Человек расслабленно опустил задранную ногу, и новая порция потревоженных камушков веселым ручейком побежала навстречу старцу.
– Мое имя… – попытался представиться Моисей, но незнакомец, подняв руку, прервал его: – Я знаю, Моисей. Меня же в народе кличут Каменотесом и… – Тут человек, на мгновение задумавшись, добавил: – И я выходил из Египта вместе с тобой.
– Могу я спросить тебя, друг мой, – Моисей, опершись на посох, сделал шаг вперед, – что делаешь ты на горе в то время, когда солнце еще не озарило мир своим благостным светом?
Каменотес, страдающий с некоторых пор бессонницей, стал замечать, как одинокая тень из их общины по ночам бродит у подножия горы, а ближе к восходу поднимается на вершину. По стати и широким одеждам он узнал в неупокоенной душе старца Моисея и, предположив, что тот, весьма вероятно, прячет золото, отчего-то именно эта версия грела его душу более остальных, взялся следить за старейшиной, в надежде докопаться до, увы, не истины, а вожделенного клада.
Надо было отвечать, и он, вспотевший от перенапряжения, выпалил первое, что пришло в голову:
– Во снах я слышу голос Бога, Он говорит мне истины, которые я вот уже неделю выбиваю на каменной плите.
Моисей встрепенулся, лицо его озарила роскошная улыбка:
– Интересно, и где же она?
– Там, – Каменотес неопределенно махнул рукой в сторону вершины Синая.
– Удивительное дело, – старец погладил ладонью окладистую седовласую бороду, – Бог приходит и ко мне в сновидениях с призывом подняться на Синай и забрать истины, выбитые на скрижалях.
Он внимательно посмотрел на собеседника, робкие лучи восходящего солнца позолотили горбатые склоны, силуэт человека напротив проявился яснее, его взволнованность, блуждающий взгляд и подрагивающие руки выдавали с потрохами произнесенную ложь. Моисей не сомневался в этом, ибо и сам подыграл Каменотесу; никаких снов о скрижалях ему не снилось, истинной причиной его ночных бдений были купины, той самой, неопалимой, из коей Бог вещал ему когда-то об Исходе. Нынче же, выполнив Его веление и вернувшись в эти места, Моисей не находил себе покоя, и душа его просила, а то и требовала, слова Божьего.
Два лжеца молча стояли друг против друга, и солнечный диск, теперь во всей своей красе и силе, словно яблоко раздора, занял свое место меж их ликами. Путники зажмурились, а нестерпимо яркое пятно, блеснув белоснежной вспышкой, оставило на склоне куст терновника, разразившегося вдруг небесным гласом:
– Краток Путь лжеца, ибо сворачивает его с широкого тракта и через колючий кустарник мелкого вранья ведет несчастного закончить свое путешествие в зловонном болоте искаженного мира.
– Терн обращается к нам? – выпучив глаза от изумления, Каменотес с подкосившимися ногами опустился на землю. Моисей, однажды имевший подобный опыт, сильно не удивился, скорее, наоборот:
– Я искал Тебя. – Он смахнул слезу с покрасневших глаз и потупил взор: – И вот мой путь закончен.
Терновый куст, поразительным образом материализовавшийся на пустынном доселе склоне, снова озарился светом:
– Путь к Богу – совокупное течение энергии любви в пространствах Его проявления (то есть в моем мире), и Человек не камень в потоке, когда водные струи вынуждены отклоняться от своего направления и огибать препятствие, а существо «прозрачное» для любви, не искривляющее токов Света Господня. Ложь есть сила, коверкающая лучи Очей Его, а ты солгал, как и спутник твой.
Каменотес густо покраснел, проклиная свою бессонницу, тягу к чужому добру и непостижимую проницательность говорящего кустарника, а тот, «полыхая» холодным пламенем, продолжал «жечь» глаголом:
– Что заставляет человека говорить неправду? Его духовное несовершенство, непонимание величия духа в любой оболочке, при любых условиях, самых, казалось бы сознанию, неблагоприятных, хотя нередко именно «трудные» дороги соответствуют «высоким» душам – больший спрос с того, кто может.
– Но откуда… – начал, но, спохватившись, замолчал Моисей, переминаясь с ноги на ногу и щурясь на яркое сияние. Куст, без сомнения, «знал» прерванный вопрос:
– На струнах неверия Богу играет Эго, подпитывая желание казаться лучше, чем есть на самом деле, чего, в свою очередь, быть не может от естества души – все вы, проявленные, есть части Абсолюта, то есть в конечном итоге Боги. Несоответствие внутреннего содержания текущему осознанию себя порождает ложь, нивелирование этого перекоса – процесс познания.
– Я всегда следовал гласу Бога моего, – обиженно отозвался Моисей, ковыряя посохом сухую землю. – Я верил всякому слову Его, полагая за истину каждое, и даже не мог представить себе, что в ответ услышу подобное.
Волосы старика развевались на ветру, глаза, полные влаги, блестели, а тело вытянулось в сторону пылающего куста с нескрываемым вызовом:
– Коли, как говоришь, все мы Боги, в чем тогда винишь?
Глас небесный вырвал из пылающего терна дымящуюся ветку и бросил ее к ногам Моисея:
– Из тысяч нитей сплетается полотно правды, из тысяч мыслеформ, описывающих одно и то же событие, образуется его текущий узор, тысячи сотворцов вносят свою лепту в труды Создателя, таким образом происходит познание Им самого Себя, через отражение Истинной Картины Мира в зеркале, расколотом на мелкие части. Собранная после «склейки» (возвращения в лоно Отца Небесного), она (картина мира) будет обогащена (познана), дополнена (эволюционно развита) и готова к переосмыслению, новому витку спирали Эволюции самого Создателя.
– Стало быть, – быстро-быстро заморгал ошарашенный Каменотес, – нет виноватых, ни среди нас, ни вообще, раз Бог сам позволяет мараться в грязи детям своим, дабы, смыв ее, узреть себя в новом виде.
– Работа с камнями не огрубила твоего сознания, – «вспыхнул» куст. – В этом выражении и правда, и ложь.
– И все же, многоуважаемый негорючий терн, – осмелевший от похвалы Каменотес театрально поклонился пылающей купине, – что есть ложь по сути?
Куст снизил степень воспламенения до уровня спокойного тления и мягко, почти шепотом, произнес:
– Интерпретация мысли первоначальной в вербализированном виде есть ложь. Сознание, породившее определенную мыслеформу, но запустившую при посредничестве Эго ее измененную вариацию, с точки зрения энергий создает две самостоятельные картины мира, что приводит в крайнем случае к раздвоению личности, либо, если по силе превалирует «искаженная копия», человек начинает сам верить в собственное вранье. Это ложь себе, но есть ложь Богу, когда искажается истинный мир, обработке и правке подвергается творение Создателя.
– Я удовлетворен твоим ответом, светящийся терн, – Каменотес снова поклонился кусту, его первоначальный испуг, сменившийся изумлением, теперь перерос в насмешливость.
– Ты, может, и да, но я – нет. – Моисей, недовольно нахмурив лоб, отодвинул в сторону товарища и встал перед купиной: – В речах твоих сплошная неоднозначность. Бог, уже говоривший со мной подобным образом, то есть из-за куста, был более конкретен, и поэтому я смог вывести свой народ из рабства.
В ответ глас небесный легонько колыхнул горячий воздух:
– Уста, с которых льется ложь,
Изъедены червями страха,
И едко-кислый привкус страха
На них, как занесенный нож, —
такой кармический рисунок приобретает эволюционный путь физической оболочки лжеца.
Где глас могучего органа
Звучит, как комариный писк,
Там солнца лучезарный диск
Придавлен толщей океана, —
а вот это уже кармический рисунок эволюционного пути души, погрязшей во лжи.
Не отрывая взора от «пылающего» куста, Моисей, пронзенный словом Божьим, будто копьем, пошатываясь, произнес:
– Каменотес, я обманул тебя, мои ночные бдения не продиктованы сновидениями, я искал встречи с купиной неопалимой, ибо без нее я не пророк, не пастух, а просто человек, овца заблудшая, не знающая, что еще предложить своему народу.
Он сгорбился, безвольно опустил руки, и посох с гулким стуком ударился о камни возле его ног. В ответ старец услышал признание от собеседника:
– Я тоже солгал тебе, Моисей. Бог ничего не диктовал мне и даже не снился, я следил за тобой, думая, что здесь, в каменных складках синайских склонов, ты прячешь свои сокровища.
Терн озарился такой яркой вспышкой, что на миг затмил солнечный свет. Моисей зажмурился, а когда вновь открыл глаза, ни Каменотеса, появившегося на его пути из предрассветной темноты, ни Божественного присутствия в виде говорящего куста, возникшего из ниоткуда, рядом уже не было, пальцы правой ладони, ноющие от напряжения, до боли сжимали заостренный сапфировый обломок, обычный инструмент для работы с камнем. Пораженный старец охнул, сделал непроизвольно шаг вперед, и нога ударилась о тяжелую табличку. Скривившись от боли, Моисей посмотрел вниз – на гранатовой плите аккуратно и четко были выбиты строки, девятая по счету гласила: «Не лги».
Планета Богов
Пролог
Прелестное дитя, с длинными, вьющимися локонами цвета спелой пшеницы и зелеными, сверкающими в ночи, как изумруды, широко распахнутыми глазами, смело ткнуло кукольным пальчиком в черное небо, словно бы намереваясь пронзить его зыбкую, прохладную ткань насквозь и нащупать что-то неведомое в самых дальних пределах Вселенной. Острый коготок остановился возле ярко-белой, неторопливо мерцающей звезды, прикрепленной к кончику хвоста огромного лебедя, величаво распластавшего бесконечные крылья над горной грядой, отчетливо просматриваемой на горизонте:
– Папа, там живут Боги?
Мужчина наклонился к дочери и звонко поцеловал ее в макушку:
– Богам вряд ли понравится бродить по аммиачному льду и купаться в метановых озерах.
– А где им понравится? – девочка в испуге обняла отца за ноги, представив унылую и печальную картину мира, которую ей описали непонятными словами.
Мужчина поднял ребенка на руки и посадил на загривок:
– Им захочется дышать свежим воздухом, пить чистую, родниковую воду, без устали носиться по горячему песку и с невообразимым визгом прыгать в ласковые лазурные волны.
Девочка резко свесилась вниз, мужчина едва удержал равновесие.
– Так это же все есть здесь.
– Точно, – рассмеялся отец и небольно ущипнул дочь за нос. Малышка, как юркая ящерка, вывернулась из его рук и, очутившись на земле, строго посмотрела в глаза отцу:
– А где же тогда Боги?
…Путник обречен на Путь, в отличие от Пути, который может и не дождаться своего визави, оставаясь пустынным и статичным, подобно множеству уводящих за горизонт и будоражащих воображение проселочных трактов, вышедших из-под кисти великих мастеров, готовых принять любого желающего, но, увы, совершенно не приспособленных для этого по сути своей.
Щепотка хлебных крошек, вытряхнутая сперва из кармана добротного, шерстяного, но повидавшего виды халата на трясущуюся ладонь, а затем и на сухой, непослушный язык, – вот и вся трапеза, да и той уже два долгих денечка. Старик тяжело вздохнул, ослабил узелок на повисшем поясе и, посетовав на отсутствие воды в потертом бурдюке, затянул веревку потуже. Узкая каменистая тропа обвивала невысокий, но скалистый холм, походивший издалека на торчащий в тревожном предупреждении палец гиганта, прилегшего на секунду отдохнуть и ушедшего под собственным весом в объятия песчаной мантии. Еще какое-то время Путник старался догнать убегающую тень скалы, но, убедившись в беспочвенности собственных надежд, кряхтя, устроился на привал возле черного валуна, прямо под палящими без удержу лучами солнца, обессиленный, голодный и мучимый нестерпимой жаждой.
Более всех заинтересован в Путнике, вставшем на Путь, сам Господь Бог, оттого-то и стоит Идущему только начать молитву-просьбу, как она уже услышана и выполняется. Старик едва успел выдохнуть: «Хорошо бы…» – имея в виду глоток воды, как навстречу ему из-за скального выступа вышел молодой человек, розовощекий, улыбчивый, полный той самой юношеской безудержной энергии, что позволяет не спать ночами, но оставаться бодрым и готовым… не спать еще, если того требуют обстоятельства разворачивающейся перед ним судьбы.
Юноша остановился возле старика и довольно учтиво, но без особого желания, скорее по привычке спросил:
– Вам помочь?
Путник с трудом растянул в улыбке потрескавшиеся губы:
– Нет ли у тебя, добрый человек, воды, всего один глоток.
– Воды у меня нет, – Юноша развел руками. – Но на вершине скалы бьет родник.
И он кивнул головой вверх.
Старик вздохнул:
– У меня не хватит сил и на половину подъема. Не сходишь ли ты за водой для меня?
Молодой человек стянул с плеча котомку, бросил ее на землю и уселся сверху:
– Почему я должен карабкаться на скалу, сбивая в кровь руки и ноги ради того, чтобы незнакомый мне человек попил воды?
Старик заморгал глазами, намереваясь заплакать, но в его иссушенном теле не осталось ни капли влаги:
– Если ты не сделаешь этого, я умру… от жажды.
Взгляд Юноши после этих слов странным образом трансформировался из насмешливого в хищный:
– Повторюсь. Почему я должен карабкаться на скалу, сбивая в кровь руки и ноги, ради того, чтобы незнакомый мне человек попил воды… бесплатно?
– Ты просишь платы за спасение умирающего? – изумленно пролепетал Путник. – Но вода ничего не стоит, это дар Божий, как и жизнь человека, которая сейчас в твоих руках. За что платить?
– Поднимаясь наверх тебе за водой, – усмехнулся Юноша, прищурившись, как это делает рысь перед прыжком, – я могу сорваться и погибнуть. Ты оплатишь эти риски.
Старик, прикрыв глаза, снова тяжело вздохнул:
– Все, что у меня имеется, это Истина, только ею я могу расплатиться с тобой.
– Откуда мне знать, – рассмеялся молодой собеседник, – насколько ценна твоя Истина. Может, она, как и твоя жажда, есть плод вчерашних, слишком частых подходов виночерпия к бокалу, что держала твоя рука?
Старик разлепил мелко дрожащие веки и с изумлением посмотрел на собеседника:
– Я дарую ее тебе авансом, а после ты решишь, достойная ли это плата за глоток воды.
Юноша немного смутился:
– Да мне и принести-то воды не в чем.
Путник ослабевшими руками снял с пояса пустой бурдюк:
– Вот.
Молодой человек протянулся было за сосудом, но, словно от языка пламени, неожиданно оторвавшегося от костра, резко одернул руку:
– А вдруг ты обманываешь меня и хочешь завладеть моей котомкой, ведь мне придется оставить ее здесь, и пока я буду лазить по скале, ты заберешь ее и исчезнешь.
Старик всплеснул руками, покачал головой и, смирившись с ситуацией, произнес:
