Я забрал у него бутылку и вскрыл ее перочинным ножом.
– Тебе кажется. Раньше этому просто не придавали значения.
Бутылка крякнула. Пробка вылетела из горла, как выдавленный прыщ. Я принюхался. Настойка пахла высоким градусом и кислым лимоном. Слюны во рту набиралась целая куча. Я сглотнул и еще раз понюхал ту пробку. Признаться честно, домашние настойки часто вызывали во мне чувство брезгливости. От одной мысли, что тех спелых лимонов могли касаться мозолистые ручищи, принадлежащие бабе в цветастом плессированном платье, мне становилось тошно.
– Петрушка и укроп, например, чем тебе не сорняк?
– А вот и не сорняк.
– Самый настоящий. К любым болезням со временем адаптируются.
Я прищурился и наполнил бокалы наполовину. Жидкость была мутная и напоминала какую-то мешанину. Через силу сделав глоток, я полез в микроволновку за уже готовой лазаньей. Сыр по краям подтаял и сжался до корки. Пахло жженой пластмассой – так пахло каждый раз, когда в микроволновке что-то разогревали. Взяв полотенце со стула, я использовал его как прихватку.
– В том, чтобы быть сорняком, ничего хорошего нет.
– Ты это о чем?
– Никакой пользы для общества.
– А, вот оно что.
Сев на стул за стойку, я стал смотреть в окно. Думать ни о чем не хотелось. Спустя минуты пустого бренчания приборов, я заметил, что все это время сидел сведя брови. Я замечал это только в тот момент, когда начинало болеть лицо. Такое часто случалось со мной в постели или за книгами. Сделав глоток, я попытался расслабить мышцы, надавя большим пальцем между бровями, но получалось откровенно так себе. И не то чтобы моя голова была забита всяким хламом или тяжелыми мыслями, скорее всего, это был мой специфический способ защиты от мира. И только спустя время у меня сложилось мнение, что с расслабленным лицом у меня бы просто не получилось существовать.
– Я знаю, что ты не за этим пришел.
Он прикрыл бокалом половину лица.
– Не за тем, чтобы обсуждать сорняки и прочую дурь.
– А за чем же еще?
Я пожал плечами и набрал лазаньи на вилку. Размороженная и разогретая, она пахла сырыми носками. Я большое значение уделял запахам. Солнце наконец-то зашло. Небо в окне выглядело космически красиво. На фиолетовом фоне куда-то тихонько уплывали розовые облачка. Птицы продолжали бесноваться. Обычный день моей обычной жизни за пределами человеческой цивилизации.
– Денег тебе я не дам.
Вилка упала в тарелку как-то слишком резко. Прикуривая свою девятую сигарету, на каком-то моменте я даже об этом пожалел.
– Я не прошу.
– Почему?
Я сказал это как-то слишком тихо.
– Не хочу, чтобы ты считал меня сорняком.
– Я не считаю.
Николаша махнул сигаретой и с рвением прикурил, будто ждал этого целый вечер.
– А то я не знаю, о чем ты думаешь каждый раз, когда меня видишь.
– Не знаешь.
– Не говори ерунды.
Он курил, хмуро глядя то на стол, то в свою тарелку. Я чувствовал, что где-то внутри него произошел надлом. Так внутри карандаша надламывается грифель. С виду он цел и невредим – для полной картины я горизонтально положил сигарету на край тарелки – а когда тот соприкоснется с бумагой, грифель тут же из него выкатится.
– Не зря же ты об этом заговорил. Так ведь?
Я помолчал, тщательно обдумывая дальнейшие слова.
– На что ты живешь?
– Вот только не надо меня лечить.
– Нет, правда. На что?
Птицы чирикали. В глубине дома звякнул замок. Пришла Марка. Мне не хотелось ее видеть. Мне хотелось, чтобы она разулась и ушла поливать цветы.
– Полотна не продаются. Нормальной работы нет. Откуда ты берешь деньги? Я не давал их тебе уже два месяца.
– Хозяйка дает.
– Ты спишь с ней?
Ее шаги приближались. Мне хотелось закрыть дверь на замок.
– Нет.
Сидя напротив, Николаша вынужденно улыбнулся и привстал со стула. Я остановил себя от того, чтобы невежливо закатить глаза. Марка стояла в притворе лишь в метре от моей спины. С безумным блеском в глазах, она стояла, облокотившись хрупким плечом о бетонную стену. Босые вспотевшие ноги крепко приклеились к плитке. Заделанные в хвост пряди волос вылезли из захвата и налипли ей на виски. На ней была цепочка под золото и короткое синее платье, прикрывающее только треть бедра. Марка выглядела и вела себя так, будто всегда была счастлива. Наверное поэтому я так ее ненавидел. Сжав челюсти, я перекатил сигарету в уголок губ и легко улыбнулся, прикоснувшись к краю ее бесстыжего платья. Должно быть, со стороны все выглядело так, будто мы и вправду были счастливой семейной парой. Я поднялся глазами к ее лицу.
– Ты поздно.
– Встречалась с друзьями. Ничего?
Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. Неловкость внутри меня возрастала. Мне всегда было за нее стыдно – от себя я этого не скрывал – за то, как она одевалась, что и как говорила, но больше – за ее поведение. Мне казалось, что все вокруг считали ее дурой и меня вместе с ней. Просто потому, что я с ней повелся. Я покачал головой.
– Нет, что ты.
– Привет, Николай.
Марка протянула ладонь и Николаша поспешно ее пожал. Рукопожатие состоялось точно над моим плечом. Пространство становилось фиолетовым.
– Здравствуй, Мария. Как прошел день?
– Просто отлично. Зашла в ателье за платьем. Чудо, не правда ли?
Она отошла в сторону и покрутилась. Я припал к сигарете. Вечер был долгий.
– Выглядит чудесно.
– Спасибо.
– Не хотите выпить?
– Я бы с радостью, но у меня много дел.
– Поговорите с мужем. Он совсем испортился. Поглядите на него. Сидит кислый как лимон. Носа из дома не высунет. Плохи наши дела.
– Он всегда таким был.
– Неужто?
– Можете поверить мне наслово.
– Не поймите меня неправильно, но я знаю его дольше и больше, чем вы.
Он улыбнулся. В его взгляде было больше любопытства, чем неприязни, но я знал – еще немного и они будут на равных условиях. Она улыбнулась.
– Сосед звонил.
– Какой сосед?
– Ну этот… Помнишь? Сын слабоумного. Приезжал тут недавно, внучку привез.
– И что ему надо?
– Просил присмотреть за отцом.
– И что?
– Присмотришь?
– Не знаю.
– Набери его, если надумаешь. Телефон оставила в телефонной книжке.
Ее удаляющиеся шаги были липкими, словно она измазала свои ступни медом. Я не смотрел ей вслед. Вскоре из ванной раздался плеск воды. Тогда я выдохнул и затянулся, смотря куда-то в окно. Вечер кончался и это было правильно. Я знал – скоро она уйдет снова. Искупается, переоденется и выйдет на улицу читать свои глупые книжки.
– Считаешь ее дурой?
Он покачал головой. Все же я знал что было в его голове. Я махнул рукой в сторону. Вечер казался мне обомлевшим в своей же прелести. Надо же – все вокруг было ею.
– Думаешь, я сорняк, а моя жена дура?
Я посмотрел на Николашу и какая-то мышца в его лице непроизвольно дрогнула – наверное, в моем лице было написано что-то откровенное. Что-то, что ему бы хотелось стереть из памяти и никогда об этом не вспоминать. Все-таки, как бы ни были близки люди, между ними должна оставаться стена – такая, какая была между нашей кухней и спальней. Так, чтобы можно было докричаться или достучаться, если нужно, но без лишних вольностей.
– Ты не любишь ее? Ты ведь даже не носишь кольца.
Я молчал и импульсивно качал ногой.
– Перестань катать дьявола.
Я остановился и незаметно для него прислушался к шуму воды. Вечер как застыл. Я слышал, как тикали наручные часы Николаши.
– Ты знаешь, она как… Как табуретка с тремя ногами. Вроде и можно сидеть, но равновесия нет. Или еще – безногая табуретка с сиденьем и спинкой. Так еще хуже – сидеть можно, но как-то неловко – с таким же успехом можно усесться на пол или кому-нибудь на коленки.
– Говори прямо. Я не понимаю тебя.
Я замолчал. Я не умел говорить прямо.
– Или так, чтобы я понял.
Шум воды прекратился. Вместо него послышались глухие шлепки. Я вспомнил про сигарету, забытую в своей руке. Проведя второй рукой от подбородка ко лбу, я затушил ее в пепельнице. Вскоре шум снова возобновился. Я представил, как она, стоя голышом в луже натекшей с тела воды, наклоняла лицо низко к раковине. Она всегда умывалась неаккуратно. Вода текла по ее локтям вниз, оставляя брызги на одежде и плитке, отчего на пол приходилось стелить тряпки.
– Так почему ты не разведешься?
– Она моя марка.
– Марка?
– Помнишь, в детстве я коллекционировал марки?
– Помню.
Я кивнул.
– Она моя марка.
– Я это уже понял. Что из этого?
– Ничего. Ты когда-нибудь коллекционировал марки?
– Нет.
– Значит ты меня не поймешь.
– Я постараюсь.
– Ты не можешь любить каждую из своих марок. Какие-то из них дороже и лучше, какие-то – дешевле и куда проще. Какие-то из них ценятся больше, а какие-то меньше. Но все, что тебе нужно, это полноценная картина. Заполненный альбом.
– И что из этого?
– А то, что ни одна марка из этого альбома не может исчезнуть. Если она пропадет – на ее месте появится дырка.
Я обвел стены глазами. Прихожая напоминала коровью шкуру. Белый фон и темные пятна краски, оставленные моей рукой в мимолетном порыве затеять ремонт.
– Если появляется дырка, мой альбом перестает быть коллекцией. Я буду плохим коллекционером. Ни одна марка больше не сможет мне принадлежать.
