Я молчу.
– Ладно, разберёмся, – отвечает он сам себе и одним пальцем беспардонно оттягивает вырез сарафана. – Ну тут точно своё. И даже неплохо.
В комнату заглядывает женщина:
– Богдан, ты звал?
– Да, Мариэль, зайди. Глыба с тобой уже связывался?
– Глеб? – оживляется она. – А он что, в городе?
Богдан недовольно кривится. Кивает на меня:
– Что скажешь?
– Новенькая? – как и все не удивляясь заклеенному рту и наручникам, предполагает она. – Сто раз уже говорила, что пора полностью переходить на тех, которые сами хотят. Их ведь дохрена, Младший. Вот прям дохренища! Можно копаться, выбирая лучшее из лучшего. А этих – мало того, что ломать долго, так ещё и не всегда сразу поймёшь в чём брак всплывёт. – Она недовольно качает головой и приблизившись, рассматривает меня внимательнее. – Ну так, на первый взгляд, ничего, довольно товарный типаж, особенно для арабов. Целка?
– Не знаю, не проверял ещё. Ждём Абрека.
– Господи, этот-то тут зачем? Неужели нельзя своего…
– Глыба хочет, чтобы это был именно Абрек, – перебивает Богдан. – У него своя паранойя, ты же знаешь. Скажи лучше, реально ли успеть подготовить этот цветочек к Арабской ночи?
Они говорят обо мне так, словно меня здесь нет, или я просто мебель. В глубине души меня это возмущает, но сил и смелости огрызнуться конечно же нет.
– Ну-у-у, судя по тому, что я вижу, цветочек выдран прямо из парника, – смеётся Мариэль. – Угадала?
Богдан кивает, она разводит руками:
– Тогда не реально. Будет хорошо, если вообще не загнётся. Поэтому я и гово…
– Надо, чтобы не загнулась, – прибивает Богдан.
– Тогда минимум пару месяцев. А лучше вообще без сроков. Она чья, кстати? Искать будут?
– Это тебя не касается. Твоя задача подготовить её как следует. Начнёшь через три дня.
В комнату заглядывает амбал:
– Богдан Борисович, там Абрек подъехал.
– У-у-у, – театрально обмахивая себя ладошками, закатывает глазки Мариэль. – Я, тогда, пожалуй, побегу.
Вслед за ней выходит Богдан, а через минуту на пороге появляется Абрек.
То, что это именно он, я понимаю сразу: такое огромное, жуткого вида, с лицом, едва не до самых глаз покрытым чёрной бородой существо просто не может зваться другим именем.
Он запирает за собой дверь изнутри и, отойдя в дальний угол комнаты, начинает стягивать с себя футболку.
Глава 3
Пришёл проверять невинность?
Я вскакиваю и с обмотанными скотчем щиколотками мечусь в узком проходе между стеной и кроватью, в панике отыскивая что-нибудь – ну хоть что-нибудь!!! – что можно использовать для самообороны… Но ничего нет. Поблизости только настенный светильник с хрустальными висюльками, но и до него я своими скованными руками вряд ли дотянусь.
А потом в глазах вдруг темнеет, и стены резко уходят наискось и вниз…
В себя прихожу тоже резко, от острого, бьющего прямо по мозгам запаха. Взгляд с трудом фокусируется на мельтешащем передо мной пятне, которое постепенно превращается в медицинскую маску, над которой сверкают жгуче-чёрные внимательные глаза в обрамлении густых чёрных ресниц. Перед моим носом всё ещё плавно скользит аммиачная ватка.
– Нормално? – с заметным акцентом вопрошает лицо, и легонько похлопывает меня по щеке. – Раньше такой бывал с тобой? Обморок раньше падал?
Я молчу, а он, зачем-то поочередно оттянув мне нижние веки и пощупав за ушами и под нижней челюстью, зарывается в своём медицинском чемоданчике. Вынув оттуда стеклянный пузырёк, вытряхивает на ладонь две пилюльки жёлтого цвета.
Я отчаянно мотаю головой – не собираюсь я принимать никаких таблеток! Снова начинаю метаться, пытаясь отползти подальше от чудовища… и только теперь понимаю, что на моём лице больше нет скотча. Руки и ноги тоже свободны.
А чудовище, высыпав на ладонь ещё штук десять пилюлек, оттягивает маску и показательно закидывает их себе в рот. Слегка пожевав, глотает.
– Простой валерянка, видишь? Чтобы успокоиться. Пэй или уколь дэлать буду!
И возвращает маску на место, скрывая под ней свою страшную абрэчью бороду. Сам он, кстати, тоже уже вполне одетый, просто сменил уличную одежду на тёмно-синюю медицинскую робу.
В комнате нет окон, нет часов. Из-а этого я быстро теряю счёт времени, лишь приблизительно догадываясь о нём по тому, какую еду мне приносят – обеденный суп с отбивной или овсяную кашку с фруктовым салатом, больше подходящую к завтраку.
Туалет здесь же, в номере. Здесь же есть телевизор и небольшой бар с богатым набором алкоголя в миниатюрах, а также приличный запас питьевой воды. Словом – помереть мне не дают, и, надо сказать, вопреки всем моим страхам, даже не обижают.
Правда временами то справа, то слева за стенами случается такой ор, словно там кто-то жарко…
Впрочем, именно это там и происходит, не давая мне забывать, где я нахожусь, и поддерживая нервы в диком тонусе.
А вот Абрек оказывается настоящим волшебным феем: то, как аккуратно он обрабатывает ссадину на моей голени, даже слегка дуя, если я начинаю вдруг шипеть от антисептика – категорически не вяжется с его первобытной внешностью.
И несмотря на царящий вокруг Ад, именно страшно-милый Абрек не даёт мне потерять надежду на то, что всё ещё может сложиться хорошо, раз уж я до сих пор цела.
Каждый раз, когда он приходит чтобы поменять мне пластырь и заботливо спрашивает, как я себя чувствую, я вспоминаю последние слова проклятого похитителя: «В ближайшие три дня ты можешь ничего не бояться», и понимаю, что он не соврал. Как там его… Глеб Борисович?
Нет, я прекрасно понимаю, что он вовсе не благородный флибустьер, и то, что меня пока берегут, скорее всего значит, что планы на мой счёт гораздо больше, чем банальное изнасилование в борделе… Но каждый раз, когда Абрек, осторожно закрывая за собой дверь выходит из комнаты, у меня всё равно остаётся глупое детское ощущение, что он так и стоит потом за порогом, охраняя меня от всяких там Богданов и прочих бандитов. Потому что Глеб Борисович приказал.
В тот день, когда вместо Абрека ко мне заявляется вдруг Богдан – такой торжествующий, что, кажется, в комнате от его морды становится светлее, я сразу понимаю, что трёхдневный срок истёк.
– А ты, смотрю, тут освоилась, – будто бы разглядывая этикетку на полупустой бутылке минералки, но на самом деле косясь на меня, начинает он издалека. – Бар, небось, тоже уже пустой?
Наверное, это шутка, но мне не смешно. Я настороженно провожаю взглядом каждое его движение, а внутри меня уже неконтролируемо ширится паника. Пока не заметная снаружи, но…
– У меня плохие новости, киса. Хотя, кому как, конечно. Для меня, например, очень даже хорошие: благодетель твой не выходит на связь. А срок его вето на тебя истекает буквально через три минуты. А потом знаешь, что будет? – Смотрит на меня, сунув руки в карманы и чуть склонив голову к плечу. Рослый, крепкий, симпатичный, и наверняка не дурак… Но такой моральный ублюдок! – Ты перейдёшь во владение клана. И тут уже только от тебя зависит, киса, будешь ты кайфовать от роскошной жизни элитной куртизанки, или без документов, имени и прошлого отправишься в Эмираты. Там всегда есть покупатели, готовые рассмотреть пару-тройку голубоглазых шкурок вроде тебя. Ты с этими шкурками-подружками скоро познакомишься. В одном грузовом контейнере поедете. Три недели по морю, в тесноте, жаре, адской качке и без свежего воздуха. А когда прибудете на место, вас сгрузят в двойное дно пикапа и повезут через всю пустыню на рынок шкур, туда, где закупаются голубоглазыми рабынями командиры талибов и моджахедов.
Говоря, он периодически поглядывает на часы, и из-за этого у меня внутри словно тикает обратный отсчёт. Дыхания не хватает, перед глазами снова вспыхивают редкие блестящие мушки.
– Но можешь и бизнес-классом полететь, киса. В золоте и мехах, с личным стюардом в услужении, который тебе не только шампусик всю дорогу подливать будет, но и задницу подтирать, если захочешь. А по прилёту тебя встретит личный лимузин богатейшего арабского шейха, и отвезёт в прекрасную восточную сказку: в роскошь, страстные ночи и статус любимой женщины наследного принца. Выбирай, киса, что тебе больше нравится: быть дешёвой шлюхой или дорогой куртизанкой. Ломаться или работать на нас. Кстати, вето Глыбы истекло две минуты назад. Доро пожаловать в индустрию секса, киса!
И, словно мгновенно утратив ко мне интерес, он разворачивается к выходу и командует в рацию:
– Девку из ноль-семь на осмотр. Если целка – доставить к Мариэль, если дырявая – сразу к шкурам. Как раз тридцать первый просил на вечер что-нибудь свеженькое для друзей…
Конец фразы я слышу уже из-за захлопнувшейся двери. Но так и продолжаю обморожено сидеть, забившись в угол кровати.
Из ступора меня выводит появление двух громил. И вот тут-то меня и срывает!
Будто ножом размахивая перед собой пластиковой бутылочкой минералки, я скачу по кровати, уворачиваясь от протянутых ко мне рук, и без остановки ору. Правда не долго.
Меня всё-таки хватают за ногу и заваливают на матрац, а оттуда, заткнув рот тканевой салфеткой с обеденного подноса, перекидывают на плечо одного из громил. Второй ловко перетягивает мои щиколотки собственным, выдернутым из штанов ремнём.
– Какая дикая сучка, – усмехается один из них. – Хотел бы я объездить её по-взрослому.
– Ну погоди, сейчас Леон посмотрит, и может, сразу нам и отдаст, – отвечает второй. – Младший сказал, если дырявая – сразу к шкурам. Тут главное, член ей в рот не совать, откусит нахрен.
Они ржут, я в полуобмороке. Так и выдвигаемся в коридор.
Но не успеваем пройти и до середины, как из-за угла навстречу нам выруливает знакомая чудовищная громада Абрека. А рядом с ним второй, тоже смутно знакомый. Как его там… Сигма!
Глава 4
Божечки, могла ли я когда-нибудь представить, что однажды буду так радоваться появлению бандитов по свою душу?
А вот сейчас глупо торжествую, наблюдая, как гнутся под незримым авторитетом Сигмы и Абрека двое громил, огрызаясь и грозясь расправой, но всё-таки отдавая меня им.
И даже то, что Абрек тупо перекидывает меня на своё плечо и прёт дальше не умаляет моей глупой радости.
– Стоять! – окликает нас голос из-за спины.
Я неловко оборачиваюсь и вижу Богдана в окружении крепких парней.
– Сгрузили девчонку обратно, быстро! – Он держится свободно, даже руки из карманов не вынимает, а вот его люди щерятся в нашу сторону дулами пистолетов.
Сигма примирительно вскидывает ладони, вставая между бандой и держащим меня Абреком. Словно прикрывая собой.
– Богдан Борисович, вы же знаете, мы пацаны подневольные. Нам Глеб Борисович велел, мы работаем. А если какие вопросы – то это не к нам, к нему.
– Это вы там, у Глыбы, пацаны подневольные, а здесь, у меня, вы вообще никто! – зло цедит тот в ответ. – Тёлку, сказал, сгрузили, и свалили отсюда, пока я добрый!
Сигма, повержено уронив руки, опускает голову. У меня в душе тоже всё мгновенно рушится, и на смену глупой радости приходит отчаяние, нарастающее с каждой долей секунды, пока Сигма медленно разворачивается к Абреку.
Вот сейчас он продублирует приказ, и мой страшный заботливый великан, так же покорно спасовав перед чёртовым Богданом, вернёт меня ему, и тогда…
– Вот долбоёб, – закатив глаза, одними губами шепчет Сигма, повернувшись к нам с великаном. На лице его нет ни капли смирения или испуга. Наоборот – жгучий азарт в глазах и затаённая ухмылочка.
– М? – скорее гулом по всему телу, чем вслух, уточняет Абрек.
– Угу, – так же беззвучно отвечает Сигма… и эти два, мягко говоря, не маленьких дяденьки, вдруг пускаются наутёк, словно шпана, наворовавшая яблок в соседском саду.
– Стоять! – несётся нам вслед. Тут же раздаётся выстрел, и новый крик: – Не стрелять! Ёб вашу мать, кому ствол в жопу засунуть?!
Но погоня всё равно оборачивается дракой на кулаках с охраной, стерегущей выход.
Абреку всё-таки приходится сгрузить меня в уголок, и я вижу, как его страшные ручищи, ещё вчера заботливо наклеивавшие пластырь мне на царапину, теперь с противным хрустом вминают нос одного противника в череп, а другому просто словно веточку ломают плечо.
Это отрезвляет лучше всяких пощёчин и холодного душа.
Все эти люди, и те, кто убегает, и догоняющие – по-прежнему бандиты с руками по локоть в крови, чьи хозяева не поделили живой товар – «голубоглазую шкурку». Меня. И нет здесь своих и чужих, хороших и плохих. Потому что и те, и другие – одинаково мерзкие уголовники.
На улицу, отбив, наконец, от преследования, меня выволакивают едва ли не с залихвацким победным гиканьем, а в машину сгружают и вовсе с громогласным гоготом. От которого у меня, вместо радости свободы, только ещё больше сжимается сердце – похоже, Богдан-то как раз был не самым страшным злом, которое со мной приключилось, раз уж его так, в общем-то беспроблемно, «сделал» Глеб.
Кстати, они оба Борисовичи. Совпадение?
Машина другая, не громоздкий внедорожник Глыбы, но водитель тот же. С визгом покрышек рванув с места и едва успев проскользнуть в неумолимо закрывающуюся брешь откатных ворот, он втапливает педаль в пол, и мы, всё набирая скорость, мчим прочь от притона.
Я стиснута на заднем сиденье между Абреком и Сигмой. Они всё ещё на адреналине, а я… Господи, как я устала!
У меня больше нет сил бояться, сопротивляться и даже просто истерить. Я лишь хочу, чтобы всё это поскорее закончилось.
Даже если ради этого придётся вернуться в пансионат, туда, где прошло всё моё детство и юность, и где хотя и одиноко, но спокойно и безопасно.
…Потому что с золотой доченьки очень большого человека сдувают пылинки, лишь бы папа не перекрыл финансирование или не отправил дочурку в пансионат к конкурентам. Я это понимаю, да. Без отца – я никто и никому не нужна.
Но какая разница, если в этом элитном заточении я всё же дистанционно получаю высшее образование на базе МГИМО, занимаюсь музыкой, танцами и живописью. Углубленно изучаю иностранные языки и давно уже читаю мировую классику в оригинале.
И возможно я всего лишь старомодная девица с консервативным воспитанием, потому что наивно верю в добро, в любовь и сильных мужчин, защищающих честь дамы, а мой идеал – большая семья, в которой многодетность не считается архаизмом… Но я ведь никого и не трогаю! Не учу жизни, не читаю нотаций.
Я вообще хочу лишь чтобы отец наконец выпустил меня из пансионата на волю. И пусть с ним мы по-прежнему будем видеться лишь пару раз в год – но я буду жить среди обычных людей. Буду пробовать, ошибаться, влюбляться, строить отношения и заводить собственную семью…
Ну и что, Господи, что из моих наивных мечтаний навело тебя на мысль закинуть меня в это Адово пекло, где я сейчас?
– Ай вэй! – сокрушённо крякает вдруг Абрек, и чуть склонившись, отчего становится ещё теснее, снимает висящий на честном слове пластырь с моей ноги. Осторожно ведёт пальцем вдоль ссадины. – Не стращна. Засох уже.
Тут же словно впервые видит ремень, стягивающий мои щиколотки, расстёгивает, отбрасывает. Вынимает изо рта кляп… и замечает вдруг слёзы на моих щеках. Смотрит пару мгновений в растерянности, и огромным шершавым пальцем подтирает солёные капли.
– Зачем плачишь, э? Уже всё-о-о!
В этом простом жесте столько нехитрой заботы, что я начинаю рыдать в голос. Машинально отворачиваюсь от Абрека, но лишь упираюсь взглядом в Сигму. Да что такое-то!
