаем идти.
– Что значит «может быть»? Как умерли хозяева?
– Я же уже рассказывал! – паренек разворачивается ко мне, взмахивая рукой, в которой держит крысу. Её длиннющий хвост шлепается о стену, как замерзший шнурок.
– Ты ж сказал, что Грыничкин убивал во сне.
– Слышь ты, – в Виталю возвращается гопник. – Хватит меня донимать тупыми вопросами. Может кто-то из них проснулся и попытался убежать.
– Это что, вопрос? – я тоже начинаю выходить из себя. – Кто здесь жил?
– Парочка одна с дочерью. Шапочники. Торговали шапками на рынке тут у нас.
Он говорит так, будто это проходная история , которая не стоит внимания. Но, несмотря на его равнодушный тон, я чувствую, что в воздухе витает страшная тайна.
– И вы сожгли их тела?
– Да, – паренек опускает глаза. – Сожгли…
– И теперь они призраки… – мрачно добавляю я.
– Все может быть.
– Надеюсь, вы были хорошими соседями?
Виталя смотрит на меня, как на бестолочь. В одной руке у него агонизирующая крыса, в другой монтировка и мы стоим в проходе в гостиную.
– Можешь не отвечать, – говорю я, почти уверенный в ответе.
В гостиной, куда мы заходим, пахнет электричеством и смертью. С потолка вместо лампочки свисает обрубок провода. Всю дальнюю стену вместе с окном закрывает серая от времени тюль, беспощадно заросшая паутиной. Включенный телевизор своим неровным черно-белым мерцанием хорошо освещает лишь голову куклы и диван. И от этого темные углы кажутся еще темнее.
До того, как ступить на ковер, Виталя останавливает меня:
– Что бы ты сейчас не увидел, постарайся не трухнуть и не натворить дел.
– Натворить дел? Ты о чем?
– О том, чтобы ты не потерял рассудок.
– Постараюсь держать себя в руках, – обещаю я и мы входим в гостиную.
Из-под кед, ступающих по толстому ковру, вздымаются клубы пыли. Словно миниатюрная песчаная буря, пыль летит в сторону странной магнитной воронки и там оживает в танце, подсвеченная лучами экрана. Мы делаем всего два шага к воронке и застываем в облаках пыли, скованные страхом и тяжелым предчувствием. Мы застываем еще и оттого, что теперь можем видеть изображение в телевизоре.
На экране мерцают черно-белые и почти статичные кадры ванной комнаты. В самой ванной, наполненной водой, сидит худой и лысый парнишка, чей возраст определить трудно. Ему может быть и двадцать и тридцать. Его руки вытянуты на белых эмалированных бортах. В вену на правой руке вставлена капельница. Трубка от неё свисает прямо с потолка, который нам не виден с этого ракурса. Зато мы видим изможденное лицо с открытыми серыми глазами, которые смотрят гипнотически прямо вперед. Под правым глазом растянулось необычное родимое пятно, похожее на растекшуюся слезу. Из ноздрей торчат прозрачные эластичные катетеры. Они проходят под острыми скулами, собираются позади головы, сцепляются там вместе и подсоединяются к пакету с бесцветной жидкостью, который вместе с другими пакетами подвешен на высокой металлической подставке, установленной на керамической полке у изголовья ванны. Здесь есть пакеты с желтой жидкостью и с синей. Все они висят на разной высоте и каждый соединен друг с другом каким-то замысловатым образом…
– Неужели это он? – говорю я, пораженный увиденным.
– Похоже на то, – на лице Витали проступает страх.
– Ты узнаешь место?
– Нет.
– А парнишку?
– Н..нет, – отвечает Виталя через паузу, которая меня несколько настораживает.
– Черт, это он, – говорю нервно, кивая на голову пупса и целясь туда ружьем.
– Кто? – не понимает Виталя.
– Демон ваш, – говорю, обтирая со лба холодный пот. – Устроил тут ловушку.
– Не думаю, что это он.
– Ну, призраки, – тут голос у меня слегка проседает от страха. – Всё одно, не выпустят теперь отсюда живыми.
– Я тебе сказал, держи себя в штанах.
– Да я держу. Просто ни черта не понимаю. Как ты выходить отсюда собираешься?
– Хулахлоп открывается отмычкой, – терпеливо объясняет Виталя, – Без неё не выйдем.
– Крыса это отмычка? – спрашиваю.
– Нет, крыса это кнопка запуска.
Я слышу в его голосе нотки иронии и начинаю думать, что паренек надо мной издевается.
– Ты меня с ума сведешь,– говорю на нервяке. – Что же это за отмычка тогда?
– Какая-то вещь, разделенная на части.
– Вещь? – я почти выхожу из себя.
– Да, вещь. Вещь, которая принадлежит здешним хозяевам.
– И как же нам найти эту вещь?
– Надо просто искать, – говорит Виталя и намеренно наступает тяжелым ботинком на мою кеду, – И лучше искать быстро. Потому что эта хулахерня крайне непредсказуема. И тебе сейчас лучше к дверям отойти. И держи их, а то нас и здесь закроют к херам.
– С кеды отойди, – говорю.
Виталя улыбается, показывая свою дырку в зубном ряду, и отступает на шаг назад.
– К дверям иди, – указывает, кивая назад. – Не шучу я.
– А ты?
– За меня не ссы, я в поряде буду, – тут он на крысу смотрит и добавляет: – Наверное.
– Ладно, – говорю.
И медленно задом отступаю, после замираю в самом проходе и продолжаю из ружья целиться в феномен из парящих бумажек.
Виталя еще раз на меня оборачивается. Думаю, он сейчас опять что-нибудь о ружье брякнет, но лицо у него теперь не раздраженное, а какое-то трагически взволнованное.
– А Ольга ничошная, скажи да?
– Чего? – я сначала не понял, о чем это он.
– Нравишься ты ей…пижон
– Какого хрена ты несешь?
– Не важно, – вздыхает и снова к воронке поворачивается.
– Ну, – говорит, – поехали.
И с бокового размаху швыряет полумертвую крысу прямо в воронку. Крыса пролетает пару метров в мерцании черно-белых теней и, вращаясь длиной тушей, врезается в невидимый барьер, но не падает. Несколько секунд она горизонтально висит в воздухе, словно прилипла к чему-то. Затем некая сила начинает медленно втягивать крысу во внутренний контур воронки из парящих бумажек. Она пролазит сквозь невидимую мембрану сантиметр за сантиметром, сначала голова, потом все остальное. И когда её хвост оказывается внутри, тушка начинает вращаться в воздухе по центру воронки с сумасшедшей скоростью, а потом неожиданно резко устремляется вверх, где от сильного удара с характерным шлепком расплющивается на белом потолке громадной кроваво-меховой кляксой.
Брызги крови достают и до меня.
Потолок мгновенно покрывается сетью темно-красных дорожек, исходящих из расплющенного тела. Кровь из крысиной кляксы струится вниз многочисленными ручейками, которые спускаются по невидимым спиралевидным руслам внутри воронки. Со стороны похоже, будто сверху разматываются кровяные нити. По причудливым траекториям они соединяют лоскутки разорванной бумаги.
–Чтоб меня… – говорю я про себя, чувствуя, как дрожат колени.
Кровавая сеть с потолка распространяется на стены. Потолок полностью утрачивает прежний цвет, покрываясь темной бугристой поверхностью с трещинами и вздутиями, из которых лениво сочится бесцветная слизь. Вскоре метаморфозы пожирают стены и достигают пола. Сквозь ворсовую ткань узорчатого ковра прорастают странные губчатые наросты. Я в страхе отступаю назад на скользкий паркет коридорных полов.
Виталя в боевой стойке сжимает монтировку обеими руками. Я нацеливаю ружье в центр воронки, теперь больше похожую на гигантскую кровеносную систему.
За одну минуту гостиная стандартной отделки превращается в страшную меблированную пещеру с капающей то тут, то там слизью. Однако телевизор, мигнув несколько раз, продолжает работать. Диван и стул с головой пупса стоят на месте. Ну, а клочки бумаги… они вдруг начинают склеиваться. Они соединяются друг с другом, скользя по красным кровяным ниткам, которые затем рассыпаются бледно-алой пылью.
– Что происходит? – кричу, весь заинтригованный.
– Пока не знаю, – отзывается Виталя, завороженный не меньше моего.
Бумажные фрагменты, как разрозненные части пазла, собираются в единый лист, и он падает на дно воронки. Правда теперь ничто не висит в воздухе и воронки по сути больше нет.
Виталя поднимает лист с бугристого пола, смотрит на него и озадачено произносит:
– Тёлка голая.
Я плюю на осторожность и иду взглянуть на бумажку. На листе отпечатан черно-белый рисунок обнаженной стройной женщины без головы. Женщина позирует на белом фоне листа, упираясь ладонями в талию. На срезе шеи прорисованы кружки гортани и артерий.
–Может карта таро? – предполагает Виталя.
– Не уверен, – говорю я и в этот момент улавливаю мелькание на экране телевизора.
Листок в моей руке начинает дрожать.
– Смотри в телевизор!– шепчу, взволнованный до крайности.
На экране камера медленно меняет ракурс, поворачиваясь от паренька в ванной к зеркалу над белой раковиной. Однако в зеркале мы видим не камеру, закрепленную на штативе с автоматическим поворотом, а нечто другое.
Это нагое нечеловеческое существо, покрытое повсюду гнойными коростами. Из-под нависшего широкого лба на нас смотрят два маленьких желтых глаза из глубоких глазниц. Широкий рот осклабляется, обнажая ряд мелких черных зубов. Это лицо необычайно вытянуто сверху вниз и кажется будто оно продолжает медленно вытягиваться, как горячий гудрон на весу.
– Макруб…– с обреченностью произносит Виталя.
Динамики телевизора начинают шипеть. Существо в экране приближается к зеркалу, вытягивает вперед морду и в гостиную проникает мягко рычащий голос:
– Следи по сторонам, червяк…
Лицо настолько мерзкое, что мы оба невольно отступаем от экрана. Однако изображение в ящике вдруг пропадает, сливаясь в диагональные шипящие полосы. Затем помехи вновь исчезают и на экране появляется совсем другая картинка.
Вместо ванной комнаты с демоном и его жертвой, мы видим часть спальни: окно, закрытое горчичными шторами, а внизу крупным планом – большой, обитый гравированным железом, сундук.
Эти кадры длятся не больше двух секунд. Затем изображение вновь сливается в полосы. В телеприемнике что-то щелкает, фыркает, трещит и экран гаснет. Сзади поднимается белый дымок.
Без работающего телевизора в гостиной-пещере становится некомфортно. Воздух словно накаляется от ожидания грядущего ужаса… Свет из коридора недостаточен, чтобы освещать все углы, а теперь со всеми этим пузырями на потолке, трещинами и губкой на полу темных мест становится гораздо больше.
Несколько долгих секунд мы стоим беззвучно, оглядываясь вокруг. Листок с рисунком ню упал на пол. Я смотрю на него, затем поворачиваюсь к голове пупса на стуле.
– Слушай, – говорю. – А тебе не кажется странным, что на рисунке баба без головы, а на стуле голова от куклы?
Виталя на меня посмотрел, на куклу и тут в его глазах появляется блеск некого понимания. Однако поделиться своими соображениями он не успевает.В этот момент пол сначала проседает в одном направлении, затем вздымается в другом. И это движение вверх-вниз едва не сбивает нас с ног. Стул опрокидывается на пол, голова пупса закатывается в дальний угол.
Нет никаких сомнений, что наши мысли направлены в одну сторону. Под полом что-то движется, но сказать об этом вслух мы не готовы. К тому же скоро пол успокаивается, а деформации переходят сначала на стену за диваном, потом на потолок и, наконец, достигают большого вздутия у самых гардин, которое разом становится еще больше. Теперь этот бугорок похож на огромный потолочный кокон с длинной трещиной, из которой слизь стекает все резвее.
– Вот черт … – говорю я тихо в сердцах и нацеливаюсь на эту отвратительную темно-зеленую блямбу на потолке.
А вздутие все растет и растет, отяжеленное содержимым…И Виталя чуть ближе к нему с монтировкой подбирается.
– Слышь чо, – окликаю его нервно. – Стрельнуть может?
– Погодь, – говорит. – Нам отмычка нужна. Может тут она.
Ну-ну, думаю, отмычка ему нужна. И пока я так думаю, справа по борту телек ни с того ни сего по тумбе заскользил и в стену заднюю вмазался. Тут уж у меня рефлексы срабатывают. Разворачиваюсь , жму на спусковой крючок и телек в хлам разношу.
Грохот такой, что пару секунд вообще ничего не слышу, если не считать неразборчивых матьков моего товарища. И не успеваю от контузии отойти, как дверцы шкафа (прямо напротив Витали) распахиваются обеими створками настежь, а оттуда под сильным напором вырывается серая липкая жижа, похожая на болотный ил. Напор такой сильный, что Виталю сбивает с ног и отбрасывает на диван, откуда он скатывается на пол.
Растерянный и по шею измазанный в липкой гадости он, однако, быстро встает. Поток грязи на глазах слабеет, но жижа покрывает почти весь губчатый пол. Кое-где она впитывается в трещины, пузырясь испаряемым газом.
