Павел Распопов "Река Вишера. Путеводитель по рекам Вишера и Улс"

С 1860-х годов на Вишере и ее притоках началась золотая лихорадка. Прииски возникали один за другим. В то время Вишера относилась к Чердынскому уезду – самому большому и малонаселенному в Пермской губернии.

В. Боков в статье «Углежжение в лесах Пермской губернии» (Горный журнал. 1898. №2) писал о дикости и труднодоступности вишерских мест: «Чердынский край мы не можем представить иначе себе, как страною непроходимых, диких лесов. Там на сотнях квадратных верст не встречается ни селений, ни дорог. Местность в этом мрачном углу, особенно между р. Вишерой и Уральским хребтом, в высшей степени сурова. Лет 20 тому назад здесь погибла голодною смертью целая лесоустроительная партия, и лишь спустя несколько лет, в лесу, были найдены геодезические инструменты рядом с человеческими костями… Экспедиция от Министерства Внутренних Дел, в 1897 году, за неимением дорог, при переездах там пользовалась водными путями, а бросив лодки, при ошибочно взятом направлении, блуждала по лесам и лишь случайно наткнувшись на визир Суслова, по указанию компаса, вышла на Якшинскую пристань. И вот в этой-то стране и дикой, и безлюдной, и мрачной, – благодаря открытию там железных руд, возникают частные заводы: Кутимский, Велсовский и Вижаихинский».

Первым в 1890 году на Кутиме – реке в бассейне Вишеры – открылся Кутимский чугуноплавильный завод. Он работал на местной руде, которая славилась высоким качеством. Жизнь на Вишере значительно оживилась. Началось освоение этих отдаленных мест. Образованное вскоре Волжско-Вишерское русско-французское акционерное общество приступило к строительству новых заводов на самой Вишере. Для перевозки необходимых грузов и вывоза готового чугуна начало развиваться судоходство. Вдоль всей Вишеры, от Верхнего Чувала до города Чердыни, на протяжении 257 км даже провели телефонную сеть. Однако горнозаводская история Вишеры продлилась менее двух десятилетий.

Стоит заметить, что первый завод в бассейне Вишеры появился значительно раньше. Еще в 1640-х годах на Нижней Вишере, в 18 км к юго-западу от нынешнего города Красновишерска, был основан казенный Красноборский железоделательный завод. Он стоял на правом берегу реки. К сожалению, о нем почти ничего не известно: ни его основатели, ни период деятельности. Сохранился единственный документ – опись оборудования завода, – из которого следует, что завод был государственным, работал на болотной руде и производил кричное железо. Предприятие состояло из нескольких построек: избы для работников, домницы с двумя горнами и кузницы. Проработал завод недолго.

Пермский историк и краевед А. А. Дмитриев в 1883 году писал об этом месте (ошибочно отнеся завод к медеплавильным): «В городе Чердыни я узнал от г. Белдыцкого, хорошо знакомого с этим краем, что в 25 верстах от города, на берегу реки Вишеры, на месте, называемом ?Красное?, при устье речки Копанец, есть следы какого-то чрезвычайно древнего медеплавильного завода, от которого сохранились резервуары из огнеупорной глины вместимостью не более 2—3 фунтов меди, а возле них – много шлаку».

Советская история Вишеры

В советское время живописные вишерские просторы стали местом ссылки. Хотя справедливости ради нужно заметить, что первые заключенные тут появились еще до революции. В годы первой мировой войны сюда отправили военнопленных австрийцев и немцев. Они размещались во многих деревнях Чердынско-Вишерского края.

В 1920-е годы на месте так и не достроенного в начале XX века Вижаихинского металлургического завода решили возвести целлюлозно-бумажный комбинат. Место выбрали неслучайно: здесь были и лес, и вода. Предприятие строили с помощью заключенных. Здесь создали 4-е отделение Соловецкого лагеря особого назначения (мест на Соловках к концу 1927 года уже стало не хватать для увеличивающегося потока репрессированных). В 1930 году отделение было выделено из СЛОНа в самостоятельный Вишерский лагерь особого назначения (ВишЛОН). Он дал начало будущим городам Красновишерск и Березники.

Управление лагерем размещалось на реке Вижаихе – притоке Вишеры. Здесь началось строительство Вишерского целлюлозно-бумажного комбината, а на Каме – Березниковских химических заводов. Сюда отправляли не только «политических», но и обычных уголовников (хотя таковых было меньше). Первый этап заключенных из 150 человек прибыл на Вишеру в 1928 году. Узники шли пешком от Соликамска, куда их доставляли по железной дороге. Заключенные занялись строительством бараков и прочих построек лагеря, после чего здесь можно было разместить уже до 10 тысяч человек.

Начальником лагеря был назначен видный чекист – Эдуард Петрович Берзин (1894—1938). Человек неоднозначный, вызывающий противоречивые характеристики. Кажется, даже знавший его Варлам Шаламов затруднялся в оценке, как к нему относиться. С 1929 по 1931 год Берзин руководил строительством Вишхимза. Здесь, на Вишере, он придумал новую систему «перековки», ставшую основой ГУЛАГа. После успешного строительства Вишерского завода в ноябре 1931 года Берзина направили на Колыму, где он возглавил трест «Дальстрой». В 1934 году за строительство комбината он получил орден Ленина – высшую государственную награду, а 1 августа 1938 года Берзин был расстрелян в Лубянской тюрьме по сфабрикованному обвинению в шпионаже в пользу Японии.

Среди первых заключенных в лагере содержался и писатель Варлам Шаламов, позже написавший антироман «Вишера». Он отбывал здесь срок с апреля 1929 по октябрь 1931 года, работал замерщиком на лесозаводе.

«Что мне дала Вишера? …Я выдержал пробу – физическую и моральную. Я крепко стоял на ногах и не боялся жизни. Я понимал хорошо, что жизнь – это штука серьезная, но бояться ее не надо. Я был готов жить», – писал В. Т. Шаламов.

Писал В. Т. Шаламов и об окружении Берзина:

«Занятные люди окружали Берзина на Вишере. Был Степанов – когда-то эсер-максималист, политкаторжанин – командир сводного отряда бронепоездов во время гражданской войны на Тамбовщине, красный командир, который помог бежать Антонову – забытое историей дело.

Был Цвирко – лихой пограничник, который, возвращаясь из отпуска, напился в Москве и ночью открыл стрельбу по Аполлоновой колеснице Большого театра – очнулся на Лубянке без ремней, без пуговиц и петлиц и не вернулся на заставу, а этапом ушел на три года в Вишерские лагеря и там был верным помощником Берзина по ?перековочным? делам.

Был Шан-Гирей, шестидесятилетний татарский князь из свиты Николая Второго. В семнадцатом году, когда Корнилов шел на Петроград, Шан-Гирей командовал Дикой дивизией. Вместе с другими офицерами Дикой дивизии перешел на службу в Красную Армию… Шан-Гирей взял себе псевдоним – Тамарин-Мирецкий. С этим псевдонимом его и судил трибунал в 1927 году, когда басмаческие дела да кое-какая мемуарная литература на Западе дали обвинительный материал. Тамарин получил три года и уехал в Вишеру… На Вишере в невиновность Тамарина поверил один человек. Этим человеком был Эдуард Петрович Берзин… Страстью Александра Александровича Тамарина-Мирецкого, князя Шан-Гирея, были цветы. Цветоводство и садоводство. Берзин разрешил организовать, как это тогда называлось, ?сельхоз? вблизи лагеря, назначил шестидесятилетнего князя заведующим – и дело пошло. ?Сельхоз? все рос и рос, свежие овощи часто попадали к столу заключенных, а на стол Берзина старик ежедневно ставил только что срезанный живой цветок – розу, астру, бегонию».

Строительство Вишерского целлюлозно-бумажного комбината

ВишЛОН стал экспериментальным лагерем. Он не только изолировал людей, но и использовал дешевый труд заключенных в индустриализации. Опыт оказался удачным: в рекордно короткие сроки построили Березниковские химические заводы и Вишерский бумкомбинат. Так начал зарождаться сталинский ГУЛАГ.

Главное отделение и управление лагеря размещалось на Вижаихе. Существовало второе (Северное) отделение лагеря с управлением и главным лагерным пунктом в Усть-Улсе, а также третье – Березниковское. Каждый лагерь окружал забор с колючей проволокой и караульными вышками. К каждому отделению относились многочисленные более мелкие участки-командировки. Самым тяжелым было положение заключенных в северных «командировках». Там же была наибольшая смертность.

Газета «Темп» в 1931 году называла следующие участки первого отделения (позднее – Красновишерского): Щугор, Колчим, Говоруха, Романиха, Петруниха, Вижаиха; второго (Северного) отделения: Н. Паниха, Велс, Дыроватиха, Елма, Улс, Вая, Акчим. С. В. Оносов, уроженец села Говорливое, со слов отца, назвал четыре лесные командировки по маленьким речкам, впадающим в Говоруху: Вильва, Белая, Талица, еще Вильва. Это были командировки, относящиеся к большому (до 700 заключенных) лагерному пункту Усть-Говоруха.

Вишерский целлюлозно-бумажный завод (позднее комбинат) был пущен в действие 30 октября 1931 года. Он был одним из крупнейших по тем временам в стране. Комбинат был оснащен новым экспериментальным оборудованием зарубежного производства. Для его закупки Берзина командировали за границу – в Америку и Европу. В итоге закупили оборудование в Германии. Выпускаемая на Вишере бумага славилась высоким качеством. Именно на вишерской бумаге в советское время доверили печатать особо важные тиражи – собрание сочинений В. И. Ленина и другие ответственные издания.

Вместе с комбинатом развивался и увеличивался рабочий поселок, получивший название Красновишерск. С 1930 года это был рабочий поселок, а в феврале 1942 года получил статус города. Это единственный город на реке Вишере.

Вишерский лагерь просуществовал до 26 июля 1934 года. В 1930-40-е годы берега Вишеры и ее притоков заполонили спецпоселенцы: раскулаченные крестьяне, советские и репатриированные немцы, крымские татары, финны из-под Ленинграда, депортированные поляки, жители Прибалтики, армяне, болгары, греки из Крыма. А после Великой Отечественной войны сюда отправляли власовцев, «лесных братьев», националистов. В 1947 году на 7 лет отправили на Вишеру и мужчин-единоличников, не желавших вступать в колхозы. Ни один из репрессивных сталинских потоков не миновал этих мест. Продолжилась эта практика и после смерти Сталина. В 1956 году, когда Москва готовилась ко Всемирному фестивалю молодежи и студентов, ее очистили от «необразцовых» молодых людей и девушек, которые пополнили ряды несчастных на Вишере. По приказу Н. С. Хрущева сюда отправляли и «тунеядцев».

Самые разные народы смешались на Вишере. Тут можно было услышать различные языки. На фоне красивейших пейзажей разыгралась мрачная драма. Здесь мучились и гибли ни в чем не повинные люди. В 1934 году райкомендант Цикорев в докладной записке начальнику Ворошиловского особого сектора ОГПУ А. П. Морякову сообщал, что «за один 1933 год в 17 поселках Красновишерского леспромхоза выбыло из строя ссылки 45%, или в абсолютных цифрах 7846 человек. Из них 5135 умерло. Причем, побеги и смертность не прекращаются».

Несмотря на то, что прошло уже много времени, до сих пор неизвестно ни общее количество репрессированных, ни число погибших от тяжелых условий. Исследователи оценивают число одних только заключенных Вишерского лагеря в 60—70 тысяч человек, а еще были тысячи спецпоселенцев и другие потоки репрессированных.

Заключенные и спецпоселенцы в основном валили лес и сплавляли древесину по рекам. В этой работе участвовали в том числе женщины и дети. Лесозаготовки начинались с середины ноября и продолжались до конца марта. Затем заготовленный зимой лес свозили к берегам сплавных рек и речек. Для повышения производительности устраивали широкие сани и прокладывали ледяные дороги, по которым лошадь могла везти в 2—3 раза больше бревен, чем по обычным снежным дорогам.

Место складирования леса называли плотбищем. Самой ответственной задачей был сплав леса. Сначала бревна сплавляли по маленьким речкам-притокам, а затем по самой реке Вишере. Поскольку большинство притоков Вишеры мелководны, то нужно было успеть сплавить во время весеннего половодья, пока речки не начинали мелеть. Как только речки освобождались ото льда и прибывала вода, на плотбищах начинали сбрасывать в них бревна. Древесину сплавляли молем – не связывая в плот, россыпью. Рабочие по берегам следили, чтобы бревна не выбрасывало на сушу, чтобы не образовывались заторы. С помощью багров они направляли бревна или в случае необходимости разбирали заторы. Около устья устраивали заграждения-гавани, где скапливалась древесина. Далее бревна сплавляли по самой Вишере. Большая часть древесины использовалась на Вишерском комбинате.

Направляющие сплавные рукава для сортировки бревен на Вишерском ЦБК. Фото 1931 г.

Работа Вишерского комбината и лесозаготовки не прекращались и в военное время. Газета «Красная Вишера» (13.04.1944, №15) сообщала:

«Скоро на реке Вишере и ее притоках начнется первоначальный сплав. Нужно сплавить всю заготовленную зимой древесину. Сплав потребует от работников леспромхоза хорошей организованности в работе. Стоит затянуть сплав, как сотни кубометров леса обсохнут по берегам. По сравнению с прошлым годом подготовительные работы к сплаву в этом году идут наиболее организованно, однако, недоделок еще много. На лесоучастках еще не закончена подготовка древесины, задерживаются околочные работы, сбивка бонов, изготовление лодок. В прошлом году были потери древесины. Чтобы не допустить их в нынешнем году, надо немедленно приступить к сооружению уловителей. Лесобиржа тоже еще не готова к приему древесины. Не закончен ремонт выгрузочных агрегатов, не хватает тросов для лопарей, не в порядке замочное хозяйство».

На память о временах лесосплава посередине русла Вишеры между Романихой и Красновишерском остались стоять могучие срубы ряжей. В свое время эти деревянные «башенки» соединялись между собой бонами, позволяя разделять и направлять потоки молевого леса.

На нижней Вишере работали крупные сплавные рейды: Усть-Язьвинский и Рябининский. Там формировали плоты для последующей буксировки катерами вниз по Каме. А крупнейший лесосплавной рейд был в поселке Керчево – около места впадения Вишеры в Каму.

Теперь молевой сплав леса на Вишере ушел в прошлое. Не существует и Вишерского целлюлозно-бумажного комбината, больше не выпускается некогда знаменитая вишерская бумага. Оборудование комбината разобрано на металлолом. Остались стоять лишь стены, безмолвно напоминая о трагической истории этих мест.

Нужно добавить, что в советское время были запроектированы Красновишерская и Усть-Улская гидроэлектростанции. К счастью, эти проекты не были реализованы, в противном случае многие красоты Вишеры ушли бы под воду.

В советское время на Вишере начал зарождаться массовый туризм. А в годы перестройки, когда начала крепнуть дружба двух крупнейших мировых держав, здесь появились американцы. Летом 1989 года на Вишере прошел первый советско-американский студенческий сплав. Интересно, что многие местные жители до сих пор помнят это знаковое для тех времен событие. Галина Тихонова поделилась воспоминаниями в нашем сообществе «ВКонтакте»:

«Помню, когда они сплавлялись и остановились у нас в поселке Велс, то все жители пришли с ними пообщаться. Моя старшая дочь поздоровалась с ними по-английски, ей подарили значок, он до сих пор у нас хранится. Сын был совсем малыш, ему и многим другим детям тоже подарили значки».

Промыслы вишерцев

В прошлом вся жизнь вишерцев была тесно связана с рекой. Она была и главной дорогой, и источником пищи. Летом жители перемещались на лодках, а зимой – по замерзшей реке на лошадях. Климат Северного Урала не способствовал земледелию, поэтому основными занятиями местных жителей были охота и рыбная ловля.

Краевед, писатель, священник Я. В. Шестаков (Камасинский) в одном из своих очерков писал о внешнем виде среднестатистического вишерца:

«Нельзя не обратить внимания на тип вишерца. Он сухощав, низкоросл, растительность усов и бороды очень жидка. Костюм вишерца напоминает собою смесь костюма вогула. Голова покрыта войлочной шляпой, поверх рубахи надевается ?лызан?, похожий на жилет с разрезами по бокам, служащий для тепла и вместе с тем мешком для рябчиков; перед его сделан из двух полос, между которыми и кладутся рябчики. Отсутствие рукавов дает свободу движениям, которые так необходимы при охоте и езде на лодке. К характерным частям одежды вишерца может быть отнесена обувь, представляющая вид бахил, употребляемых в Пермской губернии, с разрезанными голенищами».

Одежду вишерцы шили сами. Материалом служили самодельные льняные и шерстяные ткани, а также овчина и шкуры диких животных. Изготавливали и обувь – из шкур лосей и оленей. Интересно, что говоры в вишерских деревнях отличались. «В Сыпучах – у них тверже, в Велгурах – тянут, а у нас грубый разговор», – говорили исследователям жители деревни Акчим.

Дважды в год мужчины из вишерских деревень объединялись в небольшие артели по 4—6 человек и отправлялись на охотничий промысел. Поздней осенью они поднимались на лодках к верховьям рек. По выпавшему к тому времени снегу охотники на лыжах переходили через Уральские горы. За собой они тащили нарты с одеждой, охотничьими и съестными припасами (брали, главным образом, сухари, крупы, масло). На одни нарты могло поместиться до 130 кг.

Останавливались в лесных избушках или в балаганах. Осенью охотились в основном на рябчика и пушнину (белку, соболя, выдру, горностая). Самой трудной была охота на соболя. По свидетельству Н. П. Белдыцкого, «в среднем количестве осенний промысел давал на каждого охотника: рябчиков 100—150 пар, пушнины 3 пары, белки 100—300 шт.». В начале декабря вишерцы возвращались домой.

Второй раз охотники отправлялись в тайгу в феврале. Тогда начиналась охота на крупного зверя. Добирались опять же по реке, но в этот раз по льду – к оставленным осенью лодкам. В основном зимой добычей служили лоси и олени. Также доставалось немного пушнины, росомах, рысей. Иногда, если случайно обнаруживали берлогу, добывали и медведей. В этом случае охотники тревожили спавшего медведя, заставляли его вылезти из берлоги и стреляли. На крупного зверя охотились обычно сообща, а на мелкого – поодиночке. Все добытое считалось собственностью артели.

Добычу на нартах перевозили к охотничьим становьям, где складывали мясо и шкуры в специальные лабазы. На одном месте охотники не задерживались. После охоты в окрестностях одного стана, отправлялись дальше. Таким образом, добыча оказывалась разбросанной в разных местах на обширной территории. В середине марта начинали доставлять ее из лабазов к рекам, где еще осенью были оставлены лодки. Здесь для мяса и шкур устраивали особое помещение – «чамью», состоящую из деревянного сруба, напоминающего закрывающийся сверху ящик.

В лодки вся добыча не помещалась, поэтому охотники строили плоты из бревен. Весной, когда вскрывались реки, сплавлялись вниз по течению. К Николе Вешнему, отмечаемому 9 мая (22 мая по новому стилю), вишерцы возвращались в родные деревни к соскучившимся женам и детям. После возвращения домой члены артели делили добычу поровну. В каждой артели был свой вожак (обычно старик, опытный охотник), большинство же составляла молодежь.

Мясо обычно съедали сами, а шкуры сдавали чердынским купцам, которые снабжали их охотничьими припасами и хлебом. Мелкие купцы для обмена товаров сами ездили на Вишеру, а крупные фирмы отправляли доверенных лиц. Охота была наиболее доходным из традиционных промыслов вишерцев.

Вишерские охотники

В те времена в вишерских лесах стояло много охотничьих избушек. Когда на Вишере начала оживать промышленность, многие из них пострадали. Избушки порой горели от рук так называемых зимогоров – крестьян, которые нанимались на зиму на заработки на рудники. Некоторые из них тут и оставались, становясь бродягами без постоянного жилья.

Вишерцы активно занимались и рыбной ловлей. Благо рыбы в прошлые века хватало, она была крупнее. Главной добычей служил хариус. Приведу цитату из «Очерков Вишерского края» Н. П. Белдыцкого:

«Рыболовный сезон начинался обыкновенно с 1 июля и кончался при заморозках. Прежде, чем начать ловлю, вишерцы составляли артель, человек в 20. В состав ее входили женщины и девушки. Артели составлялись произвольно, иногда сговаривались жители разных деревень. Перед выступлением на ловлю готовились сухари и хлеб, а из кухонной посуды захватывали с собой главным образом котелок… Затем, когда все было готово, припасы и рыболовные снасти складывались в лодки, прикрывались сверху от дождя берестой и артель, лодках на 15—20, с молитвой пускалась вверх по Вишере. Забирались, обыкновенно, в самые ее верховья, а по пути, в известных местах, производили лов рыбы».

Ловили как на самой Вишере, так и на ее крупных притоках: Улсе, Кутиме, Велсе. В этом промысле у вишерцев были свои особенности. Рыбу ловили главным образом сырпами и неводами. Сырп – это большая воронкообразная сеть, напоминающая сак (длиной до 6,5 м). Ее вывозили на реку на двух лодках, втыкали в дно шесты и прикрепляли к ним сырп, перегораживая реку. Затем поднимались в лодках выше по течению и гнали рыбу в сеть ударами шестов или ботал по воде. В ловле принимали участие 10—15 лодок. В сырп попадало за раз до 25 кг хариусов. Сырпали как днем, так и ночью. Для ночной ловли снасти были меньших размеров и назывались «сырпиками». Ночной способ ловли требовал всего две лодки, между которыми растягивалась сеть сырпа. Шесты не втыкались в дно, а лодка свободно плыла по течению. Рыба сама натыкались в темноте на сеть.

Ловили рыбу и неводом. Это происходило на тихом плесе (обычно ниже переката). Невод закидывали по плесу полукругом, причем его концы находились на берегу. Постепенно его подтягивали к берегу. В невод попадало до трех сотен килограмм рыбы.

После рыбной ловли на берегу строили шалаш, сушились и грелись у огня, готовили еду. Добытую рыбу чистили, немедленно засаливали и помещали в кедровые бочки. Их оставляли в кустах, а на обратном пути забирали домой. Для засолки брали до 32 кг соли на каждого участника артели. В среднем за рыболовный сезон на каждого вишерского рыбака приходилось от 245 до 410 кг рыбы. В наши дни такое количество рыбы даже не представить. Уральские реки уже не те…

Рыбачили и около родных деревень. Для этого использовали сырп, невод, мережу, острогу. Но чаще сооружали в русле заколы и ставили в узких проходах сплетенные из ивовых прутьев морды и верши. Этим способом пользовались обычно зимой. В зимнее время в морды обычно попадал налим, лишь изредка хариус. Такие преграды в летнее время мешали передвижению лодок.

Хлебопашеством на Вишере тоже немного занимались, хотя северный климат этому не благоприятствовал. Вели подсечное хозяйство. Выбрав сухое место, рубили лес, корчевали пни и выжигали делянку. Через год вспахивали это место и засевали. В течение 3—4 лет поле давало относительно неплохой урожай. Затем его оставляли, принимаясь за другой участок. Кроме того, сеяли репу, позже стали выращивать картофель, коноплю, лен. Скота на Вишере держали мало. Для него заготавливали сено, но его часто не хватало и тогда под конец зимы приходилось кормить корой рябины, мелкими ветками ивняка и березы.

Те вишерцы, которые не занимались промысловой охотой и рыболовством, обычно зарабатывали извозом или работали на лесозаготовках и сплаве древесины для солеваренных заводов. Лес рубили зимой, к весне доставляли к сплавным рекам и соединяли в плоты. Обычно сплавляли до Усолья. Случалось, что дровяные плоты разбивались, тогда крестьянин оставался без заработка.

Д. Н. Мамин-Сибиряк в 1889 году писал: «Соляные промыслы истребляют страшную массу дров: больше тысяч кубических сажень. Весь этот горючий материал добывается частью в верховьях р. Колвы, а главным образом по р. Вишере». Положение с лесными ресурсами постепенно становилось критическим. «На Колве все вырубили, теперь Вишеру до гола разденете», – восклицал герой его путевых очерков «Старая Пермь».

Занимались вишерцы и добычей кедровых орехов для продажи скупщикам. В урожайные годы на долю каждого сборщика приходилось до 160—250 кг орехов. Ботаник П. Н. Крылов в работе «Вишерский край» рассказывал, что один из его спутников – Терентий Ефимович Кычигин – однажды добыл вдвоем с товарищем в течение пяти недель 30 тысяч шишек, из которых вышло 40 пудов (655 кг) сушеных орехов.

К сожалению, и здесь многие относились к природе потребительски, живя по принципу «после нас – хоть потоп». Часто для сбора орехов рубили старые кедры, чтобы спокойно ободрать шишки на земле. «К лесу северные жители относятся беспощадно. По их понятиям, раз Бог насадил деревья, он же их и вырастит, а потому руби и жги, сколько угодно», – с горечью писал Н. П. Белдыцкий.

С 1860-х годов некоторые вишерцы работали на золотых приисках по притокам Вишеры, а с 1890-х годов – на вспомогательных работах на возникших тут заводах и рудниках, но в основном были заняты на речных перевозках.

Вишерцы отличались честностью. В былые времена дома на Вишере не запирали. Воровства здесь не было. Украсть у ближнего для вишерцев представлялось чем-то несуразным и диким. Рассказывали, что во время охоты, забредя в чужую избушку, они оставляли там деньги за использованные припасы. В каждой избушке охотники оставляли крупу, соль, сухари. Отличались вишерцы и гостеприимством. Жили самобытной жизнью, а в уездном городе Чердыни почти не бывали.

Уже упоминавшийся П. Н. Крылов, посещавший Вишеру в 1870-е годы, писал:

«Городская ?культура? до сих пор слабо проникает в этот глухой край. Еще недавно табак почти совсем не курили, что могло, впрочем, зависеть и от того обстоятельства, что многие из жителей являются потомками староверов. Лишь в последнее время, с открытием на Урале приисков, молодежь, работавшая там, стала покуривать. Самовары появились на Вишере тоже лишь лет 10 назад; теперь их имеется уже по нескольку на деревню; в Романихе целый десяток (на 20 дворов); в некоторых деревнях их однако еще нет. Освещаются преимущественно лучиной; сальные свечи держат немногие, керосиновые лампы появились в последнее время лишь у богатых… Цветов на окнах и лубочных картин на стенах, столь обычных в деревнях более населенных мест, здесь почти не имеется; эту ?прихоть? стали заводить в последнее время лишь богатые. Из музыкальных инструментов в последнее время стали появляться гармони, что заимствовано молодежью от приисковых и баржевых рабочих. Кабаков на Вишере в настоящее время два – один в Морчанах, другой в Колчиме. Кроме того, к каждому празднику изготовляют своедельщину (самосидку), ведер по 10—20 на деревню, и варят пиво; брагу, как в других местах Пермской губернии, здесь не употребляют. Про запойных пьяниц не слышно, пьют лишь по праздникам, также по окончании лесного промысла и в некоторых экстренных случаях, например, при свадьбах».

Однако когда здесь начали появляться заводы, все переменилось. Вишерцы оказались в обстановке, которая была чужда их прежнему образу жизни. В 1908 году автор под псевдонимом Р. Ф. писал в статье «Уголок Родины»:

«Вишерцы развитее жителей северных волостей. В былое время они отличались честностью и чистотой нравов, занимались земледелием, были неутомимые охотники, искусные рыболовы… В конце пятидесятых годов Чердынский уезд объявили открытым для горной промышленности, и с той поры стали открываться сначала золотые прииски, а затем чугуноплавильные заводы. В расчете на легкий заработок вишерцы забросили поля, ружья и рыболовные снасти и бросились на заводы. Здесь они научились пить, потеряли честность и нравственность. ?Отпетый народ вишерцы!? – говорят теперь о них в уезде».

Подобное с печалью констатировал и этнограф Н. Е. Ончуков: «Деревни, соприкасающиеся с заводами непосредственно, например Усть-Улс и Морчаны, спились совершенно и стали гораздо беднее прежнего, а остальные деревни на Вишере поставили хорошие дома, завели самовары, а ни скота, ни прочего необходимого в крестьянстве не прибавилось. Таковою оказалась власть капитала».

Особенно ярко изменения в жизни вишерцев прослеживались в селе Усть-Улс. Подробнее об этом расскажу в соответствующей части путеводителя.

Манси

Издавна на Вишере жили манси. Они были прекрасными охотниками. В прошлом русские называли их вогулами. Постепенно осваивая эти места, русские проникали все дальше и дальше. В 1689 году манси направляли челобитную царям Иоанну и Петру Алексеевичам со словами: «Велите, государи, чердынским… и иным русским людям заказ учините, чтоб они… впредь сверх писцовых книг… в чердынские ясашные вогульские угодья от Морчану вверх Вишеры реки для рыбной ловли, за Кваркуш и за Березовый Камень для соболиной и звериной добычи не ходили. Потому что, государи, те угодья изстари вогульские ясашные. И буде русским людям к Вишере реке сверх оборочного места рыбная ловля надобна, и им велите, государи, от Морчану вверх… рыболовить в вогульском ясашном угодье до Писаного Камни; а от Писаного Камни вверх по Вишере не велите…, чтоб нам сиротам от обид с голоду не разбрестись».

В 1751 году в деревне Сыпучи на реке Вишере совершили обряд крещения вишерских манси, однако и после этого они продолжали поклоняться идолам.

Манси на Вишере было немного. По разным данным, число чердынских вогулов в XVIII – XX веках колебалось примерно от 120 до 50 человек на всей этой огромной территории. Известно, что в 1897 году в верховьях Вишеры их насчитывалось 79 человек.

Небольшие жилища манси располагались на значительном расстоянии друг от друга. Так было проще прокормить себя рыбой, зверем и прочими дарами природы. Дом манси представлял собой бревенчатую прямоугольную избушку без подклета, с земляным полом и плоской крышей из расколотых бревен и бересты. Вещи и продукты хранились в амбаре или лабазе, который стоял на 4 столбах (прообраз сказочной «избушки на курьих ножках» бабы Яги). Кочевые манси жили в чумах, покрытых оленьими шкурами. В горах, в верховьях Вишеры, были хорошие оленьи пастбища. Они соединялись перегонными тропами, которые проходили по горным хребтам и дикой тайге. В горной тундре и сейчас местами можно заметить следы от полозьев мансийских нарт.

В 1843 году Вишеро-Лозьвинским путем по реке Вишере проследовал венгерский этнограф, языковед Антал Регули (1819—1858). Он стал одним из основоположников венгерского финно-угроведения. В 1841 году Регули прибыл в Санкт-Петербург с целью отыскать в России свидетельства, что венгры принадлежали к одному племени с финнами. После изучения финского и саамского языков в 1843—45 годах он совершил путешествие по Уралу. На этом пути Антал Регули общался со стариками-манси. Антал Регули впервые доказал родство венгерского, хантыйского и мансийского языков. В честь Регули названа одна из гор Исследовательского хребта на Приполярном Урале.

Манси в верховьях Вишеры. Фото И. К. Великанова, конец XIX в.

Бывавший на Вишере в 1870-х годах ботаник П. Н. Крылов в очерке «Вишерский край» писал про местных манси:

«В настоящее время осталось мало следов от их пребывания на Вишере. Между тем, в народной памяти сохранились еще довольно живые воспоминания о местах бывшего жительства вогулов. Некоторые старики-охотники, живущие и поныне, в своей молодости видели разрушенные временем остатки некоторых вогульских юрт, разбросанных по берегам Вишеры и ее притоков – выше современной деревни Акчима. Так, верст 30 вверх по реке от этой деревни стояла одна юрта на правом берегу реки, другая на том месте, где нынче находится д. Усть-Улс; верст на 5 выше, третья, принадлежавшая вогулу Кондраше, как его звали русские; на две версты еще выше – Логинова юрта, остатки которой были заметны лет 35 тому назад. В 18 верстах выше Усть-Улса стояло на берегу Вишеры Елесино жилье, на 5 верст еще выше – Пронькино становье; это последнее хорошо памятно старикам, которым случалось и ?лесовать? (охотиться) вместе с обладателем этой юрты – вогулом Пронькой. По притоку Вишеры – Велсу памятны старикам пять вогульских юрт: одна на две версты от устья, принадлежавшая некоему Кондраше, другая на 20 верст вверх по реке – Егора Чуролова, третья на 5 верст повыше; затем одна при устье р. Почмога и другая при устье р. Мортайки; в этом последнем месте жил вогул Мартын.

Далее, вверх по Вишере, около устья р. Павихи остатки вогульской юрты были заметны еще лет 10 тому назад. Версты на две с половиной ниже устья Пропащей речки жили два вогула, которых называли Кузями. С ними случалось лесовать старикам, которым в мою бытность на Вишере было лет под сотню. До сих пор это место на Вишере удерживает название живших тут вогул. ?Под Кузями? или ?около Кузь?, так же употребительно между вишерцами, как, например, ?около Усть-Вижаихи? и др. Далее, одна юрта стояла близ Куроксарского камня на правом берегу Вишеры; затем около устья р. Мойвы остатки юрты сохранились, хотя очень плохо, до сих пор. Я видел эти остатки: они состояли из нижнего венца квадратного сруба, совершенно сгнившего и затянутого мхом; внутри сруба росло несколько молодых деревец и одна довольно большая береза; березу эту срубили – она оказалась 88 лет. Немного выше устья Мойвы есть место, которое у вишерцев носит название Яранского. Здесь в былое время, стояла целая вогульская деревня и, как полагают вишерцы, станция; к ней была проложена дорога, по которой съезжались сюда вогулы из-за гор».

Кое-где в местах давних контактов двух народов – русских и манси – появлялись общие поселения. Такой была, например, деревня Усть-Улс, состоявшая из русского и мансийского концов. Между двумя частями деревни долгое время была «полуверстовая полоска покосу». Известно, что в 1900 году из 33 дворов деревни 16 занимали манси. Постепенно манси обрусели. Русские охотно отдавали своих дочерей в жены манси, поскольку после этого обретали право пользоваться их обширными угодьями. Н. Е. Ончуков писал, что в Усть-Улсе «вогулы брали жен у русских, а русские вогулок нет». Манси оказались склонны к пьянству, для них это стало настоящим бедствием.

Имеются свидетельства о случавшихся столкновениях между вогулами (манси) и самоедами (ненцы). Н. А. Глущук в статье «Война между вогулами и самоедами» в 1902 году приводил услышанную на Вишере историю: