Понять пришлось скоро, потому что в тот же день Колька ехидно поинтересовался:
– А ты немка, да?
– Никакая я не немка! Я русская, у меня папа русский!
– А мама немка. У нее фамилия Гольдберг.
– Это фамилия ее первого мужа, вот!
– Ага, а почему она тогда не Титова, как вы с папой?
– Потому… потому… – Женька даже не сразу вспомнила почему. Какая разница, какая у человека фамилия? – Чтобы была фамилия, как у Тани.
– Какой еще Тани? – передразнил противный Колька.
– Моей старшей сестры Тани. Она с Гольдбергами живет на Васильевском и тоже Гольдберг.
– Все равно немка!
Наверное, они бы подрались, но Кольку подхватил за ухо и повел в свою комнату Станислав Павлович. Что уж он там говорил, неизвестно, но Колька вышел и извинился перед Женей, а его родители вечером устроили настоящую атаку на Станислава Павловича. Колькина мама Нинель Петровна кричала визгливым голосом, что не позволит унижать их мальчика, а мужа, который пытался ее успокоить, кричала, обзывала ни на что не годной тряпкой! В общем, тарарам стоял весь вечер.
Наверное, Нинель Петровна сделала бы немало гадостей Станиславу Павловичу, но на следующий день они уехали в эвакуацию.
Закрывая комнату на целых три замка, Нинель Петровна нарочно громыхала ключами, чтобы все слышали, что дверь надежно заперта. Проводить их не вышел никто, а Станислав Павлович в кухне вдруг подмигнул Женьке и нарочно громко предупредил:
– Женька, будь осторожна, там мышь скреблась. Все девчонки мышей боятся.
Женя мышей ничуть не боялась, и никакие мыши в квартире не скреблись, бабушка бы этого не допустила, на то и Мурка, чтобы не было мышей. Но Женя поняла, что Станислав Павлович что-то задумал, и поддержала его:
– Ой, правда?! А где?
– Вон там, у двери Якимовых. Хорошо, что они уехали, Нинель Петровна наверняка мышей боится.
В двери кухни показалась побледневшая Нинель Петровна:
– Где мышь?! Какая мышь?!
Станислав Павлович округлил глаза:
– А разве вы еще не уехали? Да не бойтесь, мышка маленькая, она вас не съест. Разве что погрызет что-то. Езжайте спокойно.
– Уедешь тут! – взвыла Якимова и бросилась открывать замки, оказалось, что она решила проверить, все ли надежно завернуто и спрятано. Едва не опоздали.
Закончив проверку, Нинель Петровна закрыла дверь только на один замок, а ключ вдруг протянула вышедшей в коридор бабушке:
– Ирина Андреевна, присмотрите за комнатой. И впускайте туда иногда Мурку, чтобы кошачьим духом пахло.
Бабушка отказалась:
– Нет, Нинель, я не стану брать ключ. А Мурка и без того по коридору все время ходит.
К Якимовой метнулась Маргарита Семеновна, буквально выхватила ключ из рук:
– Я присмотрю! И за Муркой тоже.
Сам Якимов звал жену:
– Нинель, мы опоздаем. Уже опоздали.
Та махнула рукой и поспешила к выходу. Маргарита Семеновна, напевая, отправилась к себе, она выглядела так, словно выиграла большой приз.
Немного погодя Маргарита Семеновна загромыхала замком, открывая комнату Якимовых.
Бабушка укорила ее:
– Вы хотя бы завтра дождались.
– Я только посмотрю, нет ли мыши.
Юрка расхохотался:
– Вы же не кошка.
С того дня повелось: Юрка при виде Маргариты норовил мяукнуть. Женька, не выдерживая, прыскала от смеха. Так продолжалось, пока Станислав Павлович не взял за ухо уже Юрку, а Женьке погрозил пальцем:
– Посмейся мне!
А тогда Ирина Андреевна лишь покачала головой:
– Что если они опоздали и сейчас вернутся?
Маргариту из чужой комнаты словно ветром вынесло, поспешно закрыла замок и удалилась к себе:
– Вдруг и правда там мышь?
Якимовы не вернулись, из дома они первыми отправились в эвакуацию.
В июне это считалось позором, трусостью. Станислав Павлович развел руками:
– Крысы бегут с тонущего корабля.
Женя не удержалась:
– А мы тонем?
Станислав Павлович смутился:
– Я не про корабль, я про крыс. Мы не тонем и не потонем никогда, девочка моя.
Эти фашисты очень подлые, очень. Сначала захватили всю Европу, теперь напали на Советский Союз и упорно продолжали продвигаться вперед. Напасть, заключив договор о ненападении! Чего же о них можно сказать хорошего?
Но Женя не могла понять, куда смотрит немецкий рабочий класс. Должны же они выступить против Гитлера? Почему немецкие рабочие не заявят о том, что так нельзя поступать? Нет, они сами идут воевать, захватывать чужие земли, убивать ни в чем не повинных людей, даже детей! Они будто ослеплены, оглушены, словно забыли, что они сами люди. Или нелюди? Где же международная классовая солидарность трудящихся? Где Интернационал?
Ничего, когда немцев погонят обратно, а это будет очень скоро, буквально на днях, то все поймут, что зря пытались отсидеться в кустах.
Когда же погонят? Который день ведь немцы прут вперед, топчут советскую землю, убивают советских людей. Нет им прощения.
Скорей бы уж погнали…
Вышло постановление о сдаче всех радиоприемников. Сдать надо в пятидневный срок. Зачем?
Станислав Павлович объяснил, что при помощи радиоприемников могут поддерживать связь шпионы, заброшенные в Ленинград.
Женя удивилась:
– Пусть бы шпионы и сдавали. Мы-то не шпионы.
Юрка посмеялся:
– Надо пройти по квартирам и спросить: вы не шпион? Ах, шпион… тогда сдайте, пожалуйста, радиоприемник.
Женька и сама поняла, что сказала глупость, просто было очень жалко, что отдадут приемник и нельзя слушать, как читает книги Мария Петрова. У этой артистки такой голос… заслушаешься.
Но приемник пришлось сдать, вместо него выдали черную тарелку репродуктора, сказали включить в сеть и не выключать, все новости теперь будут по репродуктору. Женя спросила у управдома:
– И Мария Петрова тоже?
Думала, он не поймет, но он понял, ему тоже нравился голос этой артистки, и как она книги читает, нравилось.
– Не знаю, детка. Надеюсь, что и Мария Григорьевна будет выступать. Если не эвакуируется. Театры все эвакуируются.
– Жаль…
Но ладно, ленинградцы потерпят, просто обидно думать, что любимая артистка сбежит из Ленинграда при первой же опасности, как Якимовы.
Мария Петрова не сбежала, она продолжила работать на Ленинградском радио и читать книги у микрофона, став одним из «голосов блокады», как и Ольга Берггольц.
Эвакуировали маленьких детей, тех, которые в яслях, и самых маленьких детсадовских. Почему-то тревожно на них смотреть, их много таких маленьких и бес толковеньких, а взрослых с ними мало, совсем мало. А их ведь далеко везут, подальше от опасности. Как же в пути – одному кушать захочется, другому какать, третий с четвертым подерутся из-за игрушки. Это в яслях порядок и все организовано, а в пути? Вдруг кто-то потеряется, заблудится, отстанет?
Родителям тоже страшно, но как возразишь, если отец малыша ушел на фронт, мама на казарменном положении, а бабушки нет? Как хорошо, что у Женьки есть бабушка. И Станислав Павлович. Маме и папе за дочь спокойно.
У Титовых тоже был спор про эвакуацию.
Папин завод эвакуировали, ему полагалось ехать вместе с семьей, но бабушка категорически заявила:
– Нет! Я в Питере самые тяжелые годы Гражданской и после нее прожила, все повидала – и голод, и холод, и разруху. Страшней уже не будет. Я не поеду!
Женька представила, что нужно уехать куда-то в чужой город, оставив любимый Ленинград, и тоже возмутилась:
– Я останусь с бабушкой. Красавица и та осталась, а я уеду?
– Какая красавица? – изумилась мама. Когда ей объяснили про бегемотиху, только отмахнулась: – При чем здесь бегемот? Ленинград могут бомбить. Это опасно.
– А мы в убежище спустимся и пересидим. А окна мы с Женей уже заклеили. Вы езжайте, мы вас подождем дома, – заверила бабушка Елену Ивановну.
Закончился спор просто: Лев Николаевич и Елена Ивановна тоже остались, Лев Николаевич вообще оказался полезней на фронте, а Елена Ивановна в своей больнице, впрочем, все они теперь стали госпиталями.
Титовых, Егоровых и всю их коммуналку выручило то, что Ирина Андреевна и Станислав Павлович не забыли уроков голодных лет Гражданской войны.
С первых дней войны, когда трудности казались временными, тем более погода стояла отличная, Ирина Андреевна и Станислав Павлович начали заготовки. Они выкупали все продукты, которые полагались на карточки, хлеб резали и сушили, крупы перебирали и ссыпали в большие жестяные банки, все, что можно, менялось на тушенку и сгущенку…
Большая кладовая была срочно освобождена от многолетнего хлама, в ней установлены полки, которые заполнили банки, склянки, бутылки, коробки со спичками, мылом, целое ведро соли и многое другое, что, по мнению бывалого старшего поколения, должно исчезнуть из магазинов, чтобы появиться на рынке втридорога.
Бабушка вздыхала:
– Как бы я хотела ошибиться в своих опасениях. Если обойдется, сама отнесу все на помойку, а пока надо запасаться.
Еще один такой запасливый хомячок жил в их же парадной на первом этаже. Иван Трофимович и Станислав Павлович приятельствовали, хотя были из разных слоев общества, как любила говорить Маргарита Семеновна. Роднило двух пенсионеров происхождение – оба приехали в тогда еще Петроград из деревни, только Иван Трофимович из Тверской, а Станислав Павлович из-под Питера.
Деревенская смекалка теперь подсказывала удивительные решения.
Приятели привезли и с трудом притащили в квартиры какие-то железные бочонки на небольших ножках и с кучей труб. На Женькин смех бабушка грустно вздохнула:
– Это печка-буржуйка. Не думала, что снова буду пользоваться.
– Зачем, бабушка?
Возмутилась и Маргарита Семеновна:
– К чему захламлять квартиру? У нас хорошие печки.
– Наши печки много дров требуют. Если зимой будет трудно, то и дров не сможем купить.
– Что вы все каркаете, Ирина Андреевна? Извините, но ваш сын прав, вы паникерша. Это недостойно советского человека.
Бабушка спокойно объяснила:
