– А Тьму столь явно почему почувствовал? – морщит нос, будто ведьмовскую магию для него почуять – все равно что понюхать. Это вряд ли…
Или я чего не знаю про пресветлых?
Или это от меня как-то не так пахнет – после нескольких дней в дороге?
– Чутье ваше инквизиторское замечательное какое, – восхищаюсь я, – Наверняка первый в академии были, даже спящую темноту и ту замечаете.
– И почему мне кажется, что ты врешь? – постукивает пальцем по губам.
– Ну, предрассудки еще сильны в королевстве, что поделаешь… – вздыхаю печально.
– А что если я потребую проверки – кто, зачем и что с собой носишь и везешь? – спрашивает с явной насмешкой.
– Так не выйдет ничего, – не меняя любезности тона сообщила ему, хотя сердечко екнуло. Ладно травки… но везла я тоже разное. – Согласно пункту семнадцать-два-четыре, теперь инквизиторы не могут просто так что с ведьмы потребовать. Нужна о-очень веская причина. И указание Совета. И бумаг – несколько рулонов.
– Это когда ковен успел такое провернуть? – поперхивается.
– Половину оборота назад, – поясняю. Надеюсь не со слишком мерзкой ухмылочкой.
– А почему я ничего не… – начинает и сам же обрывает себя. Да и я на это отвечать не стала, только бровь одну приподняла – дескать, и чья это проблема? – Ну а ведьмы, конечно, немедленно об этом все узнали.
– Конечно, – киваю
Для нас это жизненно важно…
– Что ж, – инквизитор вздохнул и отступил еще на шаг, – Будем считать, что всем здесь повезло…
– …очень, – скривилась я.
– …что я решил заехать поужинать именно сюда.
– Мама! – подлетела в этот момент Аника, которая на протяжении всего времени неизвестно чем была занята, – У нас проблема!
Ох.
Чем бы они ни была занята – сейчас это станет известно.
Инквизиция – это красиво. Но грязно
– Ведьмы не решают проблемы. Ведьмы их создают!
В общем-то это могла произнести я. С грустью.
Или Аника. С гордостью.
Но произнес инквизитор. С радостью.
Куда уж больше радости для инквизитора, чем встретить создавшую проблемы ведьму? Даже если она маленькая. Даже если при ее появлении во взгляде инквизитора, который мгновенно оценил степень нашего родства, мелькнуло огорчение. Которое я не совсем поняла…
С чего ему огорчаться, что у меня есть дочь?
Разве что с того, что две ведьмы – две беды?
Но почти сразу мне стало стыдно. Перед своей дочкой, да. За то, что я о ней подумала хуже, чем следовало. Потому что ничего она не натворила. А увидела…
– Он лежит. И стонет. Ну я потыкала его – еще громче застонал. И кровищи там! – бормотала Аника, утаскивая меня прочь от мужланов, диалогов с пресветлыми, самого пресветлого… а, нет, от этих так просто не отделаешься. За нами пошел. – А потом ка-ак выругался! И ка-ак намагичить попытался! И сознание потерял… В общем, я даже немного заорать хотела, но потом подумала, что у него и так голова разбита: если я еще орать буду – ему же совсем плохо станет!
Аника поясняет происходящее звонким голосом, ведет меня мимо столов, мимо стойки, в боковой вход, а там – через задний двор. То ли в стойло лошадиное, то ли в сарай какой с сеном и…
– Погоди ты о воплях – по порядку поясни, что вообще произошло! – требую я перед сараем.
Оказывается, пока мы препирались с пресветлым, Аника успела разведать, что Ханша рядом с родителями не наблюдается. И отправилась по его следу как настоящий оборотень – а вдруг он делает что-то такое, что ей тоже надо? И нашла того возле раненого мужика. А еще у мужика конь красоты невероятной. Он тыкал мордой в лежащее тело, ржал и пытался добудиться. Но дети его привязали, чтобы не сбежал. И сами стали будить мужика, но тот, видимо, совсем плох…
– Мы же недолго разговаривали с пресветлым… – удивилась я такому стремительному повороту событий.
– А я все делаю быстро, – сообщила моя маленькая ведьмочка.
На инквизитора на всем протяжении нашего пути она не смотрела, воодушевленная очередными приключениями. Да и зачем? Последнее время вокруг нас громоздилось столько пресветлых, что если обращать внимание на каждого – время терять.
А вот пресветлый, что так и не удосужился представиться – впрочем, я тоже имени своего не назвала – очень даже обратил внимание на мою малышку. И слушал ее болтовню со все более ощутимым изумлением.
Думаю, невольно сравнивал ее поведение и то, как ведут себя пресветлые мальчишки в этом возрасте.
У тех все было строго чуть ли не с младенчества. “Мальчики не плакали”, ходили строем, берегли свои беленькие плащики, трудолюбиво точили клинки и со строгими лицами сидели целыми днями над огромными фолиантами со всякими премудростями.
Кошмар, короче.
У ведьмочек не так.
С малых лет нам дозволено творить и вытворять. Босоногими бегать по всем окрестным лесам, тыкать тоненькими пальчиками во всякую гадость – проверяя, сожрет или нет – находить на свои пятые точки неприятности и учиться с ними справляться. Попутно подъедая дикие ягоды и познавая чувства леса.
В общем, полная свобода действий.
Зато с возрастом все менялось. И оборачивалось полной противоположностью.
Инквизиторы вступали на путь вседозволенности и диких экспериментов.
Ведьмочки же получали лучшее образование и воспитание, приобретали стойкость, гибкость и уверенность и становились настолько сдержанны, что любые гадости могли делать, не меняя выражения лица…
Мы заглянули внутрь сарая, спугнув Ханша, который явно не ожидал столь быстрого нашего появления. Я сморщилась невольно. Уж не знаю, что там с ранением, но от лежащего в неудобной позе мужчины та-ак пахло какой-то ядреной настойкой, что как бы я сама не опьянела!
Кровью тоже пахло.
А еще…
– Это же инквизитор… – нахмурился мой провожатый и наклонился над пьянчугой.
Я невольно сравнила обоих.
Тот, который стоял, такой весь светлый и брезгливо подбирающий полы, выглядел, будто снизошел сюда прямо из дворца. И выглядел неуместно.
Тот, который, судя по позе, доехал хоть до какого-то укрытия и просто свалился со своего коня, тоже был неуместен – даже в этой дыре. Разве могут инквизиторы напиваться до беспамятства? И выглядеть еще более заросшими, грязными и неприятными, чем оскорбившие меня мужланы? Может он вообще поранился исключительно потому, что, напившись, не удержался на лошади?
Хотя… нет.
Я, наконец, поняла, что мне показалось знакомым. Запах гари с примесью свежести. Так пахнет воздух после грозы возле сожженного молнией дерева.
Запах Запределья.
Я подавила в себе желание отшатнуться и вовсе не иметь дела с этим вот всем. Потому что об этом нельзя говорить. Запределье – это ведь плохо. Для тех, кто живет в Джалгаоне. Даже для ведьм. С тварями Запределья надо бороться, трещины, через которые они лезут – закрывать. И никто из местных – даже ведьмы! – и не знают, сколько возможностей оно дает…
Например, собственную нечисть, о которой я не пока рискнула упоминать в Джалгаоне. Но благодаря которой я чувствовала частички Запределья лучше, чем кто-либо другой.
И могла помочь этому пьянчуге… то есть пресветлому.
– Аника, – сказала я тоном, который не предполагал возражения, – Возьми Ханша и вернитесь к его родителям. Пусть они вас покормят, пока я буду заниматься раненым.
Моя ведьмочка открыла рот, но тут же благоразумно его закрыла. И действительно схватила мальчишку за руку и ушла.
– Лечить, значит? – задумчиво протянул живой и здоровый инквизитор и с каким-то облегчением отошел прочь от не слишком живого и здорового. Будто вся эта грязь были ему мучительны, – Это хорошо, что есть кому лечить. А я пойду к его коню, посмотрю седельные сумки – может пойму, кто такой.
Хм, и даже не проверит, как я помогать буду? Не усомнится в намерениях ведьмы?
Почему-то такое поведение вызывает раздражение.
Но я пока отбрасываю ненужные мысли. Склоняюсь над мужчиной, откидываю перекрученный плащ, и внимательно его осматриваю. Затем руки – ноги проверяю. Не сломаны. Основная проблема – это ушибленная голова – но глупее инквизиторы обычно от таких травм не становятся, дальше некуда – и рана на боку, через которую утекает жизнь.
Я разрываю пропитанную кровью рубаху и всматриваюсь в несколько порезов. Шепчу заклинание подбадривающее – больше для себя. Медленно обвожу ладонями контур головы, тела. Не прикасаясь. Только чтобы до конца почувствовать, насколько плохо дело…
От него жар исходит запредельный, в прямом смысле. Твари оставляют след. Далеко не все раны видимы. И те, что видимы, порой бесполезны для лечения. Долго и муторно будет, с последствиями, если не вычистить сразу от гнилых искр, частичек Запределья…
Но с этим инквизитором что-то совсем не то. Я и не видела раньше подобного. Края глубоких борозд, оставленных когтями, обуглились – это нормально. Но внутри как-будто крупинки голубого льда вместо привычных черных сгустков.
Не знаю что такое. Но, почему-то, знаю, что это очень очень плохо. И надо избавляться. Пресветлый иначе не выживет… Хотя какой он пресветлый в таком-то виде?
Алкогольный запах с ног сбивает. Сапоги покрыты слоем глины. Мех накидки свалялся и пропитался кровью, тряпки какие-то вонючие – вот не поверю, что это за день испачкалось! Он вообще стирал их когда-нибудь? А черные кудри в грязи и дорожной пыли. Прилипли ко лбу, покрытому испариной…
Вздыхаю и отвожу их с лица.
Как-то слишком нежно получается…
Стараюсь не смотреть на ровный нос, впавшие щеки – не знаю почему, но лучше не смотреть! – четко вылепленные губы…
Красивый инквизитор.
Я же не смотрела!
И наношу на точку между бровей специальную мазь, дающую успокоенное забытье. Высвобождаю воротник, слишком туго охватывающий мощную шею, поджигаю шалфей для очищения пространства. А потом мягко кладу ладони на горячую кожу вокруг раны и закрываю глаза…
В следующее мгновение я уже лежу на грязной соломе, придавленная очнувшимся раненым. А длинные пальцы, безвольные еще мгновение назад, сжимают мою шею.
Твердая грудь вдавливалась в мою, мягкую. Темные, почти черные глаза смотрят одновременно зло и беспомощно сквозь пелену боли. Зло потому, наверное, что заставили очнуться от тяжелого забытья.
А беспомощно – явно ведь не соображает ничего…
Стараясь не делать резких движений, я осторожно накрываю своей рукой его и пытаюсь отвести от горла, шепча:
– Я помочь пытаюсь. С раной.
Угу. И в ответ на это меня целуют.
Инстинкты
Телесно мы недалеко ушли от оборотней и прочих животных.
Тело хоть оборотня, хоть человека, хоть мага будет пытаться выжить при любых обстоятельствах. На голых инстинктах, побороть которые могут разве что высокоморальные ценности. Поесть и размножиться – тот же уровень инстинктов. Основной. А ценности из-за ранений сейчас явно не в приоритете. Потому совсем не светлый пресветлый поначалу пытался выжить, приняв меня за врага. И на горле лапищи сомкнул.
Сейчас же…
Ну, скажем так, точно не сожрать.
Не знаю, что ему померещилось, и где он оказался мысленно в своей черноволосой и кудрявой голове, но его… хм, твердое намерение размножаться – именно со мной, именно сейчас – вызвали у меня ответное желание.
Добавить ему пару шишек!
…горячие губы находят мои безошибочно, целуют жестко, уверенно, несмотря на сопротивление. Горячее, пропитанное алкоголем дыхание опаляет мое горло, но мне почему-то не противно. Пальцы, которые живут своей жизнью, уже не душат, скользят вниз, в намерении добраться до чего-то более интересного, чем жесткий воротник и сотня мелких пуговичек. Тело тяжелеет, вжимает мое в землю…
Я резко бью ладонями в широкую грудь, выворачиваюсь, одним движением перекатываю инквизитора на спину и седлаю его. Чтобы придавить хоть как-то. И встряхиваю за плечи:
– Я. Хочу. Помочь!
А потом еще парочкой заклинаний припечатываю на всякий случай. Чтобы перестал дергаться.
Не знаю, что помогает. Резкие движения, заклинания или общая его слабость – но мужчина снова теряет сознание.
А я решаю не терять времени.
Оглаживаю руками бок… В смысле даю магии вдоволь напитать целительной прохладой и успокаивающей тьмой ткани и мышцы. А потом закрываю глаза. И позволяю себе заглянуть в Запределье. Ненадолго. Недалеко – на полшажка. Но без этого не притянуть ни голубых льдинок, ни черных сгустков, что будут высасывать жизнь и светлую силу.
Им по рождению положено.
