Любовь Маркова "Школа. Точка. Жесть"

Школа. Точка. Жесть
Любовь Маркова

Сборник рассказов о драматических событиях, произошедших в школе. Все рассказы написаны о случаях, реально произошедших в 90-х годах, нулевых, в наши дни. В рассказах есть то, что заставляет сжиматься сердце и сказать после прочтения: "Жесть!" Но есть в рассказах и "лелеющая душу гуманность".

Любовь Маркова

Школа. Точка. Жесть

Школа. Точка. Жесть

В начале жизни школу помню я…

Школа – это обыденность и рутина. Всё согласуется с расписанием. Уроки. Перемены. Звонки. Эмоции.

– Ишь, расшумелись! Идут уроки!

Замолкают даже самые шумные.

Но как много в школе происходит не по расписанию. Влюблённости. Ссоры. Тревоги. Сомнения. Встречи. Расставания.

Школа – это драма, диалог. Это и комедия, и трагедия. Бесконечное смешение жанров.

Монотонность дней разрушается порой событиями, которые не укладываются в рамки привычного. Это то, что остаётся в памяти учителей и учеников навсегда.

Если ты опытный учитель, таких событий накапливается всё больше и больше. Оглядываясь назад, ты останавливаешься в изумлении: жизнь непредсказуема, удивительна. Тёмные стороны жизни озаряются светом доброты. Светлые стороны жизни омрачаются дыханием роковой бездны.

Я педагог, и все рассказы в моей книге описывают случаи, реально произошедшие в жизни. Лучший сочинитель увлекательных сюжетов – сама жизнь.

В каждом рассказе – неординарная история. Много боли и страдания в этих рассказах. Но в каждом есть свет. Иногда свет в конце тоннеля.

В разное время происходили эти события: в 90-ые, нулевые, в наши дни. Один рассказ переносит читателя в 80-е годы прошлого века – годы моего детства.

Читая о школе, каждый невольно снова ощущает себя мальчиком или девочкой, с замиранием сердца ждущим оценки.

Пять? Пять!!!!

Два! Два…

Я снова маленькая девочка. Я с замиранием жду оценки. Твоей оценки, читатель!

Совет профилактики

Девчонки в нашем классе – дуры безмозглые. Они всё время жалуются Татьяне Георгиевне, ябедничают.

На прошлой неделе мы с парнями решили просто девчонок подоставать. Ну, поприкалываться над ними. Подножки им ставили. За косички дёргали. Кто без косичек – просто за волосы. Подходишь сзади – и волосы вверх подкидываешь. Они дождиком вниз осыпаются – красиво!

А девчонки кричат, визжат – и потом жалуются, жалуются. Особенно часто на меня жалуются, потому что у меня руки тяжёлые. Реально тяжёлые, даже пацаны говорят. Когда я с ними за руку здороваюсь, они потом долго на руку дуют, машут, чтобы боль прошла. А я ведь не стараюсь сильно жать, как-то само так выходит.

Вот и брат у меня младший тоже часто ревёт, и маме жалуется, что я его бью. А я его только тихонько толкну – он уже через всю комнату летит, а потом, пролетев, падает. От мамы мне, конечно, влетает часто – а чем я виноват?

В классе нашем из всех девчонок мне только одна нравится, она самая нормальная – Юлька Синицына. И ещё она красивая. Тоненькая. Тоньше всех в классе. У нас девчонки здоровые, рослые, почти с меня ростом. Девчонки прямо выше парней чуть ли не на голову. А Юлька не такая – маленькая, тонкая. Ещё у неё зелёные глаза, как неспелый крыжовник. Я люблю такой крыжовник летом есть, он кисленький и хрусткий. А волосы у Юльки медные. Как самовар у бабушки в деревне.

Вот только не умею я подходы к девчонкам находить. Собственно говоря, мне девчонки-то и не нужны, кроме Юльки. Но как к ней подойти, я не знаю. Вчера шёл на перемене мимо неё и задел случайно. Нет, я совсем не хотел её обижать. А она заплакала: больно ей стало, она подумала, что я её специально толкнул. Потом её мама позвонила Татьяне Георгиевне, что я Юлю обижаю: то за волосы дёргаю, то толкаюсь. Наябедничала мамочке своей!

Ну, на следующий день я так Юльке и сказал: «Что мамочке своей наябедничала?» А девчонки Юльку окружили и давай роем диких пчёл жужжать:

– Ты, Веткин, совсем уже нас достал!

– Руки свои распускаешь!

– Знаешь, как больно!

– Наступаешь нам на ноги!

– Толкаешься!

Я прямо уши заткнул, чтобы не слышать этого «ж-жжжжжжж-ж-ж».

Мы с парнями на следующей перемене снова решили девчонок-ябед проучить. Набрали воды в бутылки. У нас в кабинете бутылки стоят, чтобы воду для поливки цветов набирать. Мы в крышках дырки проделали и девчонок обрызгали. Как они визжали! Как резаные!

Алинка ко мне подскочила и треснула изо всей силы. А в Алинке килограммов восемьдесят точно имеется. Ну я тоже ей треснул. Слегка. Вообще чуть-чуть. А она заревела и тут же пошла класснухе жаловаться.

Татьяна Георгиевна в класс прибежала и десять минут нам лекцию читала, что мальчики не должны трогать девочек, руки распускать.

А девочки могут руки распускать, если некоторые из них побольше и потяжелее мальчиков? Это я не про себя сейчас говорю. Я за справедливость! Вот мы не бежим жаловаться Татьяне Георгиевне, когда они нас толкают и подножки нам ставят. Да-да, эти скромненькие девочки тоже нам много разнообразных пакостей уже делали. Но только про мальчиков говорят, что мы обижаем девчонок.

На следующий день в школу пришли мамы нескольких девочек. Меня Татьяна Георгиевна позвала в кабинет и сказала, что вот эти мамы хотят со мной поговорить.

Я возмутился, почему только со мной. Мы так-то с парнями всегда вместе ведём военные действия с девчонками.

Но мамы девочек сказали, что больше всего жалоб именно на меня. Я узнал о себе много интересного: я очень агрессивный, не соизмеряю силы, могу ударить девочку, больно дёргаю за волосы – так, что волосы начинают выпадать. Короче, не мальчик, а просто какой-то монстр во плоти.

На все мои возражения, что девчонки сами чего только ни делают, ответ был один: «Это же девочки!» И говорили мамы это так нежно: «девочки» (сю-сю-сю), как будто речь шла об ангелочках. Ну ладно ещё мама Юли Синицыной так говорила (она тоже очень красивая, как и дочка, такая же зеленоглазая), а вот остальные мамы и не подозревают, как эти ангелочки себя с нами ведут. Да они даже матом тебя покрыть могут!

Короче, обвинили меня во всём, причём почему-то только меня одного, и решили, что меня нужно прочистить на совете профилактики, куда я должен прийти в этот четверг вместе с мамой.

Татьяна Георгиевна сходила куда-то за извещением и велела передать маме.

– Если мама работает, то пускай отпросится на один час всего. Совет профилактики идёт недолго, а мама у тебя работает недалеко.

Из школы домой я шёл как на каторгу. Пока шёл, решил, что никакое извещение маме отдавать не стану. С тех пор как от нас ушёл папа, мама сама не своя. Она постоянно плачет и кричит на нас с братом. Потом снова плачет и кричит. У неё кризис – так сказала мамина подруга. «Оля, у тебя кризис, депрессия. Тебе полечиться надо, отдохнуть». Но мама и на подругу накричала.

Мне жалко маму, она раньше не была такой. Она была как Юлька Синицына – тоненькая и красивая, ещё радостная была и счастливая. А когда папа сказал, что разлюбил маму и полюбил другую женщину (это я сам слышал, когда он так сказал, я в это время не спал), мама вмиг изменилась. Прямо на следующий день. Стала всем-всем недовольной и начала на нас с Кешкой постоянно орать.

А про меня и вообще постоянно стала говорить: «Папенька родимый!» или «Вылитый отец!» Зло так. После этих слов у меня в груди сильно печёт, и кулаки сами собой сжимаются. Вот тогда я Кешку толкнул, и он через всю комнату пролетел, а мама, как змея, шипела: «Сумасшедший, весь в папашу!»

Нет, маме говорить ничего не буду. На совет профилактики схожу один. В конце концов они же меня прочистить хотят, а не маму. Странное выражение: прочистить, правильней сказать: пропесочить. Да вообще можно с песочком прочистить.

Так я решил. Так и поступил. Пришёл один, а там все с родителями. Из других классов. Оказывается, прочищать и песочить нужно многих в нашей школе.

Пока я ждал своей очереди, насмотрелся на хулиганов, двоечников, прогульщиков и их родителей, в основном мам. Мам мне было жалко. Некоторые даже плакали.

Я представил свою маму вот здесь – у кабинета заместителя по воспитательной работе. Мама бы распереживалась, покрылась красными пятнами, потом бы наслушалась, какой я плохой.

– Веткин, где твои родители?

– Я один пришёл. Мама на работе.

– Нет. Одному на совет профилактики нельзя. Только с родителями.

– Ну, хорошо перенесём на следующую неделю. Татьяна Георгиевна, позвоните родителям Веткина. Пускай отпросятся с работы.

– Хорошо. Сегодня же позвоню.

И я пошёл домой. На спортивной площадке наши пацаны играли в футбик с 6б. Я и забыл, что мы сегодня встречаемся. На прошлой неделе мы сделали 6а. А теперь вот и 6б. Я подождал, пока матч закончится, и вместе с парнями пошёл домой.

Парни обсуждали подробности игры, кричали, радовались. А я всё думал, что вечером Татьяна Георгиевна позвонит маме. Мама расстроится и начнёт на меня кричать. А я уже не могу слушать, как на меня кричат. Не могу. Конечно, можно надеть наушники и слушать музыку, но по-любому мама заставит наушники снять и будет читать мне лекции об отношении к девочкам. Конечно, она будет говорить об отце и о том, что я такой же – грубиян и кобель.

Вот почему о человеке говорят, что он (человек) – кобель?

Парни пытались со мной разговаривать, но я молчал. А потом вдруг у меня само как-то вырвалось:

– Парни, вот я сейчас домой приду и из окна выпрыгну…

Парни загалдели:

– Да, да, Веткин, оторвётся веточка от деревца родимого!

– Полетишь, не забудь нам ручкой помахать.

И так кто во что горазд! Все смеялись, шутили. Они все подумали, что я пошутил. А у меня холодок пополз по коже. Я понял, что я не шучу. Что вот сейчас я поднимусь на лифте на девятый этаж. Зайду в квартиру. Положу извещение на стол. Зайду на балкон. И прыгну вниз. Не смогу! Смогу…

– Лёшка, пока! До завтра!

– Парни, далеко не уходите!

– Лёх, кончай прикалываться, не смешно!

– Не смешно…

Я поднялся на лифте на девятый этаж. Зашёл в квартиру (хорошо, что Венька ещё с продлёнки не пришёл). Покопавшись в рюкзаке, нашёл проклятое извещение, положил на видное место. Вышел на балкон. Поставил ногу на перила, подтянул вторую. Опёрся руками и полетел вниз.

Что там было дальше – помню слабо. Помню только красная вспышка перед глазами. Боль. Помню пацанов. Они рты как в замедленной съёмке разевают, а крика нет. У меня перепонки барабанные разорвались.

Потом уже в больнице помню маму. Мама плачет и говорит чего-то, говорит. Я не слышу, но понимаю, что мама не кричит, а просто говорит, наверно, даже по-доброму говорит. По крайней мере, глаза у неё добрые, как раньше.

Потом я спал. Долго. Пришёл папа. Я его увидел. И снова спал. И ещё спал.

Когда мне стало получше и я понемногу стал слышать и смог говорить, я спросил маму: «Ты сходила на совет профилактики?»

А мама обняла меня и, целуя, повторяла одно: «Прости меня, сынок, прости!»

Восстанавливался я долго, хотя, как ни странно, у меня даже переломов не было, но я весь был сплошной ушиб. На физкультуру мне ходить запретили, но в баскетбол я стал играть уже в следующей четверти. Бегать не бегал, в длину не прыгал, а в баскетбол играл.

Девчонок я вообще перестал замечать. Ноль. Зеро. И Юлька Синицына, оказывается, не такая уж и красивая. И глаза у неё не зелёные, а серые. Цвета асфальта.

Добрые глаза

– Вы слышали? К нам пришла девочка в пятый «Б». Это дочка женщины, которая в машине с любовником задохнулась. Помните, года четыре назад. Девочка с отцом в Перми жила. А сейчас её бабушка взяла – мама её мамы.

– Это Алевтина что ли? В машине задохнулась… Помню, она в соседнем доме жила. Муж у неё ещё пил очень сильно.

– Девочка, говорят, странная. Характеристика у неё как у малолетней бандитки.

– Ну, не мудрено. Не мудрено. Без матери осталась. Отец пьющий. Травма ребёнку на всю жизнь. Хорошо, что бабушка забрала.

– Хорошо-то, хорошо, да опять нам расхлёбывать.

Такое обсуждение вновь прибывшей ученицы Валерии Лебедевой состоялось в учительской. Придя на урок, я увидела новенькую.